Боб знает: в палату он не вернется. С этим покончено. Надо отдышаться. Придерживая ногу, бредет к скамейке.
Задремал или впал в забытье: минута, час… Когда опомнился, небо уже прояснилось, очистилось, светлело. Редкий, весенний ветер разгонял туман.
- Вы простудитесь, безумец, - говорил знакомый голос: очкастый доктор склонился над ним.
- Ах, это вы, - искренне обрадовался Боб. - Вы видите, я покидаю остров. Я уже прыгал в воду и сейчас опять попробую.
- Да? - серьезно и задумчиво осведомился тот и неожиданно добавил: - Идемте, идемте со мною.
Боб беспрекословно повиновался. Они пересекли остров с запада на восток, подошли к старенькому, каменному павильону, обросшему не то мхом, не то плющем; по витой лестнице поднялись на второй этаж и на ципочках прокрались в комнату к очкастому, похожую на монастырскую келью или тюремную камеру.
- Быстро, меняйте платье, - сказал доктор, явно волнуясь.
- У меня был сверток, - попробовал объяснить Боб, но не докончил и начал облачаться. Надел белье, потрепанные брюки, светер и куцый плащ.
Не мешкая пустились вниз… Пустырь, лужи, затем, по виду, модный отель, снова пустырь и вот, - мост. Небрежно прошли мимо привратников: те глянули профессионально-зорко на доктора и его спутника. А дальше лифт, тяжелый, медлительный и огромный: подкинул их на уровень моста. Опять рогатка.
- Hallo Smithy, - кивнул очкастый.
- Hi doc, - с достоинством отозвался ирландец Смит.
Железные прутья последней преграды: щелк, щелк, - пропускает только по одному человеку зараз. Крытый коридорчик. Свобода: мост, шоссе, рельсы, надписи, - запрещено, штраф. Дребезжа подкатил старенький трамвайчик; Боб шагнул, дал никель, звякнул счетчик. "До свидания, amigo". И трамвай затрясся, мигая лампами, унося запах морга и крыс.
Ровно через час, Боб, счастливый, разморенный, уже сидел в баре на 2-м Авеню, - рядом Сабина, вымокший Спарт и Прайт, - глотал scotch рюмку за рюмкою и с любовью прислушивался к взволнованным голосам, - не понимая их рассказа.
- Ну что ты, ну что ты, говори, - бессвязно повторяла Сабина и заливалась смехом…
А утром его и Сабину разбудил тревожный звонок:
- Special Deliveryl - Сабина приняла пакет, не успев вручить мальчишке четвертака (по отцу англичанка, она, однако, не была скупа).
"То whom it may concern"… - значилось на официальном бланке… Принимая во внимание обстоятельства, изложенные в прошении от 1.3.1943, настоящим удостоверяем, что Роберта Кастэра, - 36 лет, местожительство г. Нью-Йорк, - несмотря на темную окраску кожи, надлежит считать расы неопределенной (indefinite)…
- Ох-хо-хо-хо, - утробный, безудержный, отвратительный хохот потряс Боба до основания. - Милая, милая, - силился он произнести: - Ты замечаешь, как это просто.
- Для начала это не плохо, - рассудительно подтвердила Сабина. - Знаешь, давай обвенчаемся.
44. Праздник
Солнечное, летнее утро, раннее, ясное. Возбуждение предыдущего дня, наконец эта чудесная бумажка, - "расы не определенной", - слишком много впечатлений. Человек, вообще, больше приспособлен к неудачам. Не сиделось на одном месте. И Боб, несмотря на больную ногу, предложил Сабине отпраздновать этот день. Выбор был небольшой. Слонялись по городу. Посмотрели витрины на Пятом Авеню. Съездили открытым автобусом - в обе стороны. Сходили в синема на Бродвее. Устали.
Всей компанией обедали в Sea food: огромные омары и белое вино. Потом вернулись домой, т. е. к Сабине.
Настроение у всех друзей было приподнятое. По-новому, с уважением глядели на Боба, прислушивались к его словам: победитель.
Особенно неистовствовал Прайт, пожалуй слегка возбужденный вином.
- Да понимаете ли вы что случилось? - вопил он, нервно расхаживая по комнате. - В состоянии ли вы сообразить? Нет, нет, это чудо. И зачем я, дурак, отказался. Всю жизнь я мечтал о нечто подобном, и вот когда оно давалось мне в руки: испугался, предал и потерял. Я совсем не глуп и не плох и не труслив. А поступаю именно так: глупо, подло и трусливо. В чем тут секрет?
Сабина радостно и горделиво слушала его покаянную речь. Ведь она всегда утверждала, что Прайт не безнадежен.
А Боб Кастэр, счастливый, одурманенный, разливал вино по стаканам, чокался, кланялся, готовый всем протянуть руку, забыть старые обиды, если надо, помочь.
Вечером неожиданно заявился и Патрик, бывший муж Сабины. Он привез все нужные бумаги: развод утвердили. Патрика перевели уже в лагерь вблизи Нью-Йорка, откуда солдат отправляют непосредственно в Англию.
- Впрочем, - объяснил он тихим, вежливым голосом, - некоторые части дожидаются своей очереди неделями, а то и месяцами.
Он оказался и лучше и хуже чем его себе представлял Боб по рассказам Сабины. Через какую узкую щелочку люди видят друг друга! В сущности они замечают только лично им приятное или неприятное в человеке, а на остальное не обращают внимания. (Сабина несколько раз повторила, что Патрик сильно изменился и что военная форма ему очень к лицу).
Патрик производил впечатление делового, трезвого гражданина, любящего точность, определенность; все непонятное ему он презрительно называл "мглой", для слабых и глупых людей, и отстранял от себя как ненужное и даже враждебное. Интересовался он политическими и социальными новостями: помнил имена известных газетных корреспондентов и что они писали о Гитлере, Сталине и Черчиле.
Присутствие солдата, который, быть может, в ближайшие недели будет штурмовать берега Европы, придавало беседе особую остроту и целесообразность.
Заговорили о степени ответственности немецкого народа. Доктор Спарт доказывал, что виноваты, главным образом, не палачи, грубо казнившие невинных, а немецкая культура в целом.
- Расизм порождение немецкой национальной души, точно так же, как идея социального рая характерна для русского национального гения. Немецкая философия, наука, музыка, подготовляли и родили эту доктрину. В той или иной степени и Гёте, и Лейбниц, и Вагнер, и Гегель, и все другие немецкие герои объединены одним духом, страдают тем же недугом.
Не ограничиваясь голословными утверждениями, Спарт начинал по пунктам разбирать монады Лейбница, бога истории Гегеля, "чистый" разум Канта и всех, что строили с упоением систему вселенной на манер тюрьмы, в которую заключали человека уже связанного по рукам и ногам.
- Борьба должна вестись против немецкой культуры и в первую очередь против немецкого языка, а не против расы или отдельных палачей! - утверждал Спарт.
А когда Патрик, чуждый крайностям и преувеличиваниям, называл имя немца, пожалуй, бесспорно заслуживающего уважение, доктор Спарт возражал:
- Он не характерен для их основной линии… он австрийской культуры… он наполовину славянин…
- Пока в мире будет хоть одно голодное или униженное существо, войны и революции неотвратимы, - говорил в свою очередь Боб Кастэр.
От Патрика ускользала связь между всеми этими отдельными утверждениями. Он ненавидел сумбур. А сумбуром он считал все, чего не понимал. Патрик любил видеть точно: очертания предметов и суть вещей. Он так и говорил: "Я этого не вижу… или: мы видим, что…"
Доктор Спарт наконец возмутился:
- Послушайте, ведь зрение не есть главный критерий действительно существующего. Зрение часто мешает даже, рассеивая, отвлекая внимание. Зрение совсем не основная функция нашей души, почему предоставлять ему господствующее положение? Гегемония зрения в нашей культуре, в науке, в философии, в искусстве привела к катастрофе. Иногда человек слепнет и лишь тогда для него открывается целый мир. Возьмите для примера: глухо-немого от рождения и слепого. Чья душа более беспомощна, уязвлена, ближе к скотскому состоянию подчас? Именно душа глухо-немого. Мир звуков, и главное Слова, важнее. А вы все: "увидим, я не вижу, мы видим".
- Вы все какие-то артисты, философы, творческие люди, - усмехаясь, тихо заметил Патрик. - Чтобы построить дом, нужен один архитектор и много кирпичей. И кирпич должен лежать там, куда его положили, иначе ничего не получится. У нас в конторе какие-то люди бегали, суетились, руководили, составляли планы; а старик, работавший в лифте, проторчал на этом месте сорок лет. И ему в голову не приходило шевелиться, двигаться; то же самое телефонистки, упаковщики. И это самые полезные люди для предприятия. Благодаря им в шахтах добывается уголь, заводы производят полезные вещи, корабли выходят в море и солдаты выигрывают войну. Вот я такой кирпич и только.
- Наш долг быть одновременно и кирпичем и архитектором, соединить в себе их черты, - сказал Боб.
Патрик уклончиво пожал плечами и откланялся. Ему хотелось еще погулять на Таймс Сквере.
А через две недели Кастэр и Сабина обвенчались. Присутствовали все друзья; ждали Патрика: он обещал приехать, если получит отпуск и если еще будет на этом берегу. Но он не явился. После церемонии гуляли за полночь на новой квартире законной четы (Вест 12 улица); Прайт мучительно опьянел и расшиб себе лоб об умывальник; Магда нежно за ним ухаживала.