- Ах, дети мои, гляжу на вас и молодею. Вот он, мой народ! Уедете, сабру родите.
- Да он подохнет. Там жара, - хмыкнул форвард.
- Здесь не умер, там сто лет проживет. Здесь климат хуже.
- Да ну тебя, Филя!
Футболист слез с койки и поплелся к двери.
- Сам не сыграй дубаря, - засмеялся Филипп Семенович. - Ах, Марк, смотрю на тебя и вспоминаю детство. Такие, как ты, были у нас в местечке. Ешиботники назывались. Носились с этими еврейскими семинаристами, как со святыми. Приютить, накормить ешиботника считалось великой честью. Они, как пастухи, из дома в дом переходили. И ты, Марк, такой: очки, пейсы…
- Он - кандидат наук, - засмеялась молодая женщина. Сидя на корточках, она наводила порядок в тумбочке мужа. Токарев не отрывал от нее глаз. "Как же так?! - удивлялся себе. - Я в полном прогаре. Правда, "Попытку биографии" дописал, но ума не приложу, что с ней делать? Теперь сел за большой роман и снова трясусь: вдруг придут с обыском. Наверняка я у КГБ на примете. А денег нет и ждать неоткуда. Разве что отдать "Биографию" на Запад? Но возьмут ли? Здесь я не свой - оттого и не печатают. А там кому нужен? Но допустим, "Попытку" издадут, а она не прозвучит. Что тогда? Ни денег, ни славы и лишь узкая известность среди офицеров госбезопасности… А время уходит. И у нас, и за рубежом публикуют кого ни попадя, а Григория Токарева как будто нет в живых. Уже и не помнят такого. И вдруг после всех катастроф я глаз не свожу с чужой женщины! Смешно? А может быть, чудесно? Вдруг в ней мое спасение!?"
- Это что?! - вскрикнула Ленусь и вытащила из-под стопки книг лист бумаги, на котором Токарев, сощурясь, разглядел неумело выведенные череп и кости.
- "Убирайся в свой Израиль, жидовская харя, а то совсем обрежем!" - прочла она вслух. - Вы писали?! - накинулась на симулянта.
- Анонимками не занимаюсь, - ответил тот с достоинством.
- Кто-нибудь из соседней палаты подложил, - вздохнул Филипп Семенович.
- В конце концов этого следовало ожидать, - усмехнулся Марк.
- Чепуха, - сказал живчик.
- Нет, не чепуха, а реальность. Антисемитизм ведь никогда не исчезал. Лишь на какое-то время припрятался. Но после войны все, дорогой Филипп Семенович, обнажилось. Сначала нам закрыли доступ в университет и в привилегированные вузы. Затем просто в хорошие вузы. Потом перестали брать на работу. Теперь - эти бумажки. А скоро закричат в лицо: "Бей жидов!" и начнут спасать Россию древне-дедовским способом…
- Маркуша, перестань волноваться, - сказала женщина.
- Ленусь, я совершенно спокоен. Я лишь объясняю Филиппу Семеновичу, почему мы решили уехать. Не подумайте, что из страха. В Израиле опасностей не меньше. Просто вдруг поняли, что здесь мы лишние… Три поколения еврейских интеллигентов мечтали вписаться в русскую жизнь. Они отреклись от своего Бога, от своей избранности. У них была одна страсть - стать русскими. Казалось, им это удалось. Они бредили Толстым и даже Достоевским. Да, Достоевским, несмотря на его юдофобство. Они - в том числе мы, четвертое поколение, - считали Россию своей родиной, а себя - русскими. Недоброжелательство же части низов и верхов мы относили либо к отсталости первых, либо к вынужденной реакции вторых на происки так называемого международного сионизма. Но что меня, Ленусь и всех наших друзей потрясло больше всего - это ненависть к нам не каких-то подонков или чиновников, а настоящих интеллектуалов. Да, да, писателей, поэтов, художников и нашего брата - физиков. Они безоговорочно объявили нас чужими, безродными, даже вредными для России… И тогда мы поняли: надеяться не на что, и вернулись к себе, к своим забытым истокам. Вспомнили, что мы - избранный народ со своими предначертаниями, стали зубрить иврит, учить талмуд и, с мукой, с обидой оторвав от себя Россию, подали на выезд.
- Больно нервные, - пробурчал корпулентный мужчина. - Подумаешь, малость прижали, так сразу охают: свои, чужие! Вас бы, как нас, в тридцать третьем годе голодушкой поморить, что бы запели?!
- Если бы хоть сразу выпускали, - сказала молодая женщина. - Но ведь никогда неизвестно, разрешат или влетишь в отказ… А что касается голода, - повернулась она к корпулентному, - то меня этим не испугаешь. Я восемь дней голодовку держала.
- Бедненькая, - посочувствовал Филипп Семенович.
- Дурачье, - сказал корпулентный. - Всех надо выпускать. Пусть едут. Наконец-то избавимся…
- Точно, - поддакнул симулянт.
- Я вам глубоко сочувствую, Марк, - вступил в дискуссию старик Челышев. Ему мешало присутствие зятя, но ввиду оголтелости корпулентного молчать тоже стало неловко. - Нехорошо, что в России всех делят на коренных и пришлых. Но, боюсь, как бы и в Израиле вам не оказаться приезжими. У каждой нации достаточно предрассудков.
- Евреи не нация, - осклабился симулянт.
- Боже мой, да у тебя сталинская каша в голове, - засмеялся живчик. - Дай послушать умных людей. Так что ты, Пашка, начал про Израиль?
- Что там свои сложности. Я несколько представляю тамошних жителей. Во всяком случае, тех, кто уехали сразу после гражданской войны. Тогда тоже выпускали со скрипом. На эмиграцию решались лишь самые отчаянные. Помнишь? - спросил живчика, не назвав его ответно - Филей.
- Не помню. Я из дому убежал. Наша братва больше перла в комсомол или в партию.
- Скажи лучше - в Троцкие и Зиновьевы… - хмыкнул симулянт.
- Точно, - раздалось из другого угла.
- Точно-то - точно, но без Троцких тебе вряд ли обломилась бы отдельная палата, - с недобрым прищуром поглядел в угол Филипп Семенович.
- А у меня дед прасол был. Я бы и так не пропал, - усмехнулся корпулентный мужчина.
- Так вот, Марк, - продолжал старик, - ехали в Палестину самые решительные и смелые, но, простите, не интеллигенты, а местечковые граждане. Этим легче было подняться. Они в здешнюю жизнь не больно вросли да и благодарить Россию им, честно говоря, было не за что. Жили они замкнуто, до минимума сократив общение с чуждым миром, не слишком им интересуясь и мало его понимая. Боюсь, что, осев в Палестине, они не изменились, и с той же местечковой непримиримостью делят людей на своих и чужих, коренных и пришлых. Ребята они, безусловно, храбрые, воюют превосходно, но вот мира с арабами не добьются. Очевидно, все из-за той же провинциальной узости, зазнайства, из-за нежелания понять врага и его проблемы.
- Это клевета! Израилем руководят европейски образованные люди! - Марк даже побагровел.
- Прекратите!.. Ему нельзя волноваться, - рассердилась молодая женщина.
- Ша. Тихо. Никакого спора, - шутливо вздел руки Филипп Семенович. - Молодцы, детки. Завидую вам, что едете. Но сам я, грешный, полюбил Россию и ее женщин. Ничего не попишешь. Первая жена русская, вторая и третья - тоже. Дочери записаны русскими, а внуки, может, и не догадываются, что их дед семит. Прикипела еврейская душа к славянской расе, а? - подмигнул симулянту. - Правда, случалось и наоборот. Что молчишь? Старшая твоя дочка - о младшей не скажу - с прожидью?
- Ну и что? Старшой брат должон быть сверху, - хихикнул симулянт.
- Смешного мало, - раздался начальственный окрик. - Наплодили полукровков - ни туда их, ни сюда… По мне такие еще вредней.
"Бедная Светка, - подумал Токарев о дочери. - Этот зверюга на мой крест не посмотрит. Что ему крест, когда он зоологически ненавидит?"
- Выкурить всех до последнего, - заключил корпулентный потомок прасола.
- Значит, сжигать не собираешься? - спросил живчик.
- Я с Гитлером воевал, - насупился корпулентный. - Но огулом фрицевское не лаю. Полезное и у него было.
- Например, своих евреев перевел? - побледнел Филипп Семенович.
- А что мне до тамошних, когда тутошних вижу больше, чем надо?!
- … И все-таки, Павел Родионович, Израиль - типично западное государство, - повторил Марк.
- Зазнайства бы израильтянам поубавить, - вздохнул живчик. - Пашка прав. Надо им добиваться мира с арабами.
- И с палестинцами? - вспыхнул Марк.
- С этими - в первую очередь. Соорудите им нечто вроде буфера или лимитрофа.
- Арафат никогда не согласится…
- Тогда найдите другого, посговорчивей.
- Эге… - снова раздалось из угла. - Гитлера ругаешь, а квислингов ищешь.
- А ты что, за арабов? - спросил Филипп Семенович.
- Нет. Нам арабы до лампочки. По мне пусть все черные, желтые и прочие дети разных народов мотают отсюда. Кто намылился, пусть отваливает, а кто не желает, заставим.
- Точно, - обрадовался симулянт.
- А дочку от евреечки куда денешь? - усмехнулся живчик.
- Пусть они, Филипп Семенович, успокоятся. Чуть Маркушка поправится, мы сразу отправимся в так называемое местечковое государство, - сказала Ленусь и обняла мужа.
- Вы меня не поняли, - смутился старик. - Я весьма сочувствую вашей будущей родине. Воссоединить народ спустя двадцать веков - это подвиг. Но вот что меня тревожит: те же двадцать столетий мир почти сплошь пребывал христианским. А евреи, стремясь сохранить свою религию и свою самобытность, естественно, прошли мимо…
- Христианство одно из ответвлений иудаизма! - перебил старика Марк.
- Вряд ли. Но если даже так, то ответвление стало магистралью, и, отринув христианство, теряешь две тысячи лет духовного опыта. Я не так ортодоксален, как мой зять, - кивнул старик на Токарева, - но все ориентиры, все эталоны добра и зла у меня да и, наверное, у вас - христианские. А в Израиле, действительно государстве-чуде, возведенном на крови погромов, на пепле освенцимов и на ненависти всех антисемитов, боюсь, вам будет недоставать Спасителя.
- А мы Его забывать не собираемся, - сказала молодая женщина.