Он презрительно расхохотался, отхлебнул чаю, вылил его обратно в чайник и присел на корточки.
- Еще минуту и будет готов. Купаться? Ах, друг мой, причина должна быть очень важной, чтобы я рисковал прогневить своего брата. Я теперь занимаюсь любовью - весь день!
- Вот как? В самом деле весь день? - Она задумалась.
- Весь день и почти всю ночь. О, могу сказать вам, это чудесно, потрясающе. У меня есть маленькая комната… - Он подполз к ней и положил руку ей на колено, заглядывая ей в лицо с пылом истинной веры. - Комната, о которой у меня в семье ничего не знают, в Касбе. А моей подружке двенадцать. Она как солнце, мягкая, прекрасная, милая. Вот, возьмите чай.
Он шумно отхлебнул из стакана и причмокнул.
- Весь день, - задумчиво повторила она, откидываясь на подушки.
- О да. Но я расскажу вам секрет. Нужно есть побольше, сколько влезет. Но это нетрудно. Голод сильнее.
- Да, разумеется, - сказала она. По полу пронесся ветерок, свечи затрепетали.
- Как хорошо выпить чаю, а потом прилечь отдохнуть! - воскликнул он, подливая ей чаю и растягиваясь рядом на матрасе. Она дернулась, словно намереваясь вскочить, но осталась лежать.
Он продолжал:
- Странно, что я не встретил вас в прошлом году.
- Я нечасто бывала в городе. Только по вечерам. И потом - я была на берегу. Я жила на горе.
Он сел.
- Вот на этой горе? И я ни разу вас не видел! О, что за невезение!
Она описала ему дом и, поскольку он настаивал, сказала, сколько платила за него. Он яростно вознегодовал:
- За такой жалкий дом, где даже нет хорошего колодца? Приходилось отправлять Мохаммеда за водой дальше по дороге? Я отлично знаю этот дом. Мой бедный друг, вас ограбили! Если я увижу когда-нибудь этого грязного бандита, я все лицо ему разобью. Я потребую вернуть деньги, что вы ему заплатили, и мы вместе куда-нибудь поедем. - Он умолк. - То есть, я, конечно, верну их вам, и вы решите, что с ними сделать.
Договорив, он подобрал ее сумочку, открыл и вытащил ее авторучку.
- Красивая, - пробормотал он. - У вас много?
- Это одна.
- Потрясающая! - Мжид бросил ее обратно и положил сумочку на пол.
Откинувшись на подушки, он размышлял:
- Возможно, когда-нибудь я поеду в Америку, и вы сможете пригласить меня к себе домой на чай. Каждый год мы будем приезжать в Марокко, встречаться с друзьями и привозить из Нью-Йорка кинозвезд и подарки.
То, что он говорил, казалось ей таким нелепым, что она даже не беспокоилась отвечать. Ей хотелось расспросить его о двенадцатилетней девочке, только она никак не могла найти предлог, чтобы снова заговорить об этом.
- Вы несчастливы? - Он сжал ей руку.
Она приподнялась и вслушалась. День уходил, и все вокруг достигло полного безмолвия. Издали доносилось чье-то пение - слабое, но чистое. Она посмотрела на Мжида.
- Муэдзин? Его отсюда слышно?
- Конечно. До Маршана не так уж далеко. Что хорошего в загородном доме, если из него не слышно муэдзина? Так и в Сахаре можно жить.
- Ш-ш. Я хочу послушать.
- Хороший голос, правда? У них самые сильные голоса в мире.
- От них мне всегда так грустно.
- Потому что вы не нашей веры.
Она задумалась на миг и сказала:
- Мне кажется, это правда.
Собиралась добавить: "Только ваша вера говорит, что у женщин нет души", а вместо этого встала с матраса и пригладила волосы. Муэдзин умолк. Ей стало довольно зябко. "Все кончено", - сказала она себе. Спотыкаясь, они побрели по темной дороге в город и по пути говорили очень мало.
Он проводил ее до крошечного отеля. Каблограмма, которой она смутно дожидалась много недель, наконец пришла. Они поднялись по лестнице в ее номер, консьерж с подозрением глядел им вслед. Едва ступив в комнату, она вскрыла конверт. Мжид растянулся на кровати.
- Завтра я уезжаю в Париж.
Лицо его посуровело, и на мгновение он прикрыл глаза.
- Вы должны ехать? Хорошо. Давайте я оставлю вам свой адрес.
Он вытащил бумажник, поискал клочок бумаги, не нашел, извлек чью-то визитную карточку и тщательно написал.
- "Фуэнте Нуэва", - медленно проговорил он, выводя буквы. - Это моя маленькая комната. Буду смотреть каждый день, нет ли письма.
Перед ней быстро промелькнуло видение: вот он читает письмо в проеме окна, залитый солнечным светом над террасами городских крыш, а за ним, во тьме комнаты, с лицом, не по годам мудрым, - покорная девочка, ждет.
Мжид вручил ей карточку. Под адресом он написал еще одно слово - "Невероятно", - взяв его в кавычки и дважды подчеркнув. Ее взгляд метнулся к его лицу, но то не выдало ничего.
Под ними город посинел, бухта чуть ли не почернела.
- Маяк, - сказал Мжид.
- Вспыхивает, - заметила она.
Он повернулся и пошел к двери.
- До свидания, - сказал он. - Вы вернетесь.
Он оставил дверь открытой и спустился по лестнице. Она стояла совершенно неподвижно, а затем повела головой вверх и вниз несколько раз, словно глубокомысленно отвечая на вопрос. Через открытое в коридоре окно донеслись его быстрые шаги по гравию садовой дорожки. Они смолкали.
Она посмотрела на постель; на самом краю, уже готовая упасть на пол, лежала белая карточка - там, куда она ее отбросила. Больше всего ей сейчас хотелось лечь и отдохнуть. Но она спустилась в тесный переполненный салон и села в углу листать старые номера "Л’Иллюстрасьон". Ужин начнут подавать только через час.
(1950)
перевод: Максим Немцов
Сколько ночей
Сколько ночей, гадала она, поднимала она штору, открывала большое окно и высовывалась рассмотреть поверх мягкой городской суеты самые высокие башни. Там, за одной их группой стоял его дом, а на самом верху дома была его квартира, шесть пролетов вверх. Летом она так рассматривала крыши довольно долго и вздыхала, а в самые жаркие недели придвигала кровать прямо к окну. Потом выключала свет и сидела, расчесывая волосы в мерцающем сумраке городской ночи, а порой и при свете луны - он, разумеется, был само совершенство. Зимой же довольствовалась мимолетным взглядом и вспышкой воображения, после чего, проскакав через всю комнату, забиралась в постель.
Сейчас была зима. Она шла по городу на восток по одной из последних Сороковых улиц. В этой части города всегда чувствовалась смутная тайна - здания тут особые, почти не касаются мостовой. Все дома к северу от Центрального вокзала построены так, чтобы поглощать сотрясения почвы, объяснял ей Вэн; тут же в тротуарах тянулись длинные решетки, через которые - особенно ночью - внизу виден иной мир: рельсы, а иногда - медленный поезд. Когда шел снег, как сейчас, он падал сквозь решетки и покрывал шпалы; тогда они проступали сильнее.
Вэн работал здесь, в этом районе: заведовал большим книжным магазином с библиотекой на Мэдисон-авеню. А жил тут же, только чуть дальше на восток, между Третьей и Второй авеню. Жилье не идеальное ни с точки зрения уюта, ни по расположению (поскольку весь квартал - сплошные трущобы), но с ее помощью в квартире стало можно жить, и она говорила ему: "Так только в Нью-Йорке и Париже - нет явных границ между районами".
В любом случае, они уже подписали субаренду на квартиру рядом с парком Грамерси - она освобождалась первого марта. Это было очень важно, поскольку в Валентинов день они собирались пожениться. Оба отнюдь не были сентиментальны, и вот поэтому Джун казалось слегка вызывающим объявлять их друзьям за коктейлями: "Это будет в Валентинов день".
Ее отец, на чуткость которого всегда можно было рассчитывать, оплачивал им две недели на Бермудах.
- Бог знает почему, - говорил Вэн. - Он ненавидит меня до самых печенок.
- Ну как ты можешь такое говорить о папе, - возражала Джун. - С тобой он всегда сама вежливость.
- Вот именно, - отвечал Вэн, но без раскаяния в голосе.
Она пересекла Лексингтон-авеню. Все небо выглядело так, словно сверху его освещал серо-лиловый неон. Верхушки зданий терялись в облаке падавшего снега. А звуки порта неслись не от реки впереди, а сверху, словно буксиры осторожно пробирались между макушками башен. "Вот таким и должен быть Нью-Йорк", - думала она. Не лето с кучей людей на пожарных лестницах, открытыми гидрантами, листьями сумаха. А вот такая тихая, сырая, нейтральная погода, когда вода, похоже, - везде. Она остановилась на миг посреди квартала, прислушиваясь к гудкам: они постепенной перспективой уходили вдаль. На самом дальнем фоне очень слабый, подавленный гудок тянул: "М-м-м-м-м! М-м-м-м-м!" "Должно быть, в проливе", - подумала она. И двинулась дальше.
В кармане у нее лежали ключи - ночь станет особенной. Не то, чтобы это как-то подчеркивалось - нужды в этом не было. Это подразумевалось в их вчерашнем разговоре, когда она зашла к Вэну в магазин. Несколько минут они поболтали в глубине магазина, среди столов, а потом он протянул ей ключи. Это самое восхитительное, что вообще между ними произошло, - момент, когда ключи перешли из его рук к ней. Этим жестом он отказался от самого дорогого: своего уединения, - и она это знала. Ей не хотелось, чтобы он решил, будто она этого не понимает, и она тихо произнесла:
- Думаю, ты можешь мне их доверить, - и сразу же рассмеялась, чтобы ее слова не прозвучали нелепо. Он тогда поцеловал ее, и они вышли на десять минут выпить кофе.
Сидя у стойки, он рассказал, как прошлым вечером поймал книжного воришку. (По ночам магазин работал; он был расположен так удачно, что по вечерам они зарабатывали не меньше, чем днем.) Вэн только закончил расставлять новинки в витрине и стоял на улице, глядя внутрь. И тут заметил у технического отдела мужчину в длинном плаще.