Дед Маронов принялся объяснять. Говорил, как нужно действовать. Старшина милиции, усталый и рассеянный после ночного дежурства, войдет в подъезд своего дома. Там, спрятавшись в полумраке, будет ждать Герман. Он быстро подбежит к старшине сзади, сорвет с головы фуражку. От этого люди всегда теряются. Растерявшийся от неожиданности старшина обязательно замешкается. Такого человека легко оглушить молотком.
Дед Маронов протянул руку и дотронулся до головы Германа, показывая, куда нужно бить. Герман съежился от брезгливости.
– Я не смогу, – прошептал он.
– Глупости! Здесь дела на копейку. Другим способом пистолетик не достать.
Герман испугался еще сильнее.
– Ты давал согласие при свидетелях? – спросил старик.
– Да.
– Нужно было не давать, а теперь поздно. Теперь тебя самого стукнут по голове, если отступишься. Найдут где хочешь, нигде не спрячешься. Вот посиди тут и подумай, а я пойду пить чай.
Дед Маронов не умел скрывать своих привычек. Он ел и пил так громко, что Германа затошнило.
Он выскочил бы из грязного дома деда Маронова сию же минуту, как из гадкой навозной ямы.
Избавление стало бы самым приятным для него чувством.
– А где живет старшина? – спросил он.
– В обычном дворе. В ночь уходит на службу, утром возвращается. Сейчас поедем, покажу тебе это место.
– А что будет с человеком, если его ударить молотком? Он не умрет?
– Затихнет, и только. Полежит, а потом поднимется и станет ругаться.
Все, что Герман услышал, стремительно разгоралось в его воображении. Он видел старшину милиции, который носит на боку кобуру с оружием. Этот человек падает на пол и затихает, а потом, очнувшись, ругается.
Герман вскочил и засуетился.
Он добудет пистолет, и когда-нибудь, может быть, через два месяца, напишет анонимное письмо милиционеру. Попросит прощения: "Мне нельзя было обойтись без вашего пистолетика! Поймите, уважаемый, и простите".
Когда Герман увидел двор, дом и подъезд, где жил старшина, ему почудилось, что он может приехать сюда с молотком уже завтра.
– Все-таки ты глуп, как утка, – сказал дед Маронов. – Постой за дверью, почувствуй место, погляди, как люди входят и выходят. Смотри внимательно, ничего не упусти. Пусть глаза привыкнут к полумраку. Так делай два дня, а на третий бери то, что нужно.
Перед полуднем следующего дня Герман увидел старшину.
Невысокий, плотный, в сапогах, галифе и рубашке навыпуск милиционер медленно вошел во двор и направился к дому. Его руки были заняты.
– Все понял? – произнес дед Маронов. – Много милиционеров идут с дежурства, а такого, как этот, нет. Он золотой. У него в руках сумки. Он покупает картошку, лук, огурцы, сухари в сахаре, булки с маком, сливовый и яблочный сок с мякотью, чай, сардины, газеты. Хозяйственный человек, любит делать покупки. На другого тебе идти нельзя, ничего не выйдет. А этот всегда рассеян. Потому что, пока идет к дому, вспоминает, что еще не купил. Ему это нравится. Он открывает дверь ногой – просовывает ее в щель. В подъезде две двери, каждую он открывает таким образом. Будто бы сам просит, чтобы у него забрали пистолетик. И какой гладкий и плотный! Такие не умирают, а только теряют сознание.
Герман снова почувствовал удивительное действие слов. Как и Клара-буфетчица, дед Маронов его успокоил.
Герман был уверен, что преуспеет в этом странном деле.
Все же от волнения его руки немного дрожали. Заметив это, дед Маронов положил перед ним таблетки успокоительного.
В нужный час Герман вошел в подъезд и стал ждать старшину милиции.
Появилась старая женщина и прошла мимо, никого не заметив. После нее долго никто не показывался. Наконец Герман услышал, как кто-то открывает дверь ногой.
В пространстве между дверями света было немного, но глаза Германа привыкли. Он все видел хорошо. Старшина милиции вошел и остановился перед второй дверью. Герман перестал дышать.
Он бросился к старшине и ударил молотком по темени. Милиционер издал звук "хо". После этого он повалился на пол и затих. Из сумок выскочили картофелины и луковицы и побежали по полу.
Герман забрал из кобуры пистолет, поднялся по лестнице на последний этаж, пробрался на чердак.
Пройдя по чердаку, он очутился в другом конце дома. "Выйди как ни в чем ни бывало из подъезда и уверенно шагай через двор, – говорил ему дед Маронов. – Никто не запомнит твое лицо, потому что ты вышел не оттуда, где произошло нападение".
Герман так и сделал.
Никто не обратил на него внимания.
Он прошагал пешком два квартала, не видя ничего вокруг. Сильное волнение не позволяло ему оглядеться. На перекрестке какая-то женщина пропустила его вперед, и он не ответил на ее любезность.
Ему хотелось идти и не останавливаться.
Каждую минуту он вспоминал о случившемся. Он сделал все быстро и ловко, не растерявшись, не испугавшись перед неизвестностью. Но кое-что он забыл! Забыл сорвать фуражку, бросил молоток…
Бросил молоток!
Волнуясь, Герман быстро ощупал себя. Молоток нашелся за поясом, под рубашкой.
Герман вошел в автобус и спустя двадцать минут уже стоял перед Гленом.
Пистолет лежал на столе, на тарелке, обойма с патронами была вынута, лежала рядом.
Герман во всем находил удовольствие – в молчании Глена, в его задумчивой улыбке и в том, что в проеме стоят Нунс и Витя Каракум и тоже поражены зрелищем.
– И снова удивление! – наконец сказал Глен. – Ну и ну. Теперь ты мне ничего не должен. Есть желание – можешь уехать, а хочешь – оставайся. Будешь моим личным помощником.
Герман еще чувствовал горечь обиды, но уже не такую сильную.
Прежде он был так поглощен своим разочарованием, что ни за что бы не простил Нунса и Витю Каракума, а теперь в нем что-то изменилось. Герман еще не знал, что именно.
Он был рассержен на этих людей, но не спешил уходить. Добытый пистолет возвратил ему уверенность.
Он заметил, что Глен и его люди стали глядеть на него с серьезным видом, как на равного себе.
Это было очень приятное открытие.
Герман хотел сказать: "Я подумаю, как поступить". Но тут зазвонил телефон. Глен выслушал чью-то короткую речь, быстро взглянул на Германа, встал и мрачно поглядел в окно, а потом снова сел на кушетку.
– Дед Маронов передает, что все очень плохо, хуже некуда, – сказал Глен. – Тот милицейский так и не поднялся на ноги. Не очухался. И теперь он на том свете.
Витя Каракум присвистнул и оставил рот открытым. А Нунс хлопнул себя по колену.
– Это же высшая мера! – воскликнул Нунс.
Все принялись глядеть на Германа.
Из прихожей пришел Сива.
– Что будешь делать, сынок? – спросил он.
– Вышка – очень нервная штука. Но киснуть нельзя! Нельзя киснуть.
Герман задрожал так сильно, как не дрожал даже на полу у Клары-буфетчицы.
– Но что я сделал? – прошептал он.
– Укокошил старшину, – сказал Нунс.
– Разве Маронов не учил тебя, как нужно действовать?
Все поплыло перед глазами Германа – люстра, мебель, шторы и люди.
Пол вдруг сильно ударил его по лбу и щеке. Герман закрыл глаза, и стало темно и тихо.
Когда он очнулся, лежа на животе, под ним было сыро. Рядом была стена прихожей. В голове будто раскололось и рассыпалось стекло. Оно хрустело и визжало, и эти болезненные и неприятные ощущения становились только ужаснее.
Герман понял, что упал в обмороке и его стошнило. Он зашевелился и селу стены.
Из гостиной доносились голоса.
– Что тут думать? – сказал Нунс. – Сделать здесь, а после отвезти на пустырь и бросить.
– Я принял другое решение, – негромко ответил Глен. – Мальчонка может пригодиться. Конечно, мы рискуем, и все же торопиться не стоит. Еще не время.
– Кажется, он очнулся, – сказал Сива.
Он выглянул из гостиной и поглядел на Германа, за ним выглянули остальные.
– Умойся и убери за собой, – сказал Глен. – Потом послушай, что я скажу. Теперь для тебя нет ничего полезнее спокойствия. Оно для тебя дороже всего. Это мы сейчас и обсудим.
Герман чувствовал невероятную усталость.
У него горела щека, на лбу образовалась ссадина. Он вдруг ясно увидел свое положение – оно так ужасно, что уступает лишь самой смерти. Он убил человека. Теперь его ищут, чтобы забрать в тюрьму. Он слышал страшные слова "высшая мера", которые означают самое суровое наказание, расстрел. Они имеют отношение именно к нему. Это невыносимый ужас.
Глен пожелал говорить с ним без свидетелей.
– Киснуть нельзя, как сказал Сива. Это верно. И бояться тоже нельзя. Нужно смотреть вперед. Что случилось, то случилось. Пусть! Так даже интереснее жить. Но тебе понадобятся новые документы. Паспорт стоит тысячу рублей, военный билет – пятьсот. А заплатить тебе нечем. Однако я могу помочь тебе: дам полторы тысячи и еще триста – на подъем. А вернешь две с половиной. Такова моя плата за риск!
– Где же я возьму столько денег?
– Поедешь на север. Там люди и больше зарабатывают. Как устроишься, начнешь расплачиваться.
Герман схватил Глена за руку.
– Спасибо! Спасибо! – забормотал он. – Я хочу поехать на север!
Глен засмеялся.
Герман подумал, что осужден испытывать постоянный страх, но на севере ему будет легче. Там другие люди. Вместо галантности там стойкость и спокойствие. Житейская мудрость вместо шика.
Зато нет жестоких, коварных людей. Что им делать на севере?
Герман увлекся этими размышлениями и сделался спокойнее.
Глен велел ему ехать к Кларе-буфетчице и ждать.