Но сейчас шла королева, похожая на Йоко Оно. "Королева!" - подумал Георгий. Накануне в толкучке за плащом увидел Татьяну близко и коричневое пятнышко возле зрачка на серо-зеленом - ведьмин следок. И, разглядев еще тонкие жилки, пересекавшие полукружья под глазами - ослабел, словно весь настороженный запас нежности сорвался с цепочки и ударился в ноги, сердце, голову.
Мир словно наново отмывался.
Недавно, например, в глаза бросились пузатые чашки в кофейне - с обкусанной золотой каймой и сытой надписью "Общепит". Георгия неприятно поразила у ее губ чашка, из которой общественно питались чужие какие-то люди, и этот факт был на чашке для чего-то публично закреплен. "Чтоб не уперли", - сообразил Георгий, любуясь на ее поразительно поджатый при глотке мизинец.
Спохватившись, Георгий заспешил, потом замедлил шаг, потом решился и бросился за Татьяной. Догнал на углу и, стиснув зубы, развернул за локоть к себе. Не спросившись, взял бледное лицо в ладони - а оно словно и создано было для его ладоней - послушно сужаясь книзу в матовый подбородок с крутой ямкой посередине…
Спохватившись, Георгий заспешил и свернул вслед Татьяне за угол. Тут застал опережающий взгляд группы товарищей на любимую. Товарищи как-то вдруг отодвинулись друг от друга, как-то вдруг подозрительно друг на друга посмотрели, а Оприченко так даже просто вышел вперед.
"Скоты!" - подумал Георгий.
Да, много есть на свете углов, гораздо больше, чем нужно. Вся жизнь, да что жизнь - вся литература состоит из углов, а если вдуматься, есть один большой угол. Настырный, он поделил ненужное разнообразие сюжетов на две краеугольных части: что увидел герой, свернув за угол, либо о чем думает, скрывшись за углом. А какие углы в Москве, какое разнообразие замыслов! Есть углы острые, строгие, как устав ДОСААФ - эти из новых. Завернешь, бывало, за такой - и на: первая любовь; вывернешь обратно - бывшая любовница, и так и ходишь…
А есть видавшие виды, захватанные и толстые углы, выщербленным профилем глядящие себе куда-то по диагонали. Да даже и глядеть толком не глядят - понасмотрелись уже, а так - стоят, вздыхая, да гонят время - за них не так мерзко сворачивать.
И я обхожу их по вольной дуге - тогда мир за углом открывается постепенно, развертывается толково и внятно, успеваешь осмыслить детали и предусмотреть, я люблю эти переходные периоды, а не люблю крутых поворотов, когда вот была тишь и келейный говор заарбатского переулка, и вдруг - бац! - шум, гам, вопль свежепроложенной магистрали да визг тормозов.
13
Первую московскую любовь Георгия звали Наташа. В "Лабиринте" - небольшом ресторанчике под "Арбатом" - вышло сначала так, что Наташа оказалась с Рауфом - курчавым любителем школьниц и сыном турецко-подданного, то есть, по слухам, боевого турецкого коммуниста, испросившего себе в СССР политического убежища лет пятнадцать назад. Это было до такой степени романтично, что легко принято в институте за факт, а Георгий очутился при толстенькой Оле, страстной, но скучной десятикласснице, к тому же опытнее Наташи на целый год.
По счастью, на второе свидание Рауф не явился. (Потом, поймав Георгия за лацкан, притянул и принялся шептать на ухо:
- Папу, слушай, опять вызывали в турецкое посольство, и мы, говорят, вернем вашу гостиницу "Лолик" и два дома в Истамбуле, а папа не соглашался, у нас, говорит, и тут квартира ништяк в Черемушках, Хасановы не продаются, и сын в таком институте, что ваша гостиница мне не надо…
Георгий наконец вырвал у него лацкан.
- …Слушай, ну как там моя, этот, как его, Наташа?
- Тоже ништяк, - ответил Георгий, оправляя пиджак и не поверив ни единому слову.
В прошлый раз папе Рауфа предлагали стадион.)
Рауф не явился, и, оказавшись наедине с двумя, Георгий привел дам в общежитие. Там он ловко сплавил Олю Коле Попину - члену КПСС и соседу Херикова по комнате. Те сразу стали целоваться, причем Попин громко и равномерно дышал и держал один глаз открытым - совсем рядом с Олиным ухом. Глаз внимательно рассматривал Георгия, Наташу и обстановку.
В тот же вечер Георгий влюбился без памяти.
Оказалось вот что: родители Наташи работают в Швеции, отец служит торгпредом (неплохо), а Наташа живет одна в самом конце Кутузовского, за Панорамой, где внешторговские кооперативы. Приглядывает за ней старшая сестра Эвридика ("Хм", - сказал Георгий), которая замужем за небедным полковником с 20-летней разницей ("Полный эмбицил", - сказала Наташа), который живет с Эвридикой на Юго-Западе.
Обстоятельства, говоря прямо, складывались мистически благоприятные. В первый раз в Георгия влюбилась девушка, у которой родители за границей. В первый раз у девушки оказалась пустая квартира - без мамы, которая, до глаз обмотавшись дедушкиным шарфом, выходит к половине десятого с пуделем встречать дочь на автобусную остановку. Но Георгий - что правда, то правда - влюбился до того, как узнал обстоятельства: судьба.
Наташа вся захватила Георгия в один момент, с первого взгляда в "Лабиринте" - так, что он даже потерялся и забыл говорить, а Рауф не забыл. Он нес что-то про турецкую фабрику тонкого трикотажа.
Уголки рта у Натальи были приподняты - наготове опрокинуть верхнее грустное выражение, которое, казалось, еще чуть - и расплачется.
Георгий умилился бесповоротно.
Кстати, на него самого мама целое детство изумлялась - куда, наоборот, деваются слезы. Ребенок рыдает взахлеб, смотришь - глаза красные, как у кролика - а ни слезинки. "Як же воно так?" - озадачивалась мама.
Приходят в гости одна и вторая подружка - критические, и Оля с благословляющей улыбкой, Оля, у которой любви с Попиным, к ее изумлению, не получилось. И Григорян, тоненький сосед семнадцати лет, у которого очень много носа. Когда откроешь на звонок дверь, хмурый Григорян, руки в карманах, на месте "здравствуйте" исподлобья произносит: "Н-ну?" И покачивает, как на пружине, из стороны в сторону головой, которой тоже очень много.
Подружки ходят по квартире опасливо, вкрадчиво - от присутствия в Наташином доме настоящего любимого.
Георгий по уши влез в их школьные дела, в сочинения, в студеную душу исторички, которая зовет подруг просто и доходчиво: "Мерзавки!"
Томительные ночи на кухне - как взрослые: она - в халате с бирманским иероглифом на спине, он - с нежностью глядит сквозь окно на стылые глаголи фонарей, заштрихованные весенним дождиком, боясь выплеснуть полное чувство и цедя его малыми каплями, словно скупец - в редких взглядах на любимое лицо.
Вечерами Георгий слушает Наталину "Аббу" сквозь настоящий "Филипс", иногда в супернаушниках с регуляторами частот, жует настоящую жевательную резинку, ее не нужно экономить - полпластинки на Новый год, четверть на майские, остальное - на октябрьскую дискотеку. Еще он пробует "Тоблерон" - шоколад очень вкусный, с орехом - в виде продолговатой крыши, какие бывают в деревянных детских кубиках; крыша разделена еще на отдельные треугольнички, чтобы удобнее отламывать. И рядом - Наталя, его любимая, такая, Господи, беззащитная в Москве, и их двоих укрывают настоящие стены - и студсовет не ворвется проверять, какого рода у вас отношения, и почему отношения зашли дальше положенных двадцати двух ноль-ноль.
Еще: Георгий влюбился до такой степени, что физическая близость казалась противоестественной - и не наступала. Словом - первая как первая. Ни думать, ни действовать. Смотреть.
Георгию не терпелось делиться таким своим счастьем, и он неумело адресовался к Шамилю:
- Шамик, вот у нее голос, да? Правда? Как клавесин.
- Ага, - отвечал Шамиль, в жизни не слышавший клавесина.
Шамиль заваливал сладостями. "Маленькая, дрянная конфетка", - говорила про "Бон-бон" Оля, а про шоколадные - "Мишку"? - говорила она. - "Мишку" не буду, там вафли. "Белку"? "Белку" сожру".
В апреле, поздним снегом на голову, вернулись до срока родители. Всякий знает, что такое возврат из-за границы до срока. Уже в девятнадцатом веке на такое смотрели с большим подозрением.
Наталя, подперев рукой щеку, ту самую, где ямочка была поменьше и чуть повыше (и волосы падали поверх руки), доверчиво рассказала грустную историю.
- Отца подсидел друг и заместитель дядя Женя, Веркин папуля, он все шутил, говорит - долго сидишь в одной стране, а Верку отец в прошлом году устроил в МГИМО через замгенерального "Разноэкспорта" (эти сухие наименования немного покоробили Георгия из губ Натали). Подсидел он его, оказалось, на выпивке и совершенно вроде бы ни с того ни с сего. Просто выправил вдруг докладную послу (и три копии куда следует, шутник), что торгпред "всегда выпимши заместо работы" - как выразился в докладной дядя Женя, и - "хоть он мне был друг, но служба мне как коммунисту ценнее", тоже, любитель античности, - Наталя поджала губы.
Надо сказать, в посольских колониях на это дело ("положить на гланду", как выражался Арсланбек) всегда глядели, кому следовало глядеть, сквозь пальцы - как на единственный способ снять чудовищное нервное напряжение от социалистических производственных отношений. Но зарываться, конечно, не поощрялось.
В одно прекрасное шведское утро отца прижали на работе в пылу похмелья - весьма нелегкого, как положено у русского человека, так, что отец вообще едва сообразил - чего пришли.
К вечеру супруги разобрались: накануне совершила ошибку мать. Русский человек силен задним умом - известное дело.
- Они в мае собирались в отпуск, - терпеливо объясняла Наталя, - мама моталась по магазинам, ну, чтобы подешевле, нанервничалась вот как, да еще два десятка коробок запаковать. Знаешь, одинаковый товар - в разные коробки на дно, для таможни, там же, в таможне, дебильная инструкция - "в количествах, не превышающих личные потребности", мрак. Может, я десять штанов ношу - у меня такая потребность?