С особой пристальностью наблюдавший за ним Алексей Григорьевич Померанский никогда не отмечал в себе расположения к чувствительности. До Катеньки, к примеру, любезной его сердцу подружкой была Танечка, премилое создание с кудрявой головкой, прельстившаяся, однако, толстым кошельком вдовца пятидесяти трех лет и ушедшая к нему на содержание. Расстроился ли Алексей Григорьевич? Познал ли над собою помрачение жизненных небес? Вздохнул ли с горечью, что все суета сует и всяческая суета? Отказался ли - пусть на время - от собрания веселых друзей и подруг и от сладостей любви? Ничуть. Вместо одной вакханки - другая, чтобы не быть щастливым лишь во сне. Но сейчас, глядя на Федора Петровича, который был ужасно, непередаваемо одинок в этой зале, одинок не одиночеством чужестранца, человека вдали от Отечества, немца среди русских - вовсе нет! Немец Розенкирх среди наших русаков как рыба в воде, а Гааз и в Германии был бы одинок; отчего? - он испытал какое-то непонятное, неведомое прежде стеснение сердца. Ничего бы он так не желал в сей миг, как возможности подойти к Федору Петровичу, пожать ему руку, ту руку, которая бесстрашно поднялась в защиту растоптанного человека, и промолвить, как лучшему из друзей: "Не печальтесь! Мир всегда гнал святых". Тут господин Померанский покраснел буквально до корней своих черных напомаженных волос и оглянулся в испуге: не угадал ли кто, в особенности же Филарет, тайных его мыслей? Да и откуда, черт побери, они в нем? Мир всегда гнал святых - с чего это он взял? Алексей Григорьевич еще раз взглянул на доктора Гааза, вздохнул и опустил глаза.
- Врачу, - с едва заметным движением в лице молвил Филарет, - исцелися сам.
Эти слова Федор Петрович услышал и негодующе вскинул голову.
2
- Как!! - громовым голосом вскричал он. - И вы, владыка?! - Он смотрел на Филарета со странным выражением мольбы, негодования и страдания. - Пастырь добрый, вы разве не берете… - Нужное русское слово, судя по всему, вылетело у него из памяти, он хлопнул себя по плечу, сказал "auf die Schultern", а сказавши по-немецки, тотчас и вспомнил: - …на плечи… заблудившуюся овечку? Ее спасти. Волки вокруг…
Господин Золотников негодующе ахнул и мелко перекрестился.
- Вы, милостивый государь, - скользнув по нему утомленным взором, сказал Филарет, - подобны старушке на богомолье. Она, бедная, крестится не покладая десницы. Воин, однако, не станет выхватывать меч при первом шорохе. Крестное знамение, - и тут он перекрестился, направив сухие персты сначала точно в середину лба, затем на мгновение уставив их в чрево ниже висящей на груди панагии (Господи! Какое чрево! Никогда никакого не было у него архиерейского чрева! А от рождения было тощее маленькое тело, вместившее, однако, великий дух), а после этого старательно положив троеперстие на узкие рамена, - такое же наше оружие, утрачивающее, однако, спасительную силу при бездумно частом употреблении. А вы, друг мой, - с укором обратился он к Федору Петровичу, - что за представление устроили вы в пересыльном замке? Зачем?! Эти вопли… Тихий глас Небесам угодней, разве не знаете? И не в тихом ли веянии ветра явился Илии Господь? А вы с громом, шумом, землетрясением… Злодеи! Варвары! - изобразил его высокопреосвященство, и в заседании пролетел легкий смешок. - К чему? Ну пойдет он в ножных кандалах - и что? Народ наш говорит, поделом вору и му´ка.
- Уважаю народную мудрость… русскую, немецкую, латинскую и иных народов… Но не всякий случай она к месту.
- Ах, господин Гааз, - уже с явным неудовольствием и даже с легкой гримасой в лице произнес Филарет, - все бы вам спорить. Сколько лет мы с вами в комитете и не помню случая, когда б сошлись мнениями. Но кончим об этом, - слабо махнул он детской своей ручкой с цепочкой зеленоватых бусин на ней. - Запишем, господа, в протокол предыдущего заседания, что… - Он прикрыл глаза, кивнул, Померанский тотчас взялся за перо и записал, - …Что, не имея сомнений в высокополезной деятельности господина директора доктора Гааза и входя в обстоятельства недоразумения, случившегося между ним и господином Протасьевым, по особым поручениям чиновнике при генерал-губернаторе, полагаем необходимым определить. Замечание доктора Гааза, высказанное господину Протасьеву, вызвано было решением начальника конвойной команды, возбудившим его, доктора Гааза, и без того преувеличенно-филантропическое отношение к арестантам. В случившихся далее своих высказываниях и поступках доктор Гааз превысил свои полномочия и переступил границы приличествующего должностному лицу поведения. Однако… - Тут, выражая недоумение, он повел правым плечиком и молвил: - Однако… А что - однако?
- Не стоит затрудняться, ваше высокопреосвященство. - Вкрадчивая улыбка показалась на устах Карла Ивановича под рыжеватыми усиками. - У членов комитета… по крайней мере у здравомыслящего большинства… нет сомнений, что доктора Гааза следует отстранить от участия в комитете и…
Федор Петрович его перебил:
- Отстранить?! Меня нельзя отстранить! Я самостоятельно приеду!
- Перед вами, - немедля вступил господин Золотников, чрезвычайно в эту минуту напоминавший маленькую злую собачку, - запрут двери!
- Что ж, я влезу в окно.
- Circulus vitiosus, - любуясь вышедшей из-под его пера ножкой в туфельке, меланхолически заметил господин Пильгуй.
- Вы будете удалены силой! - ужасно покраснев, крикнул господин Розенкирх.
- Да вы только помыслите, господа, - зазвенел голос Дмитрия Александровича Ровинского, - о ком вы так хотите решать! Федора Петровича князь Голицын, царство ему небесное, одним из первых пригласил в комитет. Федор Петрович - душа нашего дела! Изымите душу - и все умрет!
- Ангел Господень, - с торжественным и даже каким-то мрачным спокойствием произнес Гааз, - ведет свой статейный список. Мы все там означены. Неужто вы полагаете, что когда все соберутся перед Богом, начальство не будет осуждено за дурное обращение с несчастными? Все их беды будут вписаны на счет Московского попечительского о тюрьмах комитета - в ту Книгу, по которой будет судиться мир!
- Воистину, - со скукой сказал Филарет, - не Гааз перед нами, а сам Иеремия. Однако… - он кивнул, и Померанский взялся за перо, - …поелику доктор Гааз настаивает на внесение в протокол своего особого по сему случаю мнения, комитет идет навстречу его пожеланию, но вместе с тем не может не выразить ему порицания и не высказать надежду, что ничего подобного впредь не повторится. Записал? Перечти.
Выслушав, его высокопреосвященство удовлетворенно кивнул, справился, нет ли замечаний, отметил, что молчание - знак согласия, еще раз кивнул и велел отворить ближнее к нему окно. Душно. Гул Тверской сразу же ворвался в залу, где заседал тюремный комитет. Стучали по мостовой колеса экипажей, один кучер страшным басом кричал, надо полагать, другому: "Катись, откуда выкатился!"; стражник осаживал ломового грозным окриком: "Куды прешь!"; в сторону Тверской заставы бешено проскакал рано загулявший купец, кучер которого орал во всю глотку: "Кар-р-аул! Гр-р-р-абят!"; где-то на бульварах исходила слезами шарманка, вопили мальчишки-продавцы лимонада, с обезьяньей ловкостью, едва касаясь рукой, удерживавшие на голове вместительный кувшин, и женский пронзительный голос звал Александра Ивановича, но безуспешно. Словом, во всю катила вольная, славная, усмешливая жизнь, и Алексей Григорьевич Померанский с тоской глянул на большие напольные часы, размерено стучавшие позлащенным маятником. Скоро обед, эту залу покинут, потом соберутся, а ты сиди. Тюрьма какая-то. За окнами, правда, темнело. Собирался дождь. "А часты нынче летом и дожди и грозы, - давя зевоту, вяло думал он. - А кто этот Александр Иванович? Интересно бы взглянуть на этого Александра Ивановича. У меня знакомый Александр Иванович, пишет стишки… Лучше бы не писал. Чего она так его зовет?" Но уже и Филарет быстро-быстро погнал колесницу заседания, и Алексей Григорьевич только поспевал, марая лист за листом.
"Первое.
Члена господина Золотникова.
В течение первой трети настоящего года издержано для пересылавшихся из Москвы в Сибирь арестантов: на починку одежды и обуви, на улучшение пищи грудным младенцам и слабым старикам, на холст и тесьму для чехлов на книги, на покупку 23 пар очков, на покупку мыла для бани пересылавшимся через Воробьевский этап арестантам и для раздачи ссылаемым в Сибирь для мытья белья; на покупку крестов и бисеру для четок; 3 экз. Нового Завета; 3 экз. церковных псалтирей и 10 экз. азбук; уплочено страховых за пересылку арестантских денег и на покупку для старосты на Пересыльном Замке бумаги, перьев и чернил всего на девятьсот двадцать девять рублей двадцать две копейки ассигнациями, а полагая на серебро, двести шестьдесят пять руб. сорок девять копеек, просит деньги сии отпустить под росписку.
Определено.
О выдаче денег сиих под расписку сообщить господину казначею выписку".
"Вот он руки-то нагреет, господин Золотников", - с последним словом первого пункта помыслил Алексей Григорьевич и перед вторым пунктом успел искоса взглянуть на Валентина Михайловича. Тот что-то быстро строчил карандашиком, принахмуривши лоб. "Считает, - едко подумал господин Померанский, - сколько в карман положит".
"Второе.