Хлопнув дверью, Боб Кастэр, снова подошел к зеркалу и с вытаращенными от изумления глазами, начал мучительно и старательно себя изучать. Он ощупал зачем-то лицо, высунул язык, заглянул в горло, освидетельствовал руки, ноги, надолго застрял у низа живота. Сомнения не было: он гладил, щипал, мял свое тело, подставляя различные части ближе к свету. Даже в глазах появилась, - новая, гневно зеленая искра. "Это кошмар. Это, это, это"… он не знал что подумать и только беспомощно озирался по сторонам. "Надо звонить, телеграфировать, бежать. Надо действовать". Куда, зачем… Тайна. Одно только ясно: стряслась беда. Непоправимая, единственная в своем роде. То к чему всю жизнь, молодость, он рвался, свершилось. Только с противоположным знаком. Он готовился к исключительной судьбе, победе, славе. Все осуществилось в обратном направлении. Оригинальная катастрофа, непоправимое поражение, загадочное горе решительное и страшное. Если-б он ослеп, потерял ногу, руку, сознание, умер наконец, - все проще! "Умер? Нет. Умер - нет. Только не смерть. Тогда, действительно, конец!" - рванулась душа и Боб Кастэр с радостью отметил: она еще жива. "Голыми руками меня не возьмешь"! Он вспомнил слова любимого поэта: "Бог меня хранит для неведомого часа"… Неужели сюда Господь его вел чрез все мытарства, опасности, искушения? "Я не хочу этого, именно этого я боюсь". Ему стало жаль себя. Захотелось ласковых слов, сочувствия, внимания. "Сабина, - вспомнил, сладостно переводя дух. - Один взмах ее ресниц стоит всей вашей благополучной жизни". Что если позвонить. Только голос. Какая радость: он обязан забыть будничные раздоры. Они друзья. Как ни странно, Бобу Кастэру почудилось, что Сабина может дать дельный совет. Это кошмар, это умопомрачение" - снова проверял он себя в зеркале. И свет: сейчас он услышит ее аккуратный, четкий, и в то же время таинственный, недоговаривающий, закругленный, затушеванный, глубокий (синий), голос.
Звонить можно было только из коридора. Тщательно одевшись, обмотав лицо шарфом, подняв воротник пальто и нахлобучив шляпу, он выглянул из своей комнаты.
- Я не одет, Миссис Линзбург, - предусмотрительно крикнул он.
- Хотите горячего чая с тостом? - отозвалась хозяйка, быть может из щели в половицах: - Это хорошо в вашем состоянии.
"Откуда они знают что хорошо и что дурно", - заскрежетало в нем. Ответил: - Нет, нет. Миссис Линзбург, спасибо, все обойдется.
На трюмо, в узком, темном коридоре, стоял телефон, и вид этого неказистого, крохотного аппарата, наполнил сердце Боба Кастэра нежностью и болью: свидетель, соучастник, проводник их бурного счастья, откровений и харакири.
"Я тебя разбудил?
- Нет. Нет, - сказала Сабина.
За 6 месяцев этой тревожной связи, им случалось звонить друг другу в самое несуразное время дня и ночи, а ответ всегда гласил: не помешал, не помешала, не разбудил, не разбудила… Это не было ложью.
- Мне необходимо тебя повидать, - объяснил Боб.
- Что, неприятности? - опять знакомые, грудные, жаркие, завуаленные нотки.
- Не совсем, я сам еще хорошенько не разобрался. Нам следует поболтать, - и желая подчеркнуть, что речь идет не о вчерашнем: мелочь, обида… - добавил, - милая, ненаглядная!
- Да? - отозвалась она удивленно и радостно. Он знал: Сабину могла восхитить одна память о таких словах, независимо от того к кому они обращены. - Понимаешь, ко мне неожиданно приехала сестра с мужем. В 2 часа они уходят. Приезжай когда хочешь, но поговорить удастся только после двух. Если бы вчера…
- Забудем о вчерашнем! - великодушно предложил он (сколько раз Сабина это говорила). Теперь она откликнулась так:
- Да, только я немного устала.
- Дорогая.
- Да…
- Скажи что-нибудь.
- Да… - и после бездарного молчания: - Жду тебя к двум часам.
В обычное время, уклончивый ответ, считался достаточным поводом для разрыва отношений. Боб Кастэр вцепился в облупленную телефонную трубку. "Нет, это кошмар, это невозможно осмыслить", - беззвучно шептал он, разглядывая свою руку; и к Сабине: - Да. Да, жди меня к двум.
Натянув перчатки, укутав лицо, еще ниже надвинув шляпу, - точно у него флюс или нечто подобное, - он незаметно выскользнул на улицу: понесся вниз по Riverside Drive в сторону 96 улицы. Пройдя несколько кварталов по безлюдной, подметаемой океанским ветром, мокрой, со следами недавнего снега, набережной, он повернул в сторону Бродвея… Подумал: собственно, здесь его никто не знает, можно снять безобразную шляпу, нелюбимые перчатки, выпрямиться… Но это значило, до какой-то степени, на долю, примириться, хотя бы внешне уступить. "Нет, я не для компромиссов, - решил: - пока еще не сдаюсь".
Вид у Боба Кастэра был странный и не внушающим доверия: подобно человеку-невидимке, по Уэльсу. Редкие прохожие удивленно его оглядывали и боязливо сторонились.
Не хватало мелочи, а менять 5 долларов не соглашались в первом табачном магазине; в следующем не было Camel, а сдачу он получил серебром и никелями. Эти мелкие осложнения являлись не случайностью, показывая Бобу Кастэру трудности предстоящей борьбы: где всё и все, ничтожное и крупное, выступят против него одного.
По началу он решил побывать у доктора после визита к Сабине, но обнаружилось, что времени впереди, - прорва… а сидеть в людном месте казалось невыносимым. Наскоро закусив и выпив кофе, причем для этого понадобилось все же снять перчатки и распутать кашнэ ("так, по частям, по частям, собака"), - он, идя по линии наименьшего сопротивления, позвонил Поркину, который уже пользовал Боба Кастэра от предполагаемой atlet's foot.
2. Визит к врачу
Доктор Поркин не принимал по воскресеньям. Но к телефону подошла его жена, Анита: ее супруг, так и не смог научить отказывать клиентам, хотя бы в праздник, - она не считала работу врача утомительной. После нескольких жеманных фраз и вопросов, она разрешила Бобу Кастэру явиться на прием.
Прошлой ночью, Рут, единственный отпрыск Поркиных, вернулась домой в два часа, - а лет ей всего 15! Ранним утром, отец уже приступил к допросу, тщетно стараясь добиться исчерпывающих объяснений. Сопоставляя противоречивые данные, он медленно и неуклонно доказывает жене, что дочь их лжет и растет без призору.
- Ах, оставь ее в покое! - вспылила вдруг Анита: - Пусть хотя бы она живет и не жалеет потом об упущенном.
Это взорвало Поркина.
- Ты, ты упускала возможности? Отказывалась от чего нибудь? Я жизнь свою погубил из-за вас, а ты смеешь еще упрекать…
Это соответствовало только частично истине. Доктор Поркин пожертвовал своим главным призванием и растратил себя в холостую по целому ряду причин, из коих некоторые совсем не подавались учету. Вообще, когда он сравнивал свою судьбу с участью знакомых или друзей, то выходило, что ему, Поркину, еще повезло. Если его жизнь не удалась, то другим и подавно.
Доктор Поркин получил свой диплом в России; очень увлекался врачебной и научной деятельностью: казалось, широкие дороги ведут во все стороны, - шагай только, плыви! Вынужденный эмигрировать, он, в Америке, сразу пустил крепкие корни, быстро переучился и наладил успешную практику. Но тут явились соблазны: ему предложили место врача при Юнионе. Крупное жалование, премии, наградные. Он польстился на этот большой, ежегодный, обеспеченный куш и превратился в чиновника, политикана, зависящего от правления, выборов и прочих интриг. Частные клиенты разбежались и хотя эти последние имели свои недостатки, но теперь, Поркин, вспоминал о том времени как о желанном и осмысленном. После, - все пошло прахом: здоровье, молодость, любовь к жене (Вот дочь растет, - явно безобразно).
В разгаре самых горьких воспоминаний, жена сообщила Поркину, что старый его больной срочно нуждается в помощи и сейчас будет на приеме. В другое время это бы обрадовало Поркина, дорожившего частными пациентами, но теперь он не удержался и при дочери, бросил:
- Жаднюга, итальянская!
Когда Боба Кастэра ввели в кабинет, его встретил доктор, прикрытый улыбками, олимпийским величием, белыми хламидами и прочими аксессуарами современной медицины, стирающими различие между Пастером и жуликоватым знахарем.
- Странно. Кастэр. В 1942 году? Странно, я не нахожу вашу карточку, - бормотал Поркин, уже небрежно развалясь в кресле.
- Скажите, - тихо спросил Боб: он стоял голый по пояс, готовый, при первом знаке врача, спустить брюки. - У вас отдельная картотека для черных и отдельная для белых?
- Негры такие же люди как и прочие расы, - нравоучительно ответил доктор.
- Я знаю, только вы классифицируете их в отдельном ящике, это я хотел спросить?
- Да. Так быстрее ориентироваться.
- Тогда поищите мое имя среди белых.
Пожав плечами, доктор отворил другой шкаф.
- Роберт Кастэр. 32 года. Вест 102 улица, - удивленно прочитал Поркин.
- Это я, - подтвердил Боб.
- Итак, произошла весьма обыкновенная вещь: местное экзематозное состояние превращается в общее. Не следует запускать болезнь. В два-три месяца я исцелю вас или во всяком случае поправлю. Мы сделаем серию внутривенозных вспрыскиваний. Кроме того, на ночь я вам пропишу мазь.
- Доктор, - сказал Боб Кастэр. - Я не за мазью пришел. Дело не в экзематозном состоянии. Какая обозначена раса на моей карточке?
- Ах, да, - вспомнил Поркин: - Недоразумение, - и карандашем зачеркнув слово #FFE7C6, приготовился начертать black…
- Не делайте этого, - угрожающе сказал пациент.
- То есть почему? - оторопел Поркин. Захлопнув дверцы шкафа, он на всякий случай шагнул назад, так что между ним и больным оказался большой, письменный стол. "Вассерман не мешает", - мелькнула мысль.