Неужели летал? Он еле ворочал языком. Потом закурил, и папироса знакомо запрыгала в углу его рта.
– Знаешь, Граня. В первый же день войны каты покрошили больше половины наших самолетов. Они думали – все, на хрен, страна под ними будет, – и он люто сжал кулак и показал его девочке.
Та даже отшатнулась.
– Не-е-т. Не вышло. Может, и самолетов мало, и хуже они, только мы их таранили. И первый Талалихин. В хвост немцу ка-ак дал! А там Покрышкин. Он же полсотни их сбил!
Лицо Лешека пошло пятнами, он лег на подушку, держа папиросу наотлет. Граня легонько погладила другую руку, лежащую вдоль тела.
– А ты? Как ты-то выжил?
– Я, Граня, вместо трех месяцев учился два. И летной нормы у меня не было. Но как все, летал на задания. Героя из меня, правда, не вышло. Видишь вот.
– А скажи, что самое… страшное? Ну, там…
– Небо в их самолетах. Плотно-плотно, как селедки. И вой. Знаешь, как воют они?
Граня дрогнула от сострадания, и он вдруг неловко потянулся, поцеловал ее. Он себя чувствовал героем, а герою нужна награда. Поцеловал как-то грубо, выкручивая губы, и включился вой у нее в голове, обессиливая, заставляя слушаться. Она вскочила.
– Стой, Граня, стой, не все еще. Я видел, что люди последнее отдавали. Я видел, что на фюзеляже написано "Малый театр фронту", Это так. Но Граня, бабы летают на тихих самолетах, на "пошках", из сбивают зараз. Не ходи в летчики, Граня… Ни за что! Я выпил троху, мамка выменяла на мыло…
Но она уже не слушала, бежала вон их дома Ковальских – Лешек не просто раненый, а он сильно, сильно пьяный. И долго плакала, не умея понять этой бури в душе, не только горько за страну, где наших баб сбивают на плохих самолетах, но и бунт, что против мечты он сказал. Сказал человек, которого… К которому… А ведь это первый поцелуй в ее жизни. И такой грубый. А поцелуй – когда-то нежно любимого человека. После его прихода все увяло… Все цену потеряло…
Собираясь на очередное дежурство, Богдан пошел до колонки и спустя минуту крикнул от ворот:
– Включайте радио!
Скоро прибежала Таисья и начала поспешно рыться в сундуке. По радио играли марши: "Летят-летят года, уходят во мглу поезда, а в них – солдаты. И в небе тёмном горит солдатская звезда". И сдавило, стиснуло грудь дикой тревогой. "Приказ главнокомандующего по советскими войскам и военно-морскому флоту… В Берлине представителями немецкого командования подписан акт о безоговорочной капитуляции. Великая отечественная война, которая победоносно завершилась…".
– Рятуйте… Шо ж це. Победа, чи шо?
Она впопыхах достала парадный, слегка замятый китель Богдана, синий, с лычками на рукавах и на лацканах, так неожиданно блеснувший металлическими пуговицами. Вот, почти ненадеванный. Не до кителя.
По улицам бежали люди, даже полуодетые. Все почему – то бежали на железнодорожную станцию, потому что оттуда неслись звуки, оттуда прибывала новая жизнь. Из теплушек выскакивали чумазые люди в гимнастерках, с мешками… они вмиг растекались по путям… и шел новый поезд. В глазах Грани именно паровоз стал символом Победы. Он подходил, оглушительно гремя и шипя, в клубах дыма, и медленно приближалась звезда на паровозе, росла, сверкая во весь обзор, во весь свет.
На перроне стояла тётя Гута Ковальская и страшно рыдала. Она ко Дню Победы получила сына калеку и похоронку на мужа, а дочка золотоволосая вообще сгинула невесть куда. Таисью как-то сразу отвернуло от толчеи на перроне, она махнула нырнувшему в толпу Богдану, и они с Граней незаметно протолкались к Гуте. Стали рядом, обняв ее. Ветер охлёстывал, трепал одежду. Но глаза их были сухие. И этот вихрь от паровоза, и плач, и целый вихрь в душе девочки. Победа! Можно обниматься и кричать "Ура!" в реве марша. Даже в реве гудка паровозного. Она никогда не задумывалась, но как все на свете выражает этот гудок – и горе, и счастье. Горло сдавит как песня. Наверно, потому их районная газета так и зовется – "Гудок". Чтоб слышали все!.. А пока поет он печально и яростно, можно дать волю чувствам и мыслям, которые запрещала себе.
Траур занялся по умирающей, даже не расцветшей еще любви. Еще сохраняя память о ней, она чувствовала слабое тепло, сквозящее через болезнь его и пьянство, но изнутри уже понимала – ничего не будет, ничего не вырастет из того пепла…
Да, она хотела сейчас, прямо после десятого класса, пойти в летную школу и через два месяца летать. От тети Наташи Корягиной слышала, что уже созданы новые истребители и бомбардировщики, и для них нужны будут кадры. Но нужно ли это теперь? Раз отец Корягин сидит, а теть Наташа продает керосин в лавке, кто ей поможет? И уж точно не слабый, искалеченный Лешек…
Она пошла на рынок в керосиновую лавку, дождалась, как придет керосинщица тетя Наташа Корягина. И помявшись, попросила теть Наташу написать в училище, где она работала, чтоб узнать, там ли оно до сих пор.
– Написать-то я могу, – делано улыбаясь, уронила теть Наташа. – Да не поможет это. После истории с папой меня уволили, а жила я там в служебной квартире… Здесь хоть домишко. И вообще… Какая я теперь помощница? От меня только вред.
– Ну, теть Наташ!
– А что "теть Наташ"? Ты хоть про Полину-то знаешь? – и она отвернулась, почему-то кивая головой. – Нет ее больше.
– Нет! – Граня прикрыла рот ладонью, чтобы не закричать. – Не надо, не говорите!
– Еще до войны разбилась в самолете, я сама вот недавно узнала, – это было в тридцать девятом. Да как-то странно, загадочно разбилась. В учебном самолете она летела с Серовым. Оба – асы. Как так они могли не справиться с управлением? Говорят: "При полном отсутствии видимости самолет ушел в штопор". А еще говорят, что всегда есть шанс катапультироваться! Значит, даже этого не смогли? Тогда все подстроено. Серов – муж знаменитой актрисы, начальник летной инспекции, лично сбил бомбардировщик Франко над Испанией. Осипенко – летчица-рекордсменка. Ну что там могло быть? Понимаешь, у Полины первый муж в лагерях сгинул, мне кажется, искала она его, добивалась. Но мало ли кто кого ищет… Ты никому, слышишь, Граня? Вон, люди идут…
Граня, точно онемев, быстро вышла из керосинной лавки и зашагала домой. Только по дороге она обнаружила в руках пустой керосиновый бидон.
Время шло в ожидании вестей от Корягиной. А пока Граня, сцепив зубы, продолжала делать трудную зарядку – отжимы от земли, кирпичи поднимала одной рукой, бегала по железной лестнице на чердак, обливалась утром холодной водой. Падая от неимоверной усталости, она решала задачки по физике, рисовала на память географические карты. Приближались экзамены в школе. Раненых перевезли в больничные бараки, в школе уже не осталось их.
Временами ей хотелось бросить все, кинуться на грудь к Лешеку и больше судьбу не испытывать. Того же, видимо, ждала и тетя Гута, но Граня приходила, видела пьяного Лешека, и точно обрывалось все у нее в душе. Даже трезвым он вел себя странно: то хватался за стенку, за стол, будто боялся упасть, то кричал, закрывая голову подушкою, то вдруг затихал, то смеялся. Гута вздыхала: "Контуженный… Отойдет". А куда отойдет? И когда?
Нет, нет, это трясина. Даже думать страшно.
Когда Граня заканчивала еще девятый класс, отец сказал, что можно бы поехать в Донецкий медицинский институт. Только так все это далеко, что лучше не задумляться. Да, можно судьбу попытать и без знакомых, но лучше бы никуда не ездить, Тогда он, будучи машинистом, устроит дочку в контору на железной дороге. Школы хватит, чтобы сидеть в чистом и иметь твердую зарплату и продуктовую карточку.
Отец что-то еще говорил, куда идти выгодно, куда еще выгодней, а Граня думала совсем о другом. У них соседи Корягины были, это так. Корягин – строитель-универсал, умелец, мастер на все руки, помогал молодому Богдану дом строить, а дети его жили отдельно. Да, дочь Корягина сто лет назад работала там, где учили на летчиков. И первая сказала про летное училище, и еще, что нужна туда особая подготовка. Граня настолько впитала эти слова, что стала готовиться именно к такому пути! У них в школе была физкультура перед занятиями и уроки отдельно. Кроме грядок, перед школой была пустая площадь, и учитель в рупор командовал. Это было хорошо, полезно.
Физкультурой себя готовила Граня и еще характером. Ей нужен был твердый характер, сильная воля! Там ведь нужна огромная выдержка. После войны понятие о героизме было самое главное, самое святое. В жизни надо было героем быть, как и на войне. Героев знали все и стремились на них быть похожими. Осипенко, Гризодубова восхищали, вот и решилась. Хотелось быть такой как они. Тогда, после войны, все примеры были перед глазами.
И вот теть Наташа сама пришла. Качинское училище переехало, да еще бог знает куда – в Красный Кут!
– Да как? – шепотом закричала Граня. – Да где?
– Да вот, смотри! Эвакуировали их, что ж делать?
"Красный Кут", – расплывалось в глазах. Богдан подошел, взял конверт посмотреть.
"Сейчас как даст!" – испугалась Граня.
– Здрасте, дядько Богдан, – поспешила раскланяться теть Наташа. – А тебе, Граня, – грустно сказала она, – я бы ехать не советовала. Все-таки мы были в оккупации. Могут не понять.
– Подумал, что опять пришла дивчину травить тою вашей сказкой про самолеты, – недовольно проговорил Богдан. – Та сказка, она ж как яд.
– Нет, я наоборот, не советую. Время такое, дядько Богдан. От отца целый год нет ничего.