- Само собой разумеется, класс девятый, первейший, любимый.
- Какая бацилла?
- А, так. Говорят, ученица твоя ходит в церковь.
Я похолодел.
- Так ты идёшь пить пиво?
Пришлось тащиться в "метро", хотелось услышать всё.
- Религиозная бацилла! - вещал Котик за кружкой пива. - Не обращай внимания, ты здесь ни при чём.
- Какая ученица?
- Ну та, ненормальная. Арсеньева, что ль? Кстати девочка неплоха.
- Зачем ей церковь?
- Бог её знает. Ха-ха! Видишь я сказал, Бог. Все мы немного религиозны.
Я попытался разведать, что грозит ученице за посещение храма.
- Откуда я знаю? Эй, Зоечка, пива! Да ничего не грозит. Это первый случай. Она комсомолка? Ну, вызовут, поговорят. Может, выговор влепят. Ты, я смотрю, напрягся. Но мы ведь не взяли классного? Копышев пусть разбирает. Верочка возвернулась? Я, брат, не теряю надежды…
Он лопотал, а я напряжённо думал. Чувство тревоги всё больше овладевало мной.
Затем меня вызвал Наполеон. Кабинета у завуча не было, мы говорили в директорском, хозяин болел. Наполеон имел торжественный вид. В тот день он поразил школу новым ядовито-синим костюмом с широченными брюками и мощными отворотами пиджака. Ещё бы красные галупы, мелькнуло у меня в голове. Генерал Бонапарт.
Со стула вскочила вечно восторженная Розалия Марковна. Я сразу понял, что её присутствие в кабинете не случайно.
- Проходите, Николай Николаевич, присаживайтесь. - Наполеон расхаживал но кабинету, выпятив живот и заложив руки за спину. Иногда он невзначай оглядывал свой новый костюм и убирал с рукавов соринки.
- Как обстановка в классе, Николай Николаевич?
- Николай Николаевича все так любят! - заверещала Розалия Марковна. - Ребята довольны!
- Это хорошо, хорошо, - произнёс Наполеон.
- Учимся, всё нормально, - ответил я.
- Какую проходим тему?
- Сейчас у нас Чернышевский, "Что делать?".
- Помню, помню, - Наполеон удовлетворённо погладил себя по животу. - Сны Веры Павловны, Рахметов. Я сам хотел спать на гвоздях… Ну и как, понимают ребята?
- Понимают.
- Тютчева, говорят, читаете?
- Тютчев не основной, но хороший поэт, - вставила Розалия Марковна.
- Мы не против поэтов, - сказал Наполеон, - если это не мешает программе… Николай Николаевич, мы тут хотели посоветоваться с вами…
Я напряжённо слушал.
- Как у вас эта ученица, э… - он обернулся к Розалии Марковне.
- Арсеньева, - подсказала та.
Будь славен, Котик. Ты меня предупредил. В ином случае я мог растеряться.
- Арсеньева? - я принял безмятежный вид. - Учится. В общем неплохо.
- Какие отметки?
- "Хорошо" в основном.
- А поведение?
- Тихая девочка. Незаметная.
- М-да. - Наполеон вновь принялся расхаживать по кабинету, - А вы знаете, что она ходит в церковь?
- В церковь? - безмятежность сменилась недоумением.
- Да, именно в церковь.
- Но где же тут церковь? Разве в городе есть?
- В деревне. Пять километров.
- Я и не знал. Зачем она ходит в церковь?
Наполеон высокомерно пожал плечами.
- В церковь ходят с разными целями. Я сам ходил.
- Ну, вы-то понятно. Вы изучали!
- Да нет, просто так. Интересно было.
Завуч нахмурил брови.
- Вы полагаете, можно тащиться за пять километров по грязной дороге потому лишь, что интересно?
- И в темноте! - воскликнула Розалия.
- Арсеньева верующая? - спросил я осторожно.
- Вот мы и хотели посоветоваться. - Завуч сунул ладонь в карман нового пиджака. - Вы ничего не замечали?
- В каком смысле?
- Из её интересов. Ну, может на уроке читала…
- Библию? - поинтересовался я.
- Необязательно Библию. Бывают книжечки. Картинки. Календари разные, инвалиды в поездах продают.
- Не замечал, - сказал я.
- В доме у неё, между прочим, висит икона.
- В доме я не бывал.
- Другие бывали. Вы, Николай Николаевич, педагог молодой, любопытный, могли бы проявить интерес к ученикам. Тем более что некоторые уже удостоились вашего внимания.
- Я знаю, Камсков.
- Но остальные в тени. Арсеньева, например, болела. Её посещали. Мы, кстати, выражали на педсовете мнение, что должен кто-то из педагогов… И кажется, выдвигали вас… А? Розалия Марковна?
- Мнение педсовета мне незнакомо, - ответил я. - С ребятами говорил. Интересовался здоровьем Арсеньевой. Но они сказали, что ходить к ней не стоит. Девочка замкнутая, с неровным характером. Со странностями вообще.
- Это мы знаем, - сказал Наполеон.
- Николай Николаевич, - вступила Розалия, - с Арсеньевой мы ещё в прошлом году намучились. Меня вовсе не удивило, что она замечена в церкви. Пусть странности, пусть характер. Но нам-то не легче!
- Вы знаете, скоро комиссия, - сказал Наполеон. - Не хватает ещё, чтобы нас обвинили в потакании мракобесью!
- Станет ли комиссия интересоваться какой-то Арсеньевой? - спросил я.
- Кто знает, - сказал Наполеон. - Короче говоря, Николай Николаевич, надо провести работу. Мы остановили выбор на вас. В прошлом году сами пробовали. И на педсовете, и так. Она повернулась и ушла.
- Хотели исключить! - воскликнула Розалия.
- Но родители далеко, ученица на нашей ответственности, - недовольно сказал Наполеон.
- Так, может, перевести её в другую школу? - нашёлся я.
- Исключено! - отрезал Наполеон. - Районный отдел не позволит, и школа не возьмёт. Какие мотивы? Воспитывали, воспитывали, а теперь избавляемся? Нет, будем воспитывать до конца.
- Но что я могу сделать?
- Почему выбрали вас? - сказал Наполеон. - У вас с ними общий язык.
- Ученики довольны! - пела своё Розалия.
- Вот вы используйте общий язык. Поговорите, узнайте, зачем ходит в церковь. Кто её подбивал. Может, она в секту попала. Помните, Розалия Марковна, в прошлом году сектантов судили?
- Сектанты в церковь не ходят, - сказал я уныло.
- Или другие мотивы. Не хватало нам мракобесия! Может, она молится каждый день! Комсомолка! Розалия Марковна, она комсомолка?
- Кажется, да.
- Вот! - вскричал завуч. - Это усугубляет! Поймаете, до чего мы дошли! Комсомолки посещают церковь! Да нас всех поувольняют за это! Короче, Николай Николаевич, нужно помочь коллективу.
- Чем? - спросил я.
- Я уже говорил. Надо выведать у Арсеньевой подноготную. Что это за безобразие, икона в доме?
- Покойной бабушки, - сообщила Розалия.
- Тем более! Она ведь не бабка? Икону снять. А вдруг комиссия захочет зайти? Вы знаете, что комиссии посещают семьи учеников?
- Господи! - Розалия всплеснула руками.
- Идите, Николай Николаевич, и подумайте. Надо спасать честь коллектива. Пока не поздно.
Я сделал шаг к двери. Остановился.
- Скажите, Иван Иванович, а откуда это известно?
- Что именно?
- Что Арсеньева ходит в церковь?
Наполеон поджал губы.
- Вы нам не верите?
- Просто неплохо бы знать, раз мне поручили.
- А вы, я вижу, принципиальный, - сказал Наполеон, помолчав. - Это хорошо. Но не в тех случаях, когда не доверяют старшим товарищам. Скажу вам только одно, нам известно! Вы не верите и сейчас?
Я вышел из кабинета с чувством омерзенья в душе.
Вернулась из Москвы Вера Петровна. Дела её мужа будто бы шли к успешному завершению. Осталось что-то кому-то подписать, что-то куда-то направить. Во всяком случае, обещали, что профессор Сабуров скоро вернётся к прежней работе. Вера Петровна выглядела усталой.
- Ну что тут новенького, Коля? - спросила она.
- Я как раз вам хотел задать этот вопрос. Всё-таки из столицы.
- Мне вглядываться было особенно некогда, целые дни хлопотала. Но атмосфера, конечно, не та, что три года назад. Все здороваются. Даже те, кого помню едва. Но поверьте, Коля, это приятно с одной стороны, с другой противно.
Я рассказал про встречу Поэта с маститым знакомцем.
- Вот, вот. Самое удивительное, что они совершенно искренни. И тогда, когда гонят, и тогда, когда возносят хвалу… Между прочим, столкнулась на улице с вашим предшественником, учителем Гладышевым. Незаметный какой-то. Едва поздоровался.
- Про него тут разные слухи ходят, - заметил я.
Вера Петровна кивнула.
- Не удивлюсь, если выяснится, что он был осведомителем. Повадки какие-то странные, въедливый глаз.
- Но ведь говорили, что он неплохо преподавал.
- Ну и что? Многие люди такого толка далеко не бездарны. А некоторые талантливы. Жизнь для них театр. Они могут играть разные роли, от дерзких авантюристов до провокаторов самого крупного масштаба.
- Вы думаете, Гладышев из таких?
- Бог его знает. Но я уже говорила, тёмная лошадка.
Пришёл Поэт, и я деликатно оставил его с хозяйкой, так как понял, что у них есть свои разговоры.
В классе уже знали. Маслов ходил со значительным видом, Гончарова скорей с возбуждённым, Камсков выглядел озадаченным и углублённым в себя.
А что же она? Она, казалось, не замечала, хотя мне было понятно, что тоже знает. И это выразилось по крайней мере в том, что, не сговариваясь, мы тотчас увели в подполье даже ту незримую связь, которая существовала меж нами. Мы разъединились, облегчая каждому собственную задачу, предоставляя, как говорят, простор для манёвра. А то, что предстоит схватка, понимали и я, и она.
Маслов попросил со мной встречи.