Он был до такой степени ошарашен, что схватил подвернувшийся "Москвич" с фургоном, и, умостив чемодан на коленях, поехал… к ректору.
То был вопиющий, из ряда вон выходящий пролом в субординации института.
"Я сейчас… я ему…" - прыгала в такт чемодану мысль.
Георгий не знал, что ректор института есть Чрезвычайный и Полномочный Посол, член Коллегии МИД, с ума сойти, если вдуматься в каждое слово. Каждого достаточно, чтобы у благоразумного советского человека твердых взглядов ум зашел за разум.
Георгий влетел с чемоданом в приемную и, запыхавшись, сказал гневно:
- Ректор у себя?
Три опешивших машинистки, замерев за станками, скрестили на нем взгляды, потом перемешали их между собой, снова скрестили и вместе сказали:
- А вас выз..?
- Вы?..
- У нас записы… - вновь озадаченно пересмотрелись. Наконец старшая, в прическе "хала" - тоже в сеточке и тоже, кажется, с маком, - не выдержав, вдавила клавишу селектора:
- Амон Сергеевич, тут к вам…
- Фамилия!!! - прогремело откуда-то сверху занятым голосом.
Уже один взгляд Бэбэ по возвращении, уже одно то, как он снял очки - сказало бы многое проницательному человеку. Но проницательный человек не пойдет прямо к ректору института, если не на грани сумасшествия или отъезда за границу.
26 сентября у Чиеу не состоялся день рождения. Чиеу был сосед Георгия по комнате и вьетнамец, хотя лицом - вылитый монгол.
Чиеу, СРВ, и Георгий Середа, СССР, - уселись за стол вокруг бутылки монгольской водки "Архи" - и дверь без стука отворилась. По правилам проживания - врезать в двери замки запрещалось категорически. В комнату плавно и сказочно, как Христос по воде, вошли четверо и полукругом расставились возле стола. Все хором смотрели на бутылку.
Георгий притиснулся к стулу, Чиеу начал было гостеприимное движение, но сдержался.
Комиссия была совершенно на одно лицо - они словно разом испугались в детстве подрасти и как-то расправиться, да так и подсохли. Первый - ректор института Моргунов-Уткин, похожий на жену египетского фараона, только причесанную на пробор.
- Да он посол-то липовый, мужик, ты что, не слышал? Он же с начальника курса так и пер до ректора, а уже по должности, сволочь, и ранг получил, понял? - Сашулька презирал выскочек.
- Врешь! - жестко отсекал Хериков, мужчина без всяких.
Он считал долгом защищать вверх по служебной лестнице.
Георгий пришел в себя, кашлянул и осевшим басом пояснил:
- Это во-водка…
В воздухе, над столом, над обрывками девушки с "Мальборо", которую украдкой стащил со стены секретарь парткома Никулин и шипя терзал обеими руками, молчание стало зловещим. И вдруг ректор открыт рот. Это было страшно. Он открыл рот и сказал:
- Что? - сказал он.
Все попятились.
Если только смертному дано представить, как ходит Чрезвычайный и Полномочный Посол, то это выйдет так, как ходил Моргунов-Уткин. Он ставил ноги немного впереди, а тело оставлял чуть сзади, голова мертво сидела на плечах, не отзываясь на движение туловища. Да, то шла власть, так она почему-то ходит в странах народного представительства. "О чем это у тебя мысли?" - сквозило в египетском изгибе фигуры ректора. Этот, конечно, есть самый русский вопрос, до него не привелось дожить поэту Блоку.
***
Строгий выговор "за распитие спиртных напитков и нарушение правил социалистического общежития" обсуждался в обеих кофеварках. Георгин в считанные часы приобрел репутацию рокового парня и бонвивана.
- Не знаю, как вы теперь, Георгий Платонович, на работку распределитесь, не знаю, - без тени юмора сказал Баранович, замдекана по этим вопросам. - Такое пятнышко трудно смыть-то, ой как трудно. Очень сложно. Нелегко, да. Но можно, - неожиданно добавил он и заглянул Георгию в глаза, - можно, конечно.
По толстым стеклам очков бегали блики. Георгий не мог разобрать толком.
- Присаживайтесь на стульчик.
Георгий внезапно понял, что ему сейчас предложат. Мгновенный холод прохватил донизу, он быстро сел, била беспомощная мысль: "Как же так, месяца не проучился, как же это, всего месяц почти…"
- Институтик у нас, как вы знаете, политический, правда?
Георгий кивнул.
- Вы комсомолец? А где значочек?
Георгий кивнул.
- Ну ладно. Разное, бывает, у студентов происходит, правда? Правильно. Ну вот и… - он чутко посмотрел па Георгия, - вы стишков не пишете?
Георгий очумело кивнул, потом мотнул, потом снова кивнул головой.
- Не пишете, жаль. Так вот, вузик у нас политический, да? Ага, - продолжал Баранович, - вы где живете?
- В общежитии, - пробубнил Георгий.
- Да нет, в каком городишке, в Херсоне, кажется?
- В Черкассах…
- Ну и как там? Студентов мы готовим к серьезной работке, и должны, так сказать, вам денег хватает, кстати?
Георгий двинул ноги подальше под стул.
- А то я смотрю - псе пирожные покупаете, интересно, откуда средства? Ну, это мы выясним, да, а как же, выясним, так у меня к вам просьба, - он, наклонившись, вдруг покрыл руку Георгия своей и молчал… - Я думаю, вы меня поняли, - наконец сказал он. откидываясь на спинку. - Я здесь до восемнадцати ноль-ноль, кроме среды. Тогда, глядишь, и выговорчик снимем. Заходите.
3
Георгий, забывшись, потерям осторожность, любовался в кофейне Татьяной.
- Окучивают, - завистливо родилось в ухе. Георгий кивнул, посмотрел еще напоследок, запоминая - заметные тени под глазами, какие встречаются у впечатлительных школьниц, и словно взывают к силе и благородству мужчины, который близко.
- Побединская - это какой-то атас! - Сашулька дернул за рукав. - Танечка, понял?
- Понял, - сказал Георгий, взял два кофе, взял у Сашульки рубль.
- Чего стал, неси, - кивнул на чашки. Сашулька послушно принял блюдца с чашками, понес, пока глядел на одну - другая съезжала к критической точке. "Вот чмо!" - подумал Георгий, положил сдачу в карман, сел к столу.
- Ну-с? - сказал он, придвигая кофе.
- Да вот, - Сашулька поерзал, воровато поглядел на Татьяну и сунул Георгию листок.
"Побединская Татьяна Юрьевна", - прочел Георгий вверху слепого, верно, пятого экземпляра.
- Ого! - сказал он. - Скоро. - Отложил листок, помешал в чашке. Сашулька скромно опустил глаза, приняв похвалу.
- Кто? - спросил Георгий. - Оприченко?
- Не знаю, Платоныч, мне Лебедев дал. В смысле Уткин. Ну, с пятого курса.
- О?
- Я тебе сразу.
- Ага. Да мне что… - Георгий снова взял листок, быстро вчитался в графы анкетки: "Год и место рождения"… "Родители"… "Квартира"… "Партийность"… "Слабости"… не переставая, однако ж, небрежно говорить, - мне-то ладно… угу… аккуратненько… да-а… на, держи. Мне не нужно.
Сашулька восторженно заглянул в лицо другу: каждый раз Георгий обманывал ожидание - сохраняя бесстрастие к самым пикантным фактам и событиям института, даже когда сохранить его казалось выше человеческих сил, как, например, сейчас.
- Ну, еще что? - сказал Георгий. - Как лето?
- Д-ды… - Сашулька замялся.
- В Белгороде у бабушки? - помог Георгий. Сашулька кивнул, словно сознался в проступке. Георгий хмыкнул.
- А ты? На даче? - Сашулька охотно отдал пальму первенства.
- На даче, - Георгий зевнул. (Дачей с первого курса назывался домик в Черкассах.) - Ну? Что там в Белгороде? Чего делал-то?
- Да так…
- Девочки?..
- Ага…
- Не дала, - отрезал Георгий.
Сашулька правдиво кивнул.
- Да-а, - сказал Георгин. - Что ж ты? Как же ты будешь? Татьяна-то вот… Что там в графе "влечения"? - Сашулька снова полез за листком, прочел:
- Вот. Балет, импрессионизм, Роберт Рождественский.
- Видал? - сказал Георгин, сбоку снова быстро обежав глазами страницу. - А ты - де-евочки.
- Да ты че, Платоныч? У нее тоже, где это, а, вот "Первая любовь", гляди, так… "Миша, одноклассник, мединститут, метр семьдесят"… Миша, а? Тоже, скот, губы выкатил…
- Так у нее любовь, - Георгий что-то соображал.
Во все время разговора не уставал следить за кофейней, видел, как уходила Татьяна, съев два пирожных и одно захватив с собой. Напоследок улыбнулась нервному с ногой, и лицо преобразилось. Но не от веселящего движения губ и щек, поразился Георгий, а от внезапного детского выражения.
- А может, и у меня тоже… с первого взгляда, - бубнил Сашулька.
4
Если можно одним словом назвать состояние Георгия после выговора и беседы с Барановичем - то он был смят. Все не мог поверить, что это произошло с ним. Когда столько хорошего надеялся совершить, когда мечтал так самоотверженно трудиться для Советского правительства и лично Генерального секретаря, который скоро узнает о нем и скажет: "Товарищи! Середа - прекрасный человек. Середу - не трогать, пусть работает!"
"Ловко, - с горечью думал Георгий, - отыгрался Бэбэ за ректора! Первую же комиссию - ко мне. И день рожденья же выследил - природовед, сука".
Зато главное понял без подсказки. Связи студентов идут слишком далеко, чтобы соглашаться на Барановича. Курс моментом узнает. Будут, конечно, бояться, но малая жизнь - не для него.