Мне почудилось, что под ужасными шрамами возникло подобие улыбки. Я решил, что отупел от солнца.
- Нет-нет, разумеется, не поэт.
Я объяснил, коль скоро он мне дал для этого повод, что я никоим образом не презираю поэзию и мог бы продекламировать на память стихи Клопштока или Шиллера. Но сочинять стихи в наше время не для любимой, а так - довольно бесполезно, как ему кажется?
- Или просто уродство, - сказал этот несчастный, кивнув головой.
Как такой калека мог называть что-либо уродством и не чувствовать, что это слово имеет прямое отношение к нему самому? Загадка. Во всяком случае, ощущение, что Горелый тайком улыбается, крепло. Вероятно, все дело было в глазах, отражавших эту улыбку. Его взгляд редко останавливался на мне, но когда это случалось, я ощущал в его глазах искру радости и силу.
- Если я и писатель, то особого рода, - сказал я. - Очеркист-креативщик.
И тут же в общих чертах поведал ему о мире wargames с его журналами, турнирами, местными клубами и тому подобным. К примеру, в Барселоне, объяснял я, действуют несколько ассоциаций, и хотя мне неизвестно, существует ли единая федерация, испанские игроки начали проявлять заметную активность в том, что касается европейских соревнований. С двумя из них я познакомился в Париже.
- Этот вид спорта сейчас на подъеме, - внушал я.
Горелый задумался над моими словами, затем встал, чтобы принять подплывший к берегу велосипед; без особого труда он перенес его в огороженное хранилище.
- Однажды я читал что-то такое про людей, которые играют в оловянных солдатиков, - сказал он. - Совсем недавно это было, вроде бы в начале лета…
- Да, в общем, это довольно близко. Как регби и американский футбол. Но меня оловянные солдатики не очень привлекают, хотя они здорово сделаны… Красиво… Художественно… - Я засмеялся. - Предпочитаю игры, которые происходят на доске.
- О чем ты пишешь?
- Да о чем угодно. Выбери любую войну или кампанию, и я скажу тебе, как в ней можно победить или проиграть, какие недостатки есть в данной игре, где ее создатель попал в точку и где промахнулся, какие недочеты выявятся в ходе партии, каков правильный масштаб игры и каков был истинный ход сражения…
Горелый смотрит на горизонт. Большим пальцем ноги он делает ямку в песке. Позади нас Ханна сладко спит, а Ингеборг дочитывает последние страницы книги про Флориана Линдена; когда наши взгляды встречаются, она улыбается и посылает мне воздушный поцелуй.
На мгновение я задумываюсь: есть ли у Горелого девушка? И была ли?
Какая девушка способна поцеловать эту чудовищную маску? Хотя, как мне уже известно, есть женщины, готовые на все.
Немного погодя:
- Это, должно быть, увлекательная штука, - говорит он.
Его голос долетел до меня словно откуда-то издалека. Лучи света, отражаясь от поверхности моря, образовывали некую стену, которая все росла и росла, пока не достигла облаков. Толстые, тяжелые, грязно-молочного цвета, эти облака едва заметно двигались в сторону северных утесов. А под ними стремительно приближалась к берегу фигурка парашютиста, которую тащил за собой быстроходный катер. Я сказал, что у меня немного кружится голова. Должно быть, это из-за несделанной работы, добавил я, нервы у меня бывают напряжены до тех пор, пока я не поставлю последнюю точку. Я объяснил, как сумел, что профессия такого особого писателя требует сборки сложного и обременительного аппарата. (Основное достоинство, которым щеголяли любители компьютерных wargames, состояло как раз в этом - в экономии пространства и времени.) И поведал, что в моем номере в гостинице вот уже несколько дней как развернуто огромное игровое поле и что на самом деле я должен бы был сейчас работать.
- Я обещал сдать свой очерк в начале сентября, но, как видишь, вместо этого наслаждаюсь жизнью.
Горелый ничего не сказал в ответ. Я добавил, что это заказ одного американского журнала.
- Невообразимый вариант. Никому в голову не приходило.
Наверное, солнце в конце концов все-таки возбудило меня. В свое оправдание должен сказать, что, с тех пор как я покинул Штутгарт, у меня не было возможности поговорить с кем-либо о wargames. Настоящий игрок меня бы наверняка понял. Поговорить об играх для нас великое удовольствие. Хотя, конечно, я избрал себе самого необычного собеседника, какого только можно было найти.
Похоже, до Горелого дошло, что я должен разыгрывать на доске все то, о чем пишу.
- Но так ты всегда будешь выигрывать, - сказал он, обнажая свои испорченные зубы.
- Ничего подобного. Когда играешь один, уже не можешь обмануть противника с помощью хитроумного маневра или уловки. Все карты открыты; и если мой вариант работает, то лишь потому, что математически не может быть иначе. Между прочим, я уже опробовал его пару раз и в обоих случаях победил, но он еще нуждается в шлифовке, а потому я играю один.
- Ты, наверно, очень медленно пишешь, - сказал он.
- Нет, - засмеялся я, - как раз пишу я молниеносно. Играю очень медленно, но пишу очень быстро. Говорят, что я очень нервный, но это неправда; так считают из-за моего почерка. Я пишу без остановки!
- Я тоже пишу очень быстро, - пробормотал Горелый.
- Я так и думал, - сказал я.
И про себя удивился собственным словам. На самом деле я не ожидал, что Горелый вообще умеет писать. Но когда он это сказал или даже раньше, когда о скором письме упомянул я, у меня возникло ощущение, что у него тоже должен быть быстрый почерк. Мы глянули друг на друга, не говоря ни слова. Нелегко было в течение долгого времени смотреть на его лицо, хотя постепенно я начал к нему привыкать. Тайная улыбка Горелого по-прежнему присутствовала на его лице, хотя и была трудноуловима; возможно, он смеялся надо мной и только что обнаруженной нашей общей особенностью. Между тем я чувствовал себя все хуже и хуже. Пот лил с меня градом. Непонятно было, как Горелый может столько времени находиться на солнце. Его сморщенная, изобилующая опаленными складками кожа временами приобретала то голубоватый цвет горящего газа, то темно-желтый оттенок и, казалось, вот-вот лопнет. Однако же он был способен спокойно сидеть на песке, обхватив руками колени, и вглядываться в море, не выказывая даже малейших признаков неудобства. Неожиданно он, обычно такой сдержанный, спросил, не помогу ли я ему вытащить на берег очередной велосипед. Немного сбитый с толку, я кивнул. Сидевшая на велосипеде парочка, оба итальянцы, никак не могла причалить к берегу. Мы вошли в воду и стали легонько подталкивать их. Итальянцы отпускали шуточки и делали вид, что вот-вот свалятся в воду. В конце концов они спрыгнули с велосипеда, не доехав до берега. Я с облегчением вздохнул, глядя, как они, взявшись за руки и лавируя между лежащими телами, удаляются в сторону Приморского бульвара. Поставив велосипед на место, Горелый сказал, что мне нужно немножко поплавать.
- Зачем?
- Иначе солнце расплавит твои предохранители, - заверил он.
Я засмеялся и пригласил его поплавать вместе.
Мы проплыли какое-то расстояние по прямой, стремясь как можно дальше отплыть от берега, и в конце концов оставили позади первую полосу купальщиков. После этого мы повернулись лицом к пляжу: отсюда берег и сгрудившиеся на нем люди выглядели по-другому.
Когда мы вернулись, он каким-то странным голосом посоветовал мне намазаться кокосовым кремом.
- Кокосовый крем и побыть в темноте, - пробормотал он.
Я разбудил Ингеборг намеренно грубо, и мы ушли с пляжа.
Под вечер у меня поднялась температура. Я сказал об этом Ингеборг. Она мне не поверила. Когда я продемонстрировал ей свои плечи, она велела мне приложить сверху мокрое полотенце или принять холодный душ. Ее дожидалась Ханна, и, похоже, она торопилась оставить меня в одиночестве.
Какое-то время я рассматривал игру, не в силах что-либо предпринять; свет раздражал глаза; гостиничный гул навевал сон. Я заставил себя выйти на улицу и отыскать аптеку. Под палящим солнцем я бродил по старым улочкам в центре городка. Не помню, чтобы мне встретились туристы. Да, по-моему, мне вообще не попалась по пути ни единая живая душа. Только парочка спящих собак. Да девушка, обслуживавшая меня в аптеке, и старик, сидевший в тени портала. Зато на Приморском бульваре народу было столько, что невозможно было протиснуться, не прибегая к помощи плеч и локтей. В районе порта открыли небольшой парк аттракционов, и все, словно завороженные, повалили туда. Просто безумие какое-то. На каждом шагу попадались лотки уличных торговцев, которые в любую минуту мог смыть мощный людской поток. Я поспешил вновь затеряться на улочках старинного центра и, сделав круг, вернулся в гостиницу.
Там я сразу разделся, опустил жалюзи и намазался кремом. Все тело у меня пылало.