– Не-ет… – сказал Волхв, когда, сбиваясь, перескакивая с одного на другое, чувствуя, как бешено стучит сердце, сам страшась того, что говорю, раскрылся я в своем озарении. – Не-ет, это чепуха…
Но в голосе его, отчаянно утаиваемая, билась, как жилка на виске, неуверенность, и был его голос странно жалобен – Волхв будто просил пощады, просил взять мои слова обратно, перечеркнуть их, покаяться в содеянном, как в грехе.
– Нет, не чепуха. Так все и есть, – сказал я безжалостно. Почему я должен был жалеть его? Что, мне легче, чем ему, от страшной сути открывшегося? – Мы вроде наживки на крючке. Сами попались и других ловим.
– Не-ет, – снова повторил Волхв, весь перекривясь лицом, как от мучившей тайной боли. – Нет же, не-ет…
Но в поддержку не раздалось ни одного голоса. Вообще никто ничего не говорил, все молчали, и Волхв тоже замолк, глянул светлыми, как-то по-безумному сейчас горящими глазами на одного, другого и, охватив голову обеими руками, почти лег ею на стол, разметав по нему буйно растущую бороду.
Молчание длилось с минуту, если не больше. С улицы в приоткрытую форточку слышны были сливавшиеся в единый гул голоса толпы, топтавшейся у линии оцепления.
– Да чего там твердить "нет", если "да"! – нарушая, наконец, молчание, взвинчено, едва не срываясь на крик, сказал Декан. – Конечно, "да". Яснее ясного… Теперь, – добавил он через паузу.
– Нет! – опустив руки на стол и подняв голову, с яростью проревел Волхв. – Нет, этого не может быть! Я их просто разворошил, как поганый муравейник, им просто ничего не оставалось другого, как напечатать то сообщение… а потом… потом отступить перед нами!..
– Брось, – сказал Магистр. Обычное хладнокровие не изменило ему, и в отличие от нас всех он был спокоен. – Брось, чего дурить себе голову. Попались как последние дурачки… надо признать. И думать, что дальше. Как дальше. Может, послать все к черту, катись оно, пусть сами строят?
Глаза у Волхва полыхнули бешеным, сумасшедшим огнем.
– Да-а?! – выкрикнул он. – Сами? А ради чего тогда мы… Отдать им?! Не-ет! Исключено! Стать независимыми от них – вот что нужно! Чтобы ни металла у них, ни бетона, ни рук рабочих… вот что нужно!
И почему-то тут все глянули на Инженера. Словно бы какой-то ток вдруг заструился от него, и все этот ток уловили.
– Я уже думал о независимости, – сказал Инженер. – Но нормальных способов обрести ее нет. Есть только один. Совершенно ненормальный. Спуститься под землю. И прервать с землей всякую связь. Технически это возможно.
– Возможно?! – воскликнул Рослый. До этого он молчал все время. Ни слова не вымолвил. – А куда выбранную породу девать? Жрать ее, что ли?
Инженер посмотрел на него и махнул рукой.
– Это самое простое. В километре отсюда – карстовая пещера, пробить туда штольню – и вся проблема с породой. Электричество нужно, металл, лес, бетон, еда, наконец, – вот проблемы!
– Все! – сказал Волхв, поднимаясь и обдавая всех по очереди сумасшедшим огнем своих полыхающих глаз. – Никаких обсуждений больше. Расходимся до вечера. Идея имеется: под землю! Абсолютно ненормальная идея, и потому, может быть, вполне реальная. Обмозговываем ее. Вечером собираемся и делимся мыслями по этому поводу. Все!
Я сходил по ступеньками вагончика, и меня буквально качало. Неужели это возможно технически – спуститься под землю и прервать с землей всякие отношения? И сколько тогда сидеть так: год, два, три? Не видеть неба, не ходить по траве, не подставить, зажмурясь, лицо под первый жар мартовского солнца, ощущая, как налетевший порыв свежего ветерка с легкостью гасит этот жар и кожу овевает прохладой? Нет, невозможно, нет! Невозможно лишиться земли, ее света, ее запахов, ее простора! Это бред, идиотизм, какая-то конвульсия фантазии! Мы попались как рыба крючок – да; мы должны, наконец, обрести, несмотря ни на что, независимость – тоже да; но не такой же ценой, не ценой отречения от своего человеческого естества! Это кротам свойственно жить в земляном нутре…
Толпа за линией оцепления была все так же густа и плотна, как утром, и, когда там увидели нас, гул голосов, облаком стоящий над нею, стал делаться слабее, слабее, будто истончаться, и исчез совсем, остался только морозный звук хрустящего под десятками перетаптывающихся ног снега, да клубились над ней, бесследно истаивая в выстуженном воздухе, молочные дымки пара от дыхания.
Солдаты в оцеплении, с автоматами, взятыми в руки, стояли попарно: один – оборотясь лицом к толпе, другой – в нашу сторону.
– Что, плетью обуха не перешибешь? – сердобольно крикнул из толпы чей-то голос, как бы облегчая нам предстоящее покаяние в принятом капитулянтском решении.
Волхв, визжа снегом, быстро пошел к толпе. Солдат, обращенный лицом к нам, остановил его шагах в пяти от себя. Волхв поднял руку, требуя внимания, выждал мгновение и закричал, произнося раздельно каждое слово, чтобы каждое было понято:
– Все будет нормально! Будьте уверены! Своим не поступимся! Дайте нам три дня на решение! Сейчас расходитесь, не мерзните! Через три дня – приходите, все будет нормально, будьте уверены!
4
Спустя два дня на встрече все с теми же тремя представителями властей мы приняли предъявленный нам ультиматум. Теперь половина всего того, что производилось для нас – из сэкономленного, выгаданного сверхурочной работой, – отбиралось.
Снова проревели на дороге за вагончиками тяжелые тягачи, и солдаты с автоматами, переброшенными через плечо дулом вниз, торопясь и толкаясь, полезли через борт в кузова.
Утром следующего дня все работы на строительстве были возобновлены в полном объеме. Многие из приехавших радостно сообщали, что им уже позвонили с их прежней работы и пригласили вернуться.
Со стороны, должно быть, казалось, что все возвратилось на круги своя.
Но это было вовсе не так.
Теперь, параллельно со строительными работами, мы вели еще и другие. В карстовую пещеру, о которой говорил Инженер, была снаряжена экспедиция, пещера была исследована до самого последнего закоулка, обмерена и обнюхана, и выяснилось, что многозальные объемы, лабиринты ее ходов и переходов могут вместить выбранной породы раз в десять больше, чем мы выберем. И была в ходе обследования открыта там настоящая подземная река, бурная и с прекрасной, чистой водой. Правда, расстояние до пещеры оказалось не километр, а почти два, но первую штольню к ней мы решили пробивать небольшую, работы велись круглосуточно, не замирая ни на минуту, и к весне штольня была пробита.
Круг посвященных в затеянное делался той порой все шире, и, когда штольня была пробита, к нам отовсюду хлынуло необходимое: разобранное на части оборудование для гидроэлектростанции, оборудование для производства цемента, оборудование для выплавки металла, холодильные установки, станки и всякие другие машины в разъятом виде… При проходке штольни было обнаружено несколько угольных жил, в самой пещере в одном из залов магнитная стрелка плясала как бешеная – где-то там, в глубине, таилось, значит, рудное тело… Мы запасались продовольствием, медикаментами и впрок, на всякий случай решили создать под землей свое, автономное сельскохозяйственное производство: спустили туда десяток высокоудойных коров, пару свиноматок с боровом, построили теплицы для гидропонного земледелия…
Подготовка к уходу под землю заняла у нас год с лишним. Нужно было не только технически подготовиться, но и набрать достаточное число людей, готовых расстаться с землей. Это, пожалуй, была проблема почище всяких технических.
И все же энтузиазм – великая вещь! По нашим прикидкам, нужно было человек шестьсот-семьсот, а набралось в итоге две тысячи.
Новой весной, в холодную ветреную мартовскую ночь мы с Веточкой в последний раз обходили улицы нашего города. Хрустел под ногами ледок замерзших луж, прорывалась в разрывы облаков своим спокойным, маслянисто-зеленоватым светом громадная, только-только пошедшая на убыль луна, и иногда то тут, то там в этих разрывах проступали звезды, холодно и колюче обжигали глаз – и снова исчезали за мутною пеленой.
Мы гуляли с Веточкой, расставаясь не друг с другом, а с землей. Она уходила вниз вместе со мной.
Глава четвертая
1
Сон мой, как обычно, был мучителен и тяжел, и телефонный звонок, вспоровший его, сначала вошел в кошмар дико верещавшей дисковой пилой, распиливающей меня пополам. И ладно б, если бы она сделала свое дело зараз, разъяли меня – и конец, но она вдруг прерывала свое верещащее вращение, стояла какое-то мгновение неподвижно, будто передыхая, и так же вдруг, взяв без всякого разгона прежнюю скорость, вновь вгрызалась в меня.
– О Господи! – простонал я, осознавая, что пила – это все лишь кошмар сновидения, а на самом деле то трезвонит в кромешной тьме телефон. Я пошарил на полу около постели, где всегда оставлял аппарат на ночь, наткнулся на него и снял трубку. – Алле! – произнес я в микрофон приглушенно и хрипло.
Это был Рослый.
– Декан умирает, – сказал он.
– Иду, – сказал я и положил трубку. Больше ни ему, ни мне не нужно было ничего говорить, все было сказано.
Веточка, конечно, тоже проснулась.
– Что? – спросила она встревожено.
Ночные звонки были не такой уж редкостью, отчего я и держал телефон у постели, но каждый из них был связан с чем-нибудь чрезвычайным, и так она за все прошедшие годы и не привыкла к ним.
Кто к ним привык, это наши дети. Мальчики спали в другом конце комнаты, и звонок разбудил их тоже, но они только поворочались, сонно вздыхая, и все, не издали больше ни звука.