- А он будет Фортинбрас. - Она повернулась и простерла ко мне руку. - Ты будешь править.
- Бал, - сказала Ксения. - Я хочу танцевать.
- Тризну, - не унималась Алла.
- Глупая шутка, - сказал я недовольно.
- А это не шутка. Это просто глупость, - объявила Алла.
- Они что, американцы? - спросил Павел как будто между прочим и снова принялся за несчастное северное яблоко.
Мы огляделись.
- Кто?
- Ну, эти… Фортинбрас, Гамлет…
- Англичане, - бросил Чапа. - Этот, как его, который это все придумал… англичанин был.
Минут через пятнадцать Чапа привез нас в Кочаки. Церковь стояла на берегу пруда, загнутого свинцовой подковой. По скату берега жался погост, крайние могилы затерялись в высоком бурьяне, а ближние к воде заросли тростником и мелькали сквозь стебли поржавевшими оградами и поперечинами покосившихся крестов. Дальше, за водоемом, поднимались к строениям пустые огороды, на которых там и сям лежали кучки картофельной ботвы. Из нескольких труб выползали едва заметные мутные дымки и, покачавшись над крышами, пропадали в пасмурном небе. Всюду было безлюдно, и только какой - то мужчина в телогрейке бродил, как грач, на огородах по меже с палкой и для чего - то втыкал ее в мягкую коричневую землю.
- Пойдем, Чапочка, - позвала Алла.
Тот посмотрел на кладбище и поежился.
- Не, - сказал он и включил радио, - лучше в машине подожду. Я вообще в такие места просто так не хожу. Только по делу.
Мы стали около запертой калитки ограды. За оградой вокруг церкви тоже шли могилы. Эти были богаче, с памятниками и надгробными камнями. Между ними у стен придела лежали клумбы, чернея голой землей, и на земле стелились еще сухие остатки летних цветов.
Почти сразу к ограде подкатил микроавтобус и высадил своих пассажиров. Среди них оказались и давешний старичок с трубкой, и молодой человек, которого мы уже видели у флигеля Волконского. Старичок приветливо на нас посмотрел. Следом за ними водитель вынес ведро с астрами.
Откуда - то возникла служительница - пожилая женщина в застиранном до белизны фиолетовом халате, такие от века носят уборщицы и сторожа.
- Сейчас я храм открою, - сказала она с радостным возбуждением.
Погремев ключами, она навалилась на тяжелые створки, обшитые железными листами. Листы были густо крашены серебрянкой, внизу рельефной бахромой выступали потеки этой краски, поверх шли скобы с рядами закрашенных заклепок. Скрипя, скрежеща, половинки поползли внутрь притвора и пропали в полумраке.
Она быстро смела с паперти прелые листья и расстелила на пороге влажную тряпку.
Сначала все вместе обходили одну за другой каждую могилу, водитель носил за ними ведро с астрами, и они брали из ведра цветы и опускали по два цветка на надгробные камни. Потом они рассеялись и, сгребая палочками нападавшие листья, разбирали надписи на этих старых пористых камнях, неровно опущенных в землю тяжестью и временем. Мимо нас прошагали двое пожилых мужчин.
- …Это тот Сергей Николаевич, который умер в Париже?
- Нет, тот, который умер в Ванкувере, - ответил второй и коротко на нас посмотрел. - А этот… - Они удалились и унесли с собой конец фразы.
Шум мотора возвестил о прибытии новых паломников. Их привез автомобиль безнадежно старомодного оранжевого цвета. Это была целая семья - две женщины, мальчик и здоровенный пузатый мужчина. Все как один они посмотрели на Пашину машину, на микроавтобус, оглядели нас с ничего не выражающими улыбками и, гуськом обойдя церковные ступеньки, проследовали за ограду через вторую калитку на деревенский погост. Там, под сенью ветвистого старого тополя, они надолго остановились, окружив какую - то могилу.
Несколько раз служительница в фиолетовом халате появлялась из темноты и, сжимая связку ключей красной рукой, выглядывала гостей. Но ни на нее, ни на распахнутую дверь церкви никто не обращал внимания. Люди микроавтобуса, разбредясь, по - прежнему ходили по некрополю, один снимал видеокамерой.
Все мы, вероятно, подумали об одном: вот стоит храм, который никому не нужен. У каждого здесь были свои боги.
- Зайдем? - Павел кивнул на церковь. - Неудобно.
Мы нерешительно топтались и, кажется, как школьники, подталкивали друг друга локтями.
- Если дверь открыта, - сказал он, - в нее нужно войти.
- Да она же не для тебя открыла, а для них, - возразил я, но не сразу понял, какую сказал глупость.
- Мне нельзя сегодня, - смущенно сказала Алла и потупилась. - Да и платка нет.
Ксения молча курила. "Аннинька", - подумал я по привычке, глядя на нее.
- Ну как хотите, - сказал Паша и пошел к двери.
Мы смотрели ему в спину напряженными взглядами, как будто он шел на битву и мог не вернуться. Посетители закончили раскладывать цветы и стояли группками на дорожке. Некоторые говорили по - французски.
- О чем речь? - спросил я Аллу.
Она прислушалась.
Астр оказалось слишком много. Водитель вытащил оставшиеся цветы и, забрав ведро в машину, положил этот букет на приступку ограждения.
- Не понимаю, - сказала наконец она. - Далеко - не могу разобрать. - На ее лицо легла тень, она нахмурилась, и я понял, что это неправда, что она все прекрасно поняла, но почему - то не хочет сказать.
Когда мимо проходили говорившие по - французски, она отвернулась и громко проговорила, словно желая сменить тему:
- Не забудь мне завтра Лохвицкую. Ты говорил, у тебя есть.
Паломники погрузились в микроавтобус и отбыли восвояси. Еще через несколько минут уехали на своем "Москвиче" другие. Мы с Аллой и Ксенией молча прохаживались по церковному двору и, поглядывая на небо сквозь переплет ветвей, ждали Пашу. Наконец он появился и подбежал к нам.
- Дайте денег, - понизив голос, попросил он и воровато оглянулся.
Алла достала кошелек и испуганно протянула ему несколько бумажек.
Он снова надолго исчез в церкви, а потом вышел уже вместе со служительницей, сжимая в руке пучок свечей. Подойдя к машине, он вручил свечи Чапе.
- Там святая женщина похоронена. Отовсюду люди едут поклониться, - объясняла ему служительница, - из Тулы, из Калуги, у кого какая болезнь или несчастье какое, тоже… Из - под венца ушла, чтобы Господу служить.
- Почему, зачем ушла? - спросили мы.
- Ушла, чтобы Господу служить, - пояснила женщина.
Она провела нас за ограду на погост, к той могиле, которую только что навестили люди оранжевого "Москвича". В ногах находился продолговатый подсвечник, похожий на поднос, с тремя рядами гнездышек, прикрытых колпаком из плексигласа. В нескольких стояли толстые и высокие, бурые, недавно горящие свечи. На камне, как оплечье, лежало белое узкое полотенце с какими - то неяркими выцветшими узорами и бахромой на концах.
С овальной фотографии на нас смотрело сморщенное, как высушенная груша, старушечье лицо под белым платочком, в складках которого спокойно мерцали добрые глаза.
- Пошла белье мыть, и тут она явилась ей, Богородица. И с тех пор стала у ней сила такая - исцелять людей, - бормотала служительница.
- И чего сказала? - спросил Павел. Ксения дернула его за рукав.
- Богородица, детка, Богородица, Божья Матерь, - подтвердила женщина и перекрестилась в который раз.
Павел не стал переспрашивать.
Алла и Ксения не говоря ни слова смотрели на фотографию. На их лицах проступила какая - то озабоченность, какое - то неверное и неуловимое воспоминание, как будто они старались вызвать из глубин памяти что - то далекое и давнее, как клочок неприкаянного сна, но это выражение едва показалось и еще стремительней улетучилось. Служительница тяжело нагнулась над могилой и убрала с пластика несколько слетевших с дерева листьев.
- Враг силен, - вздохнула она и покачала головой, словно сомневаясь, что возможно его одолеть, этого извечного невидимого врага.
День продержался, но к вечеру природа раскисла и зарядил мелкий дождь, который то усиливался, становясь щедрее, обильно посыпая землю колючими бусинками капель, то ненадолго прекращал. Мы попрощались со служительницей и медленно пошли к машине. Смотреть назад не хотелось, но головы то и дело непроизвольно поворачивались. Прежде чем окунуться в чистоту салона, я не удержался и окинул церковь и погост последним взглядом. Через несколько часов здесь наступит ночь: последний свет растает и исчезнет и все погрузится во тьму. Над деревней задрожат редкие, плоско растянутые огни, ветер пошевелит мягкие ветки тополей и упругие ветки кленов и приподнимет, сбросит с пористых камней утерявшие цвет листья. Сверху на них упадут новые - мокрые и тяжелые от дождя. Съежатся астры на озябших надгробиях дворян, и качнутся ровные огоньки догорающих свечей в подсвечнике вбещей крестьянки. И мирликийский чудотворец в каменной епитрахили, потертой на плечах временем и непогодой, будет по - прежнему смотреть в темноту на пустынную дорогу тусклыми, потрескавшимися глазами.
Ехать в путешествие всегда приятнее, чем из него возвращаться. Мы чувствовали себя осоловевшими, притихли и молча смотрели в разные стороны, но потом поели сосисок в придорожной закусочной, похожей на трущобу из книг Джанни Родари, выпили пива и развеселились. Паша опять зазывал в свой аул, и фантазии снова заворочались у нас где - то между шеей и седьмым позвонком. Захотелось, чтобы дорога не кончалась, захотелось поехать куда - нибудь дальше, колесить на просторе, в сонных полях, все видеть, до всего дотронуться глазами.