Мать никогда не ругала отца за выпивки. Она и сама была не прочь выпить хорошего ликера. К тому же, вполне справедливо считала, что мужчина после трудовой недели вправе снять напряжение. Поразительно другое - мать всегда безошибочно определяла сколько именно отец выпил. Это были смешные сцены. Отец приходил домой и улыбался, чуть больше, чем всегда; обнимал мать, боксировал со мной; чуть громче обычного смеялся, доставал трубу и проигрывал обе свои мелодии.
- Сколько же сегодня вы, Анатолий Владимирович, выпили, признавайтесь?! - усмехалась мать.
- Всего ничего. Микроскопическую дозу, каких-то пятьдесят грамм и кружку пива, - безвинно откликался отец.
- Позвольте вам не поверить. Чувствую - больше.
- Семьдесят грамм и кружку пива, - нарочито серьезно произносил отец.
- Неправда! - усмехалась мать.
- Неправда, полностью согласен. Докладываю вам, Ольга Федоровна, совершенно откровенно - сто грамм и кружку пива.
- Сто пятьдесят грамм и две кружки пива, - объявляла мать и, как всегда, попадала в точку.
- Я поражен! - отец разводил руки. - Просто поражен, Ольга Федоровна! Нет и тени сомнения, вы наблюдали за мной, точнее - незримо присутствовали в нашей компании.
- Обычная женская интуиция, - скромно поясняла мать и, в подтверждение своих слов, перечисляла, чем отец и его друзья закусывали.
8.
То прекрасное время оказалось коротким. Вскоре началась война.
Город помрачнел: над домами повисли "колбасы" - воздушные заграждения, на площадях появились металлические "ежи", в нашем дворе расположился зенитный расчет; комендант района издал приказ: замаскировать окна и сдать радиоприемники. Случалось, с наступлением темноты, выли сирены, по небу шарили прожекторы и мы бежали в бомбоубежище или в метро.
Завод, на котором работал отец, эвакуировали в Казань. Целый месяц мы ехали в вагоне-"телятнике"; назад убегали лесные массивы, поля, унылые деревни на косогорах. По несколько дней товарняк простаивал на запасных путях, пропуская воинские эшелоны, спешившие на запад; в вагонах солдаты играли на гармошках, распевали песни, кричали нам, что вернуться с победой!
Нас поселили в общежитии на окраине, где трамвай делал петлю, и дальше начинались красноглинистые овраги. На окраине разбегались полосы окученной картошки с бело-голубыми венчиками вьюна, тикали кузнечики; было солнечно и тихо, местные жители спокойно работали в огородах, и я подумал: "Может, здесь еще не знают о войне?" Но Вовка, старожил общежития, сообщил мне, что в соседние дома уже пришли две "похоронки" и "там сильно кричали женщины".
Красноглинистые овраги выглядели впечатляюще: огромные, с подтеками и осыпями; в некоторых зияли трещины - мы называли их пещерами. Около пещер играли в войну - кидали друг в друга комья глины или колючки репейника; в кого попадет "пуля", тот убит. Обычно делились на два войска: наших и немцев. Быть немцем никто не хотел, и приходилось кидать жребий. Но и после жребия "немцы" играли без особого энтузиазма, часто сдавались в плен, и игра заканчивалась полной победой "наших", без единой потери.
Основным местом действия в общежитии была кухня - помещение с умывальными раковинами и печками "буржуйками". На кухне женщины готовили еду, стирали, сушили обувь; мужчины по вечерам курили, обсуждали последние новости с фронта.
Вовка с матерью, тетей Машей и младшей сестрой Катькой жили в первой комнате. Из их двери пахло сухарями и кислыми щами. Вовкин отец был на фронте; его фотография висела на стене комнаты: светловолосый летчик в комбинезоне с планшеткой в руках. Каждый раз, когда тетя Маша смотрела на эту фотографию, ее подбородок начинал дрожать и она отворачивалась, чтобы дети не видели ее слез.
До войны тетя Маша работала швеей-надомницей, но в эвакуации, на заводе освоила мужскую профессию - токаря. Вовка хвастался:
- У нее на рабочем месте стоит флажок передовика.
С работы тетя Маша спешила в детсад Катьки и там еще подрабатывала уборщицей.
- Маша необыкновенная женщина, - говорила мать отцу. - Я поражаюсь, как она все выдерживает.
- Да, безусловно, она героическая женщина, - соглашался отец. - И не шумная, не то, что некоторые. И на заводе совершенно справедливо считается мастером высокого класса. Без преувеличений, она художник по металлу.
Во второй комнате жили Артем и его мать, тетя Валя. Из их комнаты пахло солеными огурцами и лекарствами. Тетя Валя работала истопником в котельной, постоянно ходила в угольной пыли, от тяжелой работы часто болела. Артем - стриженный, с металлическим зубом верзила, второй год ходил в пятый класс; засунет учебник под ремень, закурит "чинарик" и идет, но не в школу, а к кинотеатру "Авангард"; там околачивался до вечера, "подрабатывал" - попросту спекулировал билетами с дружками, тоже прогульщиками; по слухам среди них были и карманники. Эти дружки всячески восхваляли Артема, заискивали перед ним и величали Вождем, на что мой отец усмехался:
- Гулливер среди лилипутов… Вся их компания катиться в пропасть, ибо, кто не учится, станет примитивным до безобразия, шумным человеком. Они позорят своих отцов.
Но Артем позорил не отца, а отчима, который служил на флоте. Отец Артема бросил семью, но вскоре Артем сам выбрал матери второго мужа. У тети Вали появилось два ухажера: один торговец, второй моряк. Она спросила у сына:
- Какой отец тебе нужен?
Артем выбрал моряка.
К нам, малолеткам, Артем относился насмешливо, при случае щелкал по лбу, но в дни "приличного заработка", играл с нами в футбол, правда, и тогда выпячивался, кичился своим мастерством.
В третьей комнате жили Гусинские. Из их комнаты пахло жареной картошкой, мясом и киселем. Гусинский работал завхозом. Толстяк (по прозвищу Баобаб), с глазами навыкате, как у мороженой рыбы, он обладал ничтожными человеческими качествами; держал в голове цены на все товары, знал где что повыгодней можно перепродать и, пользуясь бедственным положением соседей, скупал у них вещи за бесценок. Тетя Маша продала ему швейную машинку, тетя Валя и моя мать - одежду и посуду, мой отец - трубу. Ходил слух, что Гусинский "увильнул" от армии. Гусинская, как нельзя лучше, оправдывала свою фамилию: толстая и неуклюжая, при ходьбе переваливалась, словно гусыня; у нее были пальцы как сосиски, а глаза маленькие - этакие дробинки.
Мы с Вовкой на двоих имели самокат, шахматы из катушек и стреляные гильзы, которые нашли на свалке, а Витька Гусинский, наш сверстник (по кличке Гусь), имел полевую сумку, перочинный ножик с семью предметами и набор цветных карандашей.
Из четвертой комнаты пахло парфюмерией. В нее позже всех въехали ярко накрашенная женщина с пышной прической и остроносая девчонка. Женщину звали тетя Леля, девчонку - Настя. Тетя Леля работала машинисткой, ходила в облаке духов, поминутно доставала расческу, и причесывалась. Первое время тетя Леля редко отпускала Настю во двор, говорила "там мальчишки отвратительного поведения", но все же Настя успела нам сообщить, что ее отец - майор, командует артиллерией, а сама она хочет стать танцовщицей.
Иногда к тете Леле приходил высокий мужчина с усами; тогда в их комнате играл патефон - всегда одну и ту же пластинку: "Мы на лодочке катались". От этой мелодии тетя Леля, по ее словам, получала "море удовольствия" и часто распевала "лодочку" на кухне - она считала, что у нее "неповторимый голос". Когда приходил мужчина с усами, тетя Леля разрешала Насте гулять до позднего вечера.
- Усатый подарил мне куклу, но я его все равно не люблю, - призналась нам Настя. - Он говорит маме: "Война войной, а молодость угасает и нельзя быть монашкой". Противный!.. И мама с ним какая-то не такая… Расставляет вазочки, бантики, говорит "для отрады". Противно! И почему его не прогонит? Из-за него мы все время ссоримся.
Женщины на кухне в глаза осуждали тетю Лелю. Она краснела и оправдывалась, говорила что муж всегда относился к ней невнимательно и что они вообще хотели разводиться. Вне кухни женщины ругали тетю Лелю последними словами. Всякий раз, когда моя мать возмущалась поведением тети Лели, отец отмалчивался. Однажды мать не выдержала:
- Почему ты молчишь? Разве это не возмутительно? Что видит ее ребенок, эта чудесная девочка?
- Семейная жизнь всегда тайна, - пробормотал отец. - Не будем осуждать маму чудесной девочки. Ну не всем же так повезло с семьей, как нам. Не у всех же дружба и согласие.
Пятую комнату занимала наша семья. Вовка говорил, что у нас из-под двери тянет одним табаком и выдавал несусветное сравнение:
- Твой отец такой же заядлый курильщик, как Артем.
Но я-то чувствовал - из нашей комнаты исходил воздух, наполненный дружбой и согласием.