- Чепуха. Они воинственный народ. Вы пообедаете с нами, прежде чем мы сойдем на берег?
Ланч, водянистый суп и вареное мясо, был подан в узкой столовой на верхней палубе. Десимус Хардинг и чета Оберманнов сели на одном конце длинного стола. Оберманн держал в руке бутылку.
- Это, Хардинг, ваш замечательный английский светлый эль. Я всегда вожу его с собой. Лучшее средство от запоров, известное человечеству! - Священник бросил взгляд на других пассажиров. - Тридцать лет я страдал запорами, и ничего не помогало. От любой микстуры, от любого лекарства становилось только хуже, даже от знаменитой карлсбергской воды. И вдруг я нашел английский светлый эль. А вот он меня прочищает!
Хардинг прикусил губу, затем громко сглотнул. Его ужаснула мощь голоса Оберманна. Он посмотрел на Софию, и она решила, что он жалеет ее, потому что она вышла замуж за такого человека. Она глядела на море, стараясь казаться безразличной.
- Видите, Хардинг, эль называется "Настоящий". И теперь я настоящий человек! - Он наклонился к жене и смахнул частичку копоти с ее вышитого жакета. - Не так ли, фрау Оберманн?
Преподобный уставился в тарелку, на которой оставалось немного мяса и плавающий в масле pommes frites.
- Вы спрашивали меня, герр Оберманн, о Фредерике Поттле. - Обнаружив, что Десимус Хардинг - священник в Оксфорде, Оберманн забросал его вопросами о преподавателях и ученых этого университета.
- Поттл всегда был моим противником, - отозвался Оберманн. - Он бы охотно сжег меня на костре, заколол, распял, что угодно. Он наотрез отказывается верить, что гомеровская Троя находилась в Гиссарлыке, хотя это ясно любому здравомыслящему человеку.
- Дорогой сэр, Поттл совершенно безумен. - Преподобный поерзал на стуле. Такого рода разговоры он понимал и любил. - Я слышал, несколько месяцев назад его отправили в сумасшедший дом.
- Превосходно! Ему там самое место.
- Он вообразил себя паровым насосом. - Коллегам Десимус Хардинг был известен как неисправимый лгун и не заслуживающий доверия рассказчик. Но приятный низкий голос и высокий рост делали его в глазах Оберманна воплощением английского джентльмена. - Возможно, ему угрожает опасность взорваться. - Для большего эффекта Хардинг слегка растягивал слова.
- Вот что случается со всеми моими врагами. Поттл написал брошюру, из которой следует, что место действия всех гомеровских поэм - Бунар-баши. Просто невероятно! Я тут же разбил его аргументы пункт за пунктом, но он оказался настолько глуп, что прочел лекцию на эту тему. Паровой насос, говорите? - Хардинг кивнул. В действительности же Фредерик Поттл в этот момент показывал церковь Ориэл-колледжа группе юных студенток Рохэмптонского литературного института. - А теперь расскажите мне об Аспиналле. Он по-прежнему хранитель древностей?
- Ах, дорогой сэр, бедняга Аспиналл пьет. Он превратился в развалину. - Хардинг смотрел на Оберманна, глаза его блестели. - Его собираются выгнать из Эшмолина.
- Мне горько это слышать. Он разговаривал со мной относительно почетной докторской степени.
- А мне горько думать о его бедной жене. Как- то раз она нашла его лежащим на пороге дома. В бесчувственном виде.
- Выходит, брак может оказаться опасным предприятием. Как на твой взгляд, София?
Она все еще смотрела на Эгейское море, продолжая размышлять о собственном неведомом будущем. Она всегда знала, что рано или поздно выйдет замуж - этого хотели ее родители, - но представить себе не могла, что уплывет из Греции с мужем-немцем, который за столом во всеуслышание сообщает о работе своего кишечника. Теперь ей было видно, что "3евс" входит в порт, крики чаек мешались со свистом и ревом пароходных гудков.
Оберманн вскочил из-за стола и поклонился Десимусу Хардингу.
- Вы плывете в Константинополь? Замечательно. Сразу же по приезде вам следует посетить музей. Передайте от меня привет Ахмеду Недину, хранителю древностей. Он отличный парень. - Эту фразу он произнес с английским акцентом. - Пойдем, София. Надо присмотреть за багажом.
Оберманн большими шагами направился к двери узкого зала, сопровождаемый женой. Десимус Хардинг наблюдал за ними со странной победной улыбкой.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
- Герр профессор! Профессор Оберманн! - Молодой человек, как показалось Софии, по виду славянин, махал рукой с дощатого причала Чанаккале.
Оберманн поднял правую руку.
- Им нравится называть меня профессором, и я не вижу в этом вреда.
- Разве ты не профессор?
- У меня нет официального звания. Я профессор не на словах, а на деле. Пойдем. Сходни уже спустили.
Впереди четыре носильщика несли их багаж, низко сгибаясь под тяжестью коробок и чемоданов.
София вдыхала атмосферу незнакомой страны. Пахло пряностями, стадом коз, но она ощутила еще кое-что. Она почувствовала себя менее защищенной. Это место могло принести ей зло.
Пассажиров, спустившихся с парохода, сразу же окружали носильщики и продавцы миндаля, гранатов и сушеных лягушек, они вопили и кричали на непонятном для Софии языке. Но, казалось, они знали или узнавали ее мужа; они расступались, когда молодой человек, встречавший их, стал пробираться сквозь толпу.
- Приветствую тебя, Телемак. Разреши представить тебя фрау Оберманн.
Молодой человек поклонился, но когда София протянула ему руку, он поднес ее к губам, но целовать не стал. София почувствовала, что он не доверяет ей или испытывает неприязнь. Почему?
- Где твои манеры, Телемак? Фрау Оберманн теперь наша греческая богиня. Она прибыла заявить права на свой древний город!
- Нет-нет, Генрих, - это утверждение почему- то встревожило ее. - Я только твоя жена.
- Слышишь, Телемак, как скромны греческие женщины? Муж, молодой или старый, для нее все. А уже потом земля и небо. Где наша повозка?
Этого она не ожидала. Телемак затащил их багаж в заднюю часть древнего фургона, который, возможно, был позаимствован на какой-нибудь ферме, колеса без спиц представляли собой цельные деревянные диски. Оберманн помог ей забраться в повозку, в которой две толстые поперечные доски, крытые коврами, должны были служить сиденьями. На дне повозки она заметила следы соломы и навоза.
- Я бы приказал подать тебе золотую колесницу, София, но сейчас они все заняты.
Возница носил характерную для данного региона феску с белой льняной подкладкой, на белом ободке проступали пятна пота. Он ткнул везшую их пару лошадей заостренной палкой, и они начали медленно продвигаться по улицам Чанаккале.
София сидела рядом с мужем, который широко улыбался и, сняв белую панаму, приветствовал многочисленных владельцев лавок, мимо которых они проезжали. Трое мальчишек бежали за повозкой, выкрикивая: "Хаким! Хаким!"
- Что они говорят, Генрих?
- Здесь, на равнине, я для них великий доктор. У меня есть большая коробка с лекарствами от всех мыслимых болезней, поэтому они обращаются ко мне. Я их лечу.
- Я не знала, что ты обучался медицине.
- Обучался? Разумеется нет. Мне хватает того, что англичане называют здравым смыслом. Я вижу, что у ребенка лихорадка, и даю ему две капли хинина. Вижу анемию и прописываю железо в порошке. Вижу рвоту и даю мел и настойку опия. Здесь нет европейских болезней вроде кори. Они живут здоровой жизнью, как их предки. У меня нет платана, под каким отец медицины принимал больных. Я не Гиппократ. Но имею дело с теми же людьми.
- А ты не боишься заразить их европейскими болезнями?
- Я? Чепуха. Я самый здоровый человек в мире. Добрый день, сэр! - Он приподнял шляпу, приветствуя человека в европейском костюме. - И, помимо всего прочего, мои пациенты приносят мне подарки: монеты и сосуды, извлеченные из земли.
Я, как магнит, притягиваю находки! - И он погрузился в раздумье.
Телемак сидел впереди, рядом с возницей, и София, наклонившись вперед, дотронулась до его плеча.
- Вы грек?
- Я? О нет, мадам. Я из Санкт-Петербурга. - Он по-прежнему держался с удивительной холодностью.
- Но у вас греческое имя.
- Имя Телемак дал мне профессор. По-настоящему меня зовут Леонид Плюшин.
- Леонид, сын моего оставшегося в России коллеги, хитроумного банкира, поэтому я стал называть его сына Телемаком.
Оберманн в течение семи лет занимался торговлей в Санкт-Петербурге; в основном, он имел дело с индиго и селитрой, что в нестабильные времена позволило нажить приличное состояние. Он вложил его в собственность в Берлине и Париже и приобрел солидную долю акций железных дорог на Кубе.
Выехав из Чанаккале, они оказались на пыльной дороге, неровной и ухабистой.
- Здесь нет настоящих дорог, - заметил Оберманн. - Мы вернулись в бронзовый век.
Кругом расстилались поля с высокой травой, качавшейся под ветром, словно морские волны. София ощущала, как спину холодит северный ветер.
- Здесь всегда дует, - сказал Оберманн. - По- моему, это потрясающе. Я вижу в этом особый замысел. Гомер так и называл ее: открытая ветрам Троя.