- Я оплачу все расходы, какие понадобятся. Но если ты задумаешь выкинуть штучку, захочешь нас надуть или обжулить, так проснешься без головы, а то и еще похуже.
- Скажите, - спросил Фидельман, подумав, - а что, если я откажусь от вашего предложения? Мирно, спокойно…
Анджело сердито встал со скрипучей койки.
- Ну и останешься тут до конца жизни. Выйдешь отсюда только в гробу - и в самом дешевом.
- Понятно, - сказал Фидельман.
- Ну, что скажешь?
- Больше мне нечего сказать.
- Значит - заметано, - сказал Анджело.
- Можешь отдыхать до вечера, - сказал Скарпио.
- Спасибо, - сказал Фидельман.
Анджело нахмурился.
- Сначала вымой уборные.
Достоин ли я? - думал Фидельман. - Смогу ли я сделать такую работу? Осмелюсь ли? - Сомнения обуревали его, множество сомнений, он затосковал, время уходило впустую.
Как-то утром Анджело позвал его к себе в контору.
- Хочешь пива?
- Нет, спасибо.
- Чего-нибудь покрепче?
- Нет, сейчас ничего не надо.
- Да что с тобой? Ходишь, будто мать похоронил.
Фидельман поставил ведро и щетку, вздохнул, но ничего не сказал.
- Почему не бросишь уборку и не начнешь работать? - сказал хозяин. - Я велел привратнику убрать шесть сундуков и всю ломаную мебель со склада - там два больших окна. Скарпио привез мольберт, он уже купил тебе кисти, краски, все, что надо.
- Там западный свет, неровный.
Анджело пожал плечами.
- Больше ничего сделать не могу. Сейчас сезон, номера занимать нельзя. Хочешь работать ночью, мы тебе поставим лампы. Конечно, это зряшная трата электричества, но я уж пойду тебе навстречу, раз у тебя характер такой, - лишь бы ты работал быстро и сделал хорошо.
- Главное - я понятия не имею, как подделать картину, - сказал Фидельман. - Все, что я могу, - это как-то ее скопировать.
- А нам больше ничего и не нужно. Технику предоставь нам. Сначала сделай приличный эскиз. Когда примешься за работу, я тебе достану кусок бельгийского холста - шестнадцатый век, с него счистили прежнюю живопись. Ты ее загрунтуй свинцовыми белилами, а когда подсохнет - делай эскиз. Кончишь писать, мы со Скарпио закалим холст, чтобы появились трещины, затрем их золой - древность! Может, даже сделаем мушиные пятна, а уж потом покроем лаком, клеем. Сделаем как надо. Про это целые тома написаны, а Скарпио читает как черт. Вовсе это не так сложно, как тебе кажется.
- А как же правильно передать цвет?
- Я сам для тебя сотру краски. Я Тицианом всю жизнь занимался.
- Неужели?
- Конечно.
Но вид у Фидельмана по-прежнему был несчастный.
- Что тебя грызет?
- Как же можно украсть у другого художника его мысль, его произведение?
Хозяин залился сиплым смешком:
- Тициан тебя простит. А сам он разве не украл фигуру Венеры Урбинской у Джорджоне? А разве Рубенс не украл одну нагую фигуру у Тициана? Все искусство - кража, везде крадут. Ты украл бумажник, пробовал украсть у меня лиры. На том свет стоит. Все мы люди.
- А разве это не святотатство?
- Все святотатствуют. Мы живем за счет мертвецов, а они нами живы. Возьми хоть религию, например.
- Боюсь, что я ничего не смогу сделать, пока не увижу оригинала, - сказал Фидельман. - На ваших цветных репродукциях цвет искажен.
- И на оригиналах тоже. По-твоему, Рембрандт писал такими тусклыми коричневыми тонами? А Венеру тебе придется писать тут. Если ты станешь копировать ее на месте, в галерее замка, какой-нибудь кретин сторож может запомнить тебя в лицо, и потом ты неприятностей не оберешься. И мы, разумеется, тоже, а кому нужны неприятности?
- Все-таки мне надо хотя бы взглянуть на нее, - настаивал Фидельман.
И хозяин, хоть и не очень охотно, согласился отпустить его на день в замок Изола Белла, поручив Скарпио зорко следить за копировщиком.
Когда они ехали на пароходике к острову, Скарпио, в темных очках и соломенной шляпе, вдруг спросил Фидельмана:
- Скажи по совести, что ты думаешь об Анджело?
- Да он как будто ничего.
- По-твоему, он красивый?
- Как-то не думал об этом. Может, и был красивым в молодости.
- Ты очень проницательный, - сказал Скарпио. Потом показал вдаль - туда, где длинное голубое озеро уходило в высокие Альпы. - Локарно. Шестьдесят километров.
- Не может быть!
При одной мысли о Швейцарии в сердце Фидельмана затрепыхалась свобода, но он ничем себя не выдал. Скарпио льнул к нему, как к родному брату, а проплыть шестьдесят километров с ножом под лопаткой было бы, пожалуй, трудновато.
- Вон он, замок, - сказал Скарпио. - Похож на ресторан.
Замок, весь розовый, стоял на высоком, террасами, холме среди высоких деревьев, в старинном строгом парке. В замке было полным-полно туристов и скверных картин. Но в последнем зальце галереи - сказочное сокровище: в маленькой комнате в полном одиночестве висела Венера Урбинская.
Какое чудо, подумал Фидельман.
Вся золотая, с каштановыми кудрями, Венера, живая, земная женщина, распростерлась на ложе в безмятежной красе, слегка прикрывая одной рукой свою сокровенную тайну и держа красные цветы в другой; ее нагое тело было истинной ее победой.
- Эх, пририсовал бы я ей кого-нибудь в постель, - сказал Скарпио.
- Молчать! - сказал Фидельман.
Скарпио обиделся и вышел из галереи.
Фидельман, оставшись наедине с Венерой, молился на картину. Какие изумительные краски, какая необычайная плоть, претворившая тело в дух.
И пока Скарпио у выхода разговаривал с хранителем, копировщик торопливо набросал Венеру и сделал несколько цветных фотографий "лейкой", специально взятой Анджело напрокат у приятеля.
Потом он подошел к картине и стал целовать руки женщины, ее бедра и грудь, но только он хотел прошептать: "Люблю!", как сторож обеими кулаками ударил его по голове.
Вечером, когда они возвращались на катере в Милан, Скарпио захрапел. Вдруг он вскочил со сна, хватаясь за кинжал, но Фидельман не шелохнулся.
2
Копировщик взялся за работу с настоящей страстью. Он словно проглотил и затаил в себе молнию и теперь надеялся, что она засверкает во всем, чего он коснется. И все же его грызло сомнение - сможет ли он скопировать картину, и страх - ему ни за что не уйти живым из Отель-де-Виль. Он сразу попытался написать Венеру прямо на холсте, но торопливо счистил краски, увидев, какая немыслимая мазня у него вышла. У Венеры были бредовые формы, служанки на заднем плане выглядели карлицами. Он вспомнил совет Анджело и сделал несколько эскизов на бумаге, чтобы освоить композицию прежде, чем перенести ее на холст.
Анджело и Скарпио приходили каждый вечер и качали головами над рисунками.
- Непохоже, - говорил хозяин.
- Ничуть не похоже, - говорил Скарпио.
- Стараюсь, - тоскливо говорил Фидельман.
- Старайся лучше, - мрачно говорил Анджело.
Фидельман внезапно прозрел.
- А что сталось с тем последним художником, который тоже пробовал?
- Плавает в озере до сих пор, - сказал Скарпио.
- Мне попрактиковаться надо, - Фидельман откашлялся. - Зрение у меня что-то помутилось, рука быстро устает. Мне бы немного поупражняться, чтобы чувствовать себя свободнее.
- Это как же поупражняться? - спросил Скарпио.
- Нет, я не про физические упражнения, просто пописать живую натуру, чтобы немного разойтись.
- Ты этим не увлекайся, - сказал Анджело. - У тебя всего месяц в распоряжении, не больше. Сподручнее всего подменить картину во время туристского сезона.
- Как, только месяц?
Хозяин кивнул головой.
- Может, ты бы просто срисовал? - сказал Скарпио.
- Нельзя.
- Я тебе вот что скажу, - заговорил Анджело. - Я мог бы достать тебе старую картину - лежит голая женщина, а ты ее запиши сверху. Сделаешь похожие формы, как у той, всю ее подменишь.
- Нельзя.
- Почему это нельзя?
- Нечестно. То есть перед собой нечестно.
Оба захихикали.
- Ладно, дело твое, хозяйское, - сказал Анджело.
Фидельман побоялся спросить, что с ним будет, если его постигнет неудача, а пока что он лихорадочно делал эскиз за эскизом.