Хериков высвободил руку, отодвинулся, в смятении глядя на товарища, в глазах с тяжким скрипом шла работа. Георгий, вся жизнь которого непременно зависела теперь от этой работы, наморщившись, всем существом усиливался помочь. Наконец Хериков заглянул Георгию куда-то за спину, заглянул еще раз с другой стороны, приблизился и сказал приглушенно:
- Ты че?
- Гена! - Георгий кусал губы. - Ты ж не ребенок. Ну! Я помогу с Маринкой. Завтра вечером, а? - и машинально шмыгнул глазами в сторону Шнурко.
Хериков, повинуясь, бросил шустрый взгляд на друга. Тот обреченно стоял у окна, набычившись к улице. Парторг, кажется, окончательно связал - в чем дело…
- Геныч! - Георгий, спасаясь, деланно ухмыльнулся, приник к самому уху. - Только чтобы с первого патрона - в десятку, умеешь?
Хериков напружинил лоб, потом осклабился, но снова, подхватившись, оглянулся на товарища.
- Пиши адрес! - Георгий за рукав развернул его к себе, суетливо достал ручку, рванул из тетрадки лист, впихнул то и другое Херикову в руки. - Так, быстрее, метро "Новые Черемушки", первый вагон, пиши, чего смотришь? Выход налево, там такой дом с этими…
- А ты не врешь? - вдруг мужиковато осведомился парторг.
Комсорг смерил его взглядом.
- У тебя будет шанс проверить, - сказал он спокойнее, - так, 3-й подъезд… вернее, 4-й… а, ч-черт, все равно, да пиши ты!
- К-как все равно? - Хериков совсем опустил ручку, подозрительности в глазах набралось вдвое против прежнего.
- Да так, блин, квартира такая! - отчаянно сказал Георгий. - Из двух подъездов, только номера разные… короче, неважно, скажешь швейцару, к кому идешь, там проводят… Хоть из третьего, хоть из четвертого.
Хериков смущенно переступил с ноги на ногу. Этакое чудо, верно, и решило исход дела.
- А за водкой иди сейчас. Ты понял? - властно посмотрел на соратника Георгий. - Записал? Ну, давай, а то не достанешь. Ты понял? - с нажимом еще уточнил Георгий и зашел сбоку, отсекая Херикова от Шнурко.
Хериков завороженно повернулся вслед.
Несколько секунд они стояли друг против друга. По губам Гены вдруг скользнула отсутствующая улыбка. Словно бы он, миновав там где-то болезненный рубеж, уже оказался вот близко к любимой. И, лихорадочно набросав трудный рисунок встречи и первых фраз, увидел, что - так! так! А отблеск и выпал нечаянно на трудовом лице.
- Завтра в шесть. Иди! - Георгий подтолкнул его в плечо. - Чао!
Словно еще сомневаясь, медленно, с странной улыбкой, с листом бумаги в руках, как бы нехотя и подчиняясь чужой силе, еще раз обернувшись на Шнурко, затем все смелее и уже совсем твердо - Хериков пошел к выходу.
Георгий, прищурившись, зло глядел на знамя подфака Шнурко. Потом встрепенулся, подмигнул нагло, выкинул ему рукой от локтя, при помощи ребра другой ладони - хамский жест, и, ловко развернувшись, пошел своей дорогой.
37
- Ты что это здесь сидишь, чего? - па лавочку к Сашику подсел Коля Попин, придвинулся.
- А? - Сашулька вздрогнул: Колю недавно избрали членом парткома.
В последний год Коля без видимых причин сделал в институте стремительную карьеру, завел в общежитии отдельную комнату и ввел туда - этакого не бывало! - персональный телефон. Былые друзья-подфаковцы только ежились. Говорили, Колю сильно любит партсекретарь факультета Медведкин.
- Ты что это такой, как говорится, почему грустный? - Он ласково глядел на Сашу. - Выпить не хочешь?
- А? Да, - сказал Саша, - хочу. Я хочу выпить, - и вздохнул взахлеб, в три приема, как дитя после долгого плача.
В кафе, после первой бутылки "Вазисубани", Сашулька навзрыд выложил Попину все. Про зачетку, предателя-Георгия, Херикова, Шнурко и себя, слабовольного, который поддался, "ну понимаешь, Коля", причем под конец язык повело немного на сторону, и он слегка запутался в последовательности событий.
- Я не виноват, ну понимаешь, Коля, это все он, он! А не я, а свалят на меня, Коля, - канючил Сашулька, - вы же член партийного этого… вы мне верите? - нашего парткома, - под конец Сашулька доверчиво перешел на "вы".
На Колю почему-то рассказ большого впечатления не произвел.
- Угу, - сказал Коля, - а давай поедем, как говорится, в общежитие, а? У меня там, понимаешь-вот, есть сейчас комната, а? - он просительно заглянул Саше в глаза и вложил руку в изгиб локтя, где мягко. - И там мне расскажешь, про это, ну… А еще у меня есть вот, - он показал бутылку в сумке. - Я выручу, ну, выручу, если там, что ты говоришь, узнают, да?
Саша горестно кивнул: все было странно и лестно.
В комнате Коля сразу, закрыв дверь на ключ, постелил Саше постель, налил стакан.
- Ложись, а то ты усталый, да и я, а ты расслабляйся, расслабляйся, - Коля стал тут как-то по-особенному протягивать слова, - а в постельке еще выпьем, как говорится, раздевайся.
Саша, судорожно выпив стакан, соображал плохо, послушно лег, аккуратно положил руки поверх одеяла, как в детстве в ангине. Коля присел на край, налил еще, в темноте вино красиво переливалось, подсвеченное сквозь окно светом великого города.
- Жарко, - Коля расстегнул рубашку, потом снял. - А ты какой худенький, - он влажно провел ладонью по Сашиным ключицам, потрепал пальцем под ухом. Тело его мясисто вылезало в проймах майки, пахло потом. Сашик глазел в потолок. Смутная мысль, отголосок давних шепотков в институте, об одной нехорошей истории за год до поступления, чуть не пятнадцать человек…
- Да ты выпивай, Саша, понимаешь-вот, ну, подыми головку, вот так…
"А я замерз, - спустя немного, уже в тумане, слышал Саша, - укроюсь, давай укроюсь…"
***
(Шамиль с полуслова понял Георгия.
- Фигово только, что эта… экзамен завтра. Пересдача, - сказал он. - Мамашка бесится из-за языка… да фиг с ней. Значит, сдаем Маринку?
- Нет выхода, Шамик, - мрачно сказал Георгий.)
***
Доехав до "Октябрьской", Сашулька потянулся наверх, к воздуху. В голове стоял жаркий неразборчивый вой, как после духоты, в колени била мелкая, слабительная дрожь.
"Завтрак в тумбочке, милый", - проснувшись, прочел Саша и разрыдался в подушку - беззвучно, сотрясаясь хлипкими плечами. Просвет захлопнулся. Тело ломило. Стойкое ощущение слизистой обиды, поруганности первого в жизни искреннего раскаянья подбиралось к дыхательным путям, забивалось и перекрывало воздух. Толчком вспомнил, что в какой-то момент стало приятно, и это-то показалось с утра самым гадким. Не выдержав, соскочил с кровати и, прикрыв полотенцем лицо, рванулся по коридору в дуга.
Дойдя до странной гостиницы "Октябрьская", Сашулька завистливо поглазел через стальной забор на дымчатые окна, на трех прохожих, гуляющих в одну сторону, потом разом в другую. И вдруг дерзко подумал: отчего это работники компартий одинаково любят в стеклах дымчатый цвет? Начиная с очков и заканчивая гостиницами? От мысли неожиданно полегчало. Скорее свернул на Полянку, опасливо обрабатывая мысль дальше, но возле винного магазина взгляд упал на прямоугольник-сороконожку, смело наклеенный на стекло телефонной будки. Сашулька машинально подступил, оперся ладонью о ручку двери:
"ПРОДАЮТСЯ ЩЕНКИ
Продаются щенки бультерьера. Уникальная порода. Отличная родословная. Безупречный экстерьер. Выведены из лучших охотничьих пород Европы: нюх, выносливость, хватка. В девять раз снижено чувство боли. Недорого. Звонить круглосуточно".
Ветерок трепал тонкие ножки, татуированные телефонным номером - 244-41-30.
Сашулька муторно уставился на объявление. Снова наваливалось… Ножки издавали тихий правдивый шелест… Хватил на себя дверь, набрал, срываясь, номер.
- Да, - сказала Татьяна, - да-да. Что? Ах. это ты. Что? Хм… Хм. понятно… Вот как? Гм… Интересно… Та-ак… Попин? Милая фамилия… Ах, даже та-ак? Угу… Угу… Это все?
- Все. Таня, - твердо сказал Саша и вздохнул.
- Ну и что?
- А-а… то есть… н-я просто…
- То ость к чему ты это? Мне - про Гогу? Гадости? А?
- Умр… а… то есть я…
- Еще говорил кому-нибудь? быстро спросила Татьяна.
- Н-н… н-нет…
- Ну-ну?
- Ну, к-кроме Попина… - Саша не узнавал Татьяну.
- А еще? Ну, говори! Кому? - голос настойчиво зазвенел. - Я все равно а-ха-узна…
Сашулька отвел трубку от уха, поглядел в кружок, оттуда мяукали повелительные нотки, прислонился к стенке кабины. Трубка, раскачиваясь, сухо застукала о железо. Все происходящее показалось сном. Игрушечным сном, и дома за стеклом будки, п набережная с Кремлем и машинками - картонной декорацией, которую, оказалось, легко разобрать на отдельные карточки-стены, и треугольнички-крыши с ватками снега, и кружочек солнца, и ручки-ножки - как спички…
***
Георгий открыл дверь и, восхищенно отпрянув, зажмурил, потом по очереди открыл один, следом другой глаз. Татьяна стояла живым триумфом - в черном, с тающими снежинками, пальто, и они тут же, на глазах, превращались в слезки, переливаясь и подрагивая в матовом ворсе шерсти. Белый шарф, пропущенный под капюшон, подчеркнуто обегал шею и снова кособоко ложился спереди на лиф неестественным белым крестом с загнутой на плечо лапой - он так держаться не мог.
Татьяна немного выждала.
Георгий театрально развел руки в стороны, потом схватился за сердце, тут она наконец вошла, взяла его руки и с силой опустила.
- Подонок! - сказала она. - Я все знаю! Про а-ха-зачетку, про твой рассказ и остальное, - сказала она, озираясь. - Как ты мог? Я не хочу иметь ничего а-ха-общего с человеком, способным на низкие поступки.
- Да, - сказал Георгий, отступая.