- Нет, есть! Думал нету, а, выходит, есть!
- А не врешь!
- Может, они у меня снова выросли, вроде как зубы! - весело расхохотался Ошкара. - Только нынче я это заметил. Кабы не ты, дорогой Йожко, я бы не забылся и не начал есть… Глядишь еще лет сто так и не знал бы, что желудок и кишки у меня снова выросли. Спасибо тебе, Йожко, дорогой, спасибо! Никогда тебя не забуду. Богато тебя одарю. Самолучшую украденную вещицу тебе поднесу! Истинный бог, тебе одному, и никому другому, тебе одному!..
Ошкара от волнения расплакался, цыгане перестали играть.
- Эй вы! - окликнул Дежо Мренки Йозефа Надера и вора Ошкару. - Айда с нами! Мы задолжали песенку почтенному мастеру-каменщику, уважаемому сельчанину Мартину Пиханде. Помогите нам долг возвернуть!
Йозеф и Ошкара поглядели друг на друга, улыбнулись и согласно кивнули.
9
Старый учитель Людовит Орфанидес не спеша шагал по саду, который по большей части обихаживал сам. Шагал босой, в брюках, засученных до колен. Прогулка по утренней росе, приятно освежавшей его, помогала разгонять кровь в затекших ногах. Учитель то и дело останавливался, но вовсе не для того, чтобы отдохнуть. Он проверял, принялись ли привои на яблонях, сливах, грушах и вишнях. Его чуткие и все еще крепкие пальцы оглаживали сращения привоев, воск и лыко. Улыбаясь, он тихо разговаривал с дозревающими плодами, а то и бережно, чтоб не сорвать до сроку, брал их в руки. Плоды день ото дня наливались, росли, благоухали, а вот несколько лоз винограда огорчили его - холодная нынешняя весна развеяла все надежды на какие бы то ни было гроздья. Он уже собрался было повернуться к большому, просторному пчельнику, когда услышал игру музыкантов. Порадовался мелодии. Через всю ширь сада видел, как ватага музыкантов с инструментами валит к его соседу - Мартину Пиханде.
- Что за оказия! - ударил он себя по лбу. - А ведь и я обещался Мартину навестить его, посмотреть привои - хорошо ли взялись. А вот молодому Само давеча отказал, право слово, когда он позвал меня взглянуть на пчел. Не нравятся, дескать! А почему?! Матку, что ли, надо сменить? Да ведь я посадил ее только в прошлом году, и еще по весне она была бойкая, здоровая…
Старый, почти семидесятитрехлетний, учитель Людовит Самуэль Орфанидес слыл именитым пасечником и садоводом. По его серьезному, скорей строгому, но в улыбке доброму лицу нетрудно было догадаться, что выпало ему в жизни немало страданий и огорчений, однако не обошли его и всякие радости - семейные, житейские и, паче того, садоводческие: благодаря уму, упорству и вдохновению учитель стал в какой-то мере хозяином природы, чему явно завидовали оба местных священника: католический - Доманец и евангелический - Крептух. Но об этом речь впереди, а сейчас нет большего для нас удовольствия, как описать этого старого, искренне доброжелательного человека, чьим девизом было: "Обихаживай сад - будешь богат". Голова у него большая, круглая, волосы черные, длинные, глаза карие, брови выразительные. Под мясистым, чутким к запахам носу буйствовали усы просветителя. Подбородок крутой, но не выступающий вперед. Роста учитель среднего, тело плотное, крепкое, но не полное. Он и теперь мог без труда наклониться и руками - не сгибая, разумеется, колен - коснуться пальцев ног. С первого взгляда казалось, что он сердит, заносчив, да и слишком строг. Посмотрите-ка на его руки: он их то нервозно сжимает в кулак, то заламывает за спину, то сует в карман. А лицо его? Откуда взялось в нем презрение? Да ведь на самом-то деле - ничего подобного! Он вовсе не сердит - это лишь нетерпение; и совсем не заносчив, не строг - это обычная его требовательность, и только! А отчего он столь часто сжимает кулаки? Да потому, что руки у него замлевают. Почему засовывает их в карман или заламывает за спину? Да оттого, что в карманах их согревает, а за спиной охлаждает, да и потом движения его рук сопутствуют напряженной работе ума. И вот этот оратор, поэт, философ, пасечник и садовод тут-то и решил: "Навещу-ка я своего доброго соседа Мартина Пиханду еще сегодня, именно - сегодня, немедля, потому как там играет оркестр и, верно, без конца разговоров, а музыку и разговоры я очень люблю". И он, допрыгав босой до скошенного травяного жнивья, стал уже откатывать брюки, собираясь заглянуть в пчельник, чтобы натянуть на ноги теплые носки и ботинки, когда над ним раздались знакомые голоса.
- Добрый день, пан учитель, добрый день! - приветствовали Орфанидеса пастор Крептух и патер Доманец, оба в черном и благопристойном, скорей всего, праздничном облачении.
- Добрый день, милости просим! - ответствовал учитель обоим. - Что это вы так рано пожаловали, а? - улыбнулся он и поглядел в растерянности на свои босые ноги.
- Так и вы уже спозаранку прогуливаетесь, - отозвался Доманец. - Прогулки о сю пору особо пользительны для тела и ласкают душу. А знаете ли, сколько пчел нам встретилось? И эти божьи творенья любят солнечное и теплое летнее утро.
- Верно, это были не только мои пчелы… - засомневался Орфанидес.
- А я не утверждаю этого! - вытянул шею Доманец.
- Будет медок, будет? - вмешался в разговор Крептух.
- Похоже, что будет! - подтвердил Орфанидес.
- Что до пасечных дел, так они угодны богу, - одобрил пчеловодство Крептух. - Когда будете медок переливать, с удовольствием отведаю.
- Сделайте милость, рад послужить! - сказал учитель, - Коли угодно, пан фарар, я и вам две-три колоды поставлю… И даже обоим - ульев у меня предостаточно.
- Там видно будет, - увильнул от ответа Крептух. - Еще пчелы куда ни шло, - свернул он разговор, - а вот эти ваши прививки, прищепки, привои, скрещивания сортов, сотворение новых - мне не по душе!
- А разве это не богоугодное занятие? - изумился учитель.
- Нет, воистину нет! - твердо заявил Крептух.
- Не могу с вами согласиться! - взорвался Орфанидес, загремев своим зычным учительским голосом, и весь затрясся. Но он тотчас опомнился, приглушил, утишил голос и заговорил неторопливо, внешне спокойно, усмиряя кривившиеся в усмешке губы. Видно было, с каким трудом он превозмогает себя. - Вам, преподобный отец, пожалуй, надо бы доказать то, что я знаю: "Обихаживай сад - будешь богат". Это мне хорошо известно, потому что всю свою жизнь я копался в земле и возился с деревьями. Посылал свои фрукты на выставки и не раз был отмечен наградами, да не в этом дело. Может, вам неведомо, что еще тридцать пять лет назад мне предложили место руководителя педагогических советов и я принял его только ради того, чтобы с помощью липтовских учителей распространить отборные сорта фруктов по всему Липтову, и прежде всего - среди крестьян и бедноты. Пчелы, мед и фрукты в народ - вот моя задача! И не какую-нибудь кислядь, паданцы, болебрюхи, которые никто бы и в рот не взял! Я отбирал, выращивал и скрещивал здесь, под Татрами, разнообразнейшие сорта и терпеливо ждал результатов. И те сорта, что оправдали себя, распространял в народе. Беднота и крестьяне принимали их с благодарностью, с любовью, да и многие другие - учителя, ученые люди, горожане и даже священники - были довольны. В самом деле, даже священники! Вы, пан фарар, первый, кто упрекает меня в том, что я здесь, в родном селе, разбил большой сад, что помог засадить фруктовыми деревьями пустующие доселе гибовские - и не только гибовские - угодья! Да, всю свою жизнь я посвятил этому, а вы меня за это корите. Всю свою жизнь, всю жизнь…
Учитель Орфанидес как-то странно съежился и внезапно рухнул в траву, корчась всем телом и подергивая босыми ступнями. Оба священника, изумленно переглянувшись, опустились возле него на колени. Усадив, успокаивали.
- Ничего, все пройдет! - убеждал его Доманец.
- Вдохните, глубоко вдохните! - подавал советы Крептух.
Но учитель взбодрил себя на свой манер. Резко тряхнул раз, другой головой, шмыгнул носом, чихнул и поднялся.
- Вон где у меня снадобье, там мое спасенье! - Он указал на пчельник. - Пойдемте, и вам налью!
Они вошли в пчельник, учитель протянул руку к двухлитровой оплетенной бутыли.
- Красное смородовое винцо! - сладко причмокнул он. - Здоровью пользительно…
Он налил в три рюмки, угостил гостей. Они отхлебнули чуток, долго смаковали, чмокали, принюхивались и под конец с наслаждением выпили. Дозволили налить себе еще по одной.
- Пан учитель, - отозвался пастор Крептух, - возможно, вы меня не так поняли. Я отнюдь не против фруктовых деревьев и не против потребления фруктов. Избави бог! Зачем же! Сам люблю отведать хорошего яблока или полакомиться рассыпчатой грушей. Лишь одно мне не по духу: когда человек, подчеркиваю - человек, вторгается в природу божию. Когда он подправляет сотворенное Создателем! А вы поступаете именно так, прививая деревца и разные сорта скрещивая! И более того! Учите этому, подбиваете на это и крестьян, и прочих бедняков. А ну как они задумаются: эге, значит, это исконное, божеское, не было совершенным! Это первый шаг на пути к богохульству и безбожию. Задумывались ли вы об этом?! Осознали ли вы, что спасение душ наших мы обрящем не в садовых плодах, а во Всевышнем?!
- Скажите мне, досточимый пан фарар, - отозвался весело учитель Орфанидес, который после нескольких рюмочек смородиновки полностью исцелился, - о чем прежде всего помышляет голодный человек? О спасении души своей, о любви к ближнему или о брюхе?