Наконец показалось низенькое здание станции, потемневшее от дождя. Как же радостно было забраться под крышу и расположиться прямо на полу. Все были с мокрые, с прилипшей травой. Ну, да не страшно. Граня, забыв о передышке, побежала спрашивать, когда пойдет их поезд, оказалось – через час. Бежали не зря. А сердце-то билось. Как лезли в вагон, лучше не вспоминать, слезы одни.
На другое утро они добрались. Сели на старый трамвай и отправились на другой конец города. Бренчали по рельсам мимо пустырей и развалин. Документы приняли у всех и отправили ночевать в институтское общежитие. Барак бараком, хоть и трехэтажное…
Катя Чурилова, видя, что Люся клещом прицепилась до Грани, незаметно порулила от них прочь. Они с Милей Колечкиной и сдавали вместе на зоотехников. А Машталапова с Туполевой двинули на агрофак.
Когда писали на вступительных сочинение, Граня не боялась и села отдельно ото всех, впереди. Все, кто мечтал списать, сбились на галерке. А упрямой-то что? Лучшие сочинения писала в школе. Села на первую парту одна, в своей кофте зеленой, и коса толстая по спине. Кто сдавал в этой группе, удивились слегка. Раз так решительно идет и не боится, и вид суровый, значит демобилизованная. Хотя абитуриентка не могла ею быть даже по возрасту. "Революционная романтика в зарубежной литературе?" Почему ж не Овод? Как оказалось, сочинение Грани и еще одного паренька в гимнастерке – были на пять.
А когда сдавали ту же физику – еще одно приключение.
"Демобилизованная", как про себя ее окрестили экзаменаторы, подозрительно быстро все написала. Преподаватель, видя это, деликатно спросил: "Вы готовы"? – "Да". – "Так помогите вон той девушке… Плачет что-то". Это была бедная Люська Туполева. Ее пересадили к Гране и та не выдала, что это ее подружка. Ну, тихо подсказала ей задачу и вопрос. Она кое-как ответила на три. А Граня на четыре. Но потом оказалось, что конкурс нагнали агитацией аж четыре человека на место! И Люся явно не прошла. После экзамена список внизу повесили – Туполевой там не было. Расплакалась ужасно.
Они если в общаге похлебку с луком и крупой, которую сварганили из чего было. Гране надо было учить следующие экзамены, биологию, химию, но Люся сидела как в воду опущенная. Граня озаботилась ее бедою и сказала:
– Пошли хоть в педагогический, узнаем конкурс. Зря ты, что ли, сдавала?
Они потащились пешком в ужасную даль из СХИ в педагогический. Несли чемодан на палке, тяжело очень… Там, значит, вахтерша. Такая востроносенькая, рыженькая, с пучком волос на затылке, в глухой блузе защитного цвета, перешитой из чего-то военного, в больших, не по росту, мужских ботинках. Конопушки густые, а глаза честные-пречестные.
– Вы куда с таким чемоданом?
– Да мы документы сдать.
– Нельзя с вещами ходить. Оставьте вон там, никто не возьмет.
Она показала на дверцу с пожарным шлангом, и они там чемодан оставили и палку рядом положили. А сама подумала: "Интересно, которой из них чемодан? Если той, чернявой, то жалко, больно худа. А если той, в цветастом платье – не жалко, вон какие щеки-то". Она все мерила едой. На вахтерше висело трое голодных детей, своих двое да один беспризорный. Соседка поможет толкнуть шмотки, может, хватит на несколько дней. А эти разини деревенские не подохнут, не маленькие дети". У нее было такое загнанное состояние, что она сама не поняла, как это она решилась. Первый раз в жизни решилась на такое несчастная вахтерша.
Сдали документы, все нормально, приняли Люсю, зачли все баллы, которые она набрала в СХИ – то есть Люся прошла, так как в то время в педе был недобор. Вернулись радостные вниз. Их всего-то час, может, и не было. Оживленно переговариваясь, девушки спустились по широкой лестнице в холл.
– Отдайте наш чемодан.
– Какой чемодан? Не видела никакого чемодана.
– Что вы, тетя. Большой чемодан, мы вон туда за дверцу ставили!
– Эта дверца забита наглухо и ключей от нее сроду нету. Дергайте, – и давай клясться-божиться, что впервые слышит про чемодан.
Девушки пыхтя, стали дергать – все было бесполезно. Только ручку зря отломали. Их сжигал стыд за чужой обман…
– Можете вызывать милицию, я ничего не знаю!
Она на них даже не смотрела! И сидела такая строгая, и глаза честные-пречестные. От этой безвыходности хотелось кричать, биться об стену. Как вареные, вышли она на улицу.
– Идем в общежитие, Люська, – решительно сказала Граня. – Хоть в мое, хоть в твое. Вот же оно, рядом. Хоть переночуешь, потом подумаем, как быть.
Как же плакала бедная Люся, причитая в голос, ведь там все вещи, все деньги остались. Но тетка не призналась. После войны разруха, голод, есть нечего, тут чемодан такой вызывающий – а кто разберется? Нет виноватых. Люся стала опять рваться на вокзал, ей уже и института не надо. Добрались до вокзала, стали у касс толкаться с Люськой. Граня ее останавливать – так теперь же денег не хватит у тебя. Посчитали – точно, не хватит. Люська взмолилась:
– Грань, дай взаймы.
– Да какое взаймы! С собой тоже нет, надо идти в общежитие черт-те куда, обратно в СХИ. Люся, – говорила Граня, – мне тебя очень жалко. Но ты понимаешь, нет уже сил с тобой ходить. Я и так все бросила, везде опаздываю. Консультацию пропустила. Давай – ты переночуешь у нас, потом утром все решим.
– Нет, я хочу домой. Ненавижу этот город, нечего мне тут делать. Ты иди бога ради за деньгами, я буду тебя тут ждать, – зареванная, села на приступочку, голову вжала в плечи.
– Люся ты зачем из всего делаешь трагедию? Утихни, мне тоже тяжело. Не реви больше, а?
И нечего делать, поплелась Граня в общежитие с вокзала на СХИ. Сколько же километров она промерила в тот злосчастный день? Не будь жесткой физподготовки, рухнула бы давно. Ну, не хотела она идти на вокзал, уже устала до ужаса, а тут еще тревога до предела. "Ну почему я, почему меня, а не кого-то другого ждет на вокзале бедная Люська? Ведь если же я не приду, она так и останется там ночь сидеть. И тоже голодная… А потому наверное, что "демобилизованная". Наверно, это на мне написано".
Принесла Граня подружке деньги, на билет вроде хватило, на поезд тоже успевала. Но у Грани это были последние, что дала мать, на что жить?
– Я пришлю срочным переводом, спасибо, Гранечка! – так говорила бедная Люся, заглядывая в глаза.
И уехала она обратно домой. Дорога была такая же ненормальная, от Воронежа до Касторной-1 ехать, потом выйти, перейти через лощину до Касторной-2, там снова сесть на поезд до дома, до Ясиноватой Донецкой области. Кто не ездил, те и не верили в дикость такую, а тогда ныряли в день, и в ночь – в проклятую лощину и бегом до Касторной-2.
Люся наша доехала, выслала деньги и больше никуда рваться не стала. Нашла паренька с железной дороги, замуж вышла, работала всю жизнь в конторе при железной дороге. Она ведь не свою судьбу жила, а Гранину – так, как той отец Богдан предсказывал. Но Граня уже не вернулась… Не тот характер. Поголодала, конечно. Зато Катька Чурилова очень ее жалела и не один раз приносила в комнату кастрюльку с недоеденной кашей, чуть политой подсолнечным маслом. "Гранечка, ты героинька моя". А еще она так говорила, понижая голос: "Сегодня ничего нету дома – Милька влюбилась и с расстройства весь паек наш прикончила".
Кроме Люси, поступила вся группа. Да и она бы поступила, если б не чемодан. Чемодан был доказательством детства и бессилия. Говорили же – никому не давай чемодан, не оставляй чужим людям. Люся доверчивая, оставила – и попала в беду.
Граню не воспитывали дома, правда, иногда давали советы, как себя вести. Твердила Таисья: "Тебе никто не поможет, яке ты будешь одна. Ты полагайся только на себя, ты будешь одна среди людей, но они тебя ничему не научат хорошему, скорей плохому". Отец Богдан добавлял: "Ты не знаешь, как поступить – тогда делай, чтоб не было стыдно, от людей. Как? Это уже другой вопрос".
Люсю не учили бояться жуликов. Дома их не было, везде, где могла очутиться Люся, были свои. Попала к чужим – и конец. А Граню не учили стирать, тем более такое. Она могла работать как сумасшедшая. Она могла белье прополоскать, повесить на веревку. Но не так, как в общежитии. Тут спать было невозможно – кусали клопы. И столько их было, что каждая ночь становилась испытанием.
Граня горела, металась, расчесывая бесчисленные волдыри, наконец просыпалась, вставала, включала свет… И ничего не видела, потому что кошмарные насекомые убегали, оставляя непоправимые пятна на простынях. Их нельзя было отстирать. И стало домашней девочке ужас как стыдно, она пыталась замачивать эту жуть в холодной воде, стругала туда мыло… Бесполезно. Да и мыло можно было купить только с рук и задорого. В один из таких постирочных деньков она стерла пальцы почти до лохмотьев, отжала белье, повесила на кухне, да прямо над кастрюлями. Прямо над конфорками веревка была. Как пошел народ с занятий, как начал чугуны вытаскивать к еде, увидел такое безобразие, и сразу стал возмущаться:
– Ну-ка, убирай сейчас же!
– А куда?
– А куда ум подскажет! Не над едой же.
Граня сняла эти позорные простыни, отошла подальше в сирень и стала плакать. Твердокаменная эта девочка с военным почти воспитанием. Бывалые студентки услышали да к ней:
– Ты чего тут?
– Да вот… Простыни…
– Ой, да ну еще реветь. Ерунда. Научим.
И правда, научили ее, как золу из печи собрать, прокипятить в тазу и процедить, потом туда застиранную простынь – и варить. Сначала зола серая, но, если навести погуще, после варки простыни эти пятна бледнели и сходили, ведь это щелочь с золой-то. Пусть ткань серая останется, но зато без пятен. Мыло тоже было, но темное, самодельное, руки от него облезали.