По пути в церковь пан Кобечинский наткнулся на маклера Гутен Моргеновича де Сааведру, который тоже шел в церковь. А шел он туда по профессиональным маклерским соображениям. Так как он вел дела не только с иудейским населением Города, но и с христианским, и с… то не худо в таких делах заручиться поддержкой всей семьи. С Богом-Отцом он уже перекинулся парой слов в синагоге, так что теперь следовало бы засвидетельствовать свое почтение сынишке, Господу нашему Иисусу. К которому тоже имел отношение. Об мусульманской общине я пока закочумаю, потому что еще не знаю, что с ней делать. Из-за недавнего прибытия в Город, созданный девицей Иркой Бунжурной по воле Божьей, хотя она это и отрицает – какой, на фиг, Бог, – я не успел проникнуться во все тонкости взаимоотношений еврейской и арабской общин. Хотя кое-что, типа общения Пини Гогенцоллерна с брательниками Абубакаром и Муслимом Фаттахами, имело место быть себя в наличии, и не в сторону конфронтации, а наоборот. В стиле Мир, Труд, Май. Но какие-никакие трения в трактовке 51-го аята 5-й Суры: "О вы, которые уверовали! Не дружите с иудеями и христианами: они дружат между собой. Если же кто-либо из вас дружит с ними, то он сам из них. Воистину, Аллах не ведет прямым путем нечестивцев" – намечались, но в горячую фазу типа "Разрази его Аллах!" или "Разрази его Элогим!" не переходили. Что касалось и присутствовавших в Городе христиан. Со времен Крестовых походов никто из них, в том числе и пан Кобечинский, и Альгвазил, и Василий Акимович Швайко, и даже адмирал Аверкий Гундосович Желтов-Иорданский, никаких претензий к мусульманам не имели. Ходят какие-то люди в чалмах – ну и что?.. Мало ли какие у людей понятия о красоте. Вон Альгвазил ходит в шлеме с опущенным забралом, так что лица не видно, и неизвестно, есть ли оно вообще, – и никому это спать не мешает. И ни один насельник не скажет ему: "Гюльчатай, открой личико". Потому что такт надо иметь. А не хухры-мухры какие, злобные, националистические, нетолерантные.
Так что, думаю, вскорости мы сможем встретить маклера Гутен Моргеновича де Сааведру в мечети арабского квартала. Бизнес – это, знаете ли, вещь глобалистская, интернациональная, в отношении веры безразличная. Прибыль – она прибыль и есть, и всякая тварь по-своему ее славит. А пока Гутен Моргенович шел в церковь Св. Емельяна Пугачева, и по пути, как я уже говорил, на него наткнулся пан Кобечинский. И вот они раскланялись, обнялись, втихаря доброжелательно сплюнули, посмотрели на часы и увидели, что время вечерней службы еще не гонит их в храм, а посему остановились для беседы. Тема которой была в них уже посеяна, проросла, дала буйные всходы и просилась наружу. А именно – нахождение на площади Обрезания Шломо Грамотного вкупе с Ослом. И если евреи во время Шаббата эту проблему разрешить не могли по теологическим противоречиям о процессе думания, то как нехристианам не подступиться к ней и не доказать таким неназойливым образом преимущество Нового Завета перед Ветхим. (Сразу замечу, что "Ветхим" Ветхий Завет считали лишь христиане, а отнюдь не евреи, которые, в свою очередь, Новый Завет и вовсе за Завет не держали.) Но на данный исторический момент к выдворению пародии на великого Клодта с площади Обрезания этот вопрос отношения не имел. Каждая тварь по-своему Осла со Шломо Грамотным с площади Обрезания гонит.
И вот они стали изыскивать способ исполнения этого процесса в душевном разговоре.
– Понимаете, пан Кобечинский, мои соплеменники, проявляя известную всему миру осторожность и по теологическим соображениям не могли даже решить вопрос о бритье лица Шломо Грамотного, чья поросль на лице с эстетической точки зрения искажает интерьер не менее, чем само его пребывание на площади Обрезания в компании с приблудным Ослом. К тому же эта поросль намекает женской половине нашего Города о чрезмерном наличии в теле Шломо Грамотного тестостерона. Что и уловила некая неместная девица, исчезнувшая сразу после уловления. А свободный тестостерон по рыночным ценам… Туризм, инвестиции и так далее… Так что, я полагаю, нам с вами как христианам необходимо принять на себя всю ответственность за… Ну, вы меня понимаете…
Пану Кобечинскому, который из всей этой лабуды понял только "нам как христианам", а против этого он ничего не имел, ничего не оставалось, как кивнуть головой и схватиться за несуществующую саблю.
Но дальше этого размышления о судьбах туризма, инвестициях и… ну, вы меня понимаете, разговор не пошел. Потому что каждый из собеседников ждал конкретного предложения от другого, а при таком подходе конкретного предложения ожидать не приходилось. А посему оба-два образовали новую композицию, весьма смахивающую на "Ленина и Сталина в Горках", только стоя. А когда это Ленин и Сталин способствовали туризму, инвестициям и… ну, вы меня понимаете.
Неизвестно, что было бы дальше. Возможно, они превратились бы в соляной столб, как жена одного еврея из соседнего городка. Возможно, они бы окаменели как… не помню кто, сами вспомните. Но по-любому, соляные или каменные Гутен Моргенович с паном Кобечинским способны отпугнуть любого туриста, кроме американского – этот просто купит скульптуру, чтобы через пару веков загнать ее на аукционе Сотбис как неизвестного Родена. Или нового русского туриста, которому американский турист ее и загонит через пару веков на аукционе Сотбис как неизвестного Родена.
Но тут на них наткнулся начальник Магистрата Аверкий Гундосович Желтов-Иорданский. И здесь я не могу не рассказать историю Аверкия Гундосовича о том, как Аверьюшка Желтов стал адмиралом Аверкием Гундосовичем Желтовым-Иорданским.
История адмирала Желтова-Иорданского
В детстве, а детство Аверьюшки протекало в поместье его батюшки, расположенном в треугольнике с одним углом в городе Берлине, столице великой Пруссии, другим углом – в Севилье, городе иберийско-мавританского происхождения, и третьим углом – в Таганроге, городишке непонятном со смутным оттенком чего-то татарского, от чего этот третий угол несколько страдал. Впоследствии, когда в Таганроге родился доктор Чехов, таганрогский угол несколько воспрял духом и даже стал приторговывать вяленым рыбцом, что в его глазах прибавляло величия. И питье пива в таганрогском углу стало делом вкусным и прибыльным.
И вот там-то, в этом треугольнике меж Берлином, Севильей и Таганрогом, а точнее – в шести верстах от Таганрога, и родился Аверьюшка. Ну, родился и родился, мало ли детишек рождается в треугольнике Берлин-Севилья-Таганрог, но Аверьюшка очень быстро стал в Таганроге известным ребятенком. А славился он тем, что с первых дней пребывания на этом свете стал писаться в необыкновенных количествах. А пил материнского (коровьего, козьего) молока ничуть не более остальных младенцев в оси "Берлин-Севилья-Таганрог". Из чего окружающий люд с первых лет утвердился в мысли о морском будущем маленького Аверкия. Так оно и произошло. После того как Аверкий окончил Высшие курсы по ловле и засолке рыбца и неистощимым продуктом своей жизнедеятельности окончательно засолил Азовское море, папенька его, отставной гардемарин, списанный с корабля "Св. Пигмалион" капитаном Горацио Нельсоном (имя ему дал его крестный отец Горацио, замешанный в каких-то делишках в Дании, но вылезший из них с неподмоченной репутацией, так как к морю не имел никакого отношения) за постоянное мочеиспускание с борта "Св. Пигмалиона", из-за чего капли летели на мостик в глаза Горацио Нельсону, и непонятно, как он смог выиграть битву при Трафальгаре, правда ослеп на один глаз, так вот папенька Аверкия сдал его по протекции Горацио Нельсона в юнги на флагманский корабль турецкой эскадры под командованием Гюльбек-паши. Тот в самый разгар сражения при
Корфу ослеп от попавших в глаза капель юнги Аверкин Желтова (остальные капли сожгли и сам флагман, потому что юнга писал против ветра) и слил битву русскому адмиралу Федору Ушакову. В благодарность Федор присвоил Аверкию звание лейтенанта и отправил на дальнейшее обучение флотоводческому делу в город Брюссель, где моря нет и ни один флотоводец не рискует подвергнуться ослеплению. Там Аверкию поставили памятник в виде писающего мальчика. А самого его отправили в Трансиорданию, где какое-никакое море было, но морских сражений не намечалось. Там Аверкий Гундосович (уже капитан!) основал на Тивериадском море завод по засолке оставшихся после Христова кормления рыб. Солью служило сами понимаете что. Но рыба пользовалась большим успехом у паломников, шла хорошо, но никогда не бывает, чтобы хорошо было все. Вот не бывает, и все. В реке Иордан креститься стало невозможно. Народ слеп, Иисус был распят, а академик Федоров еще не родился. Тогда Аверкий Гундосович и получил добавку к своей родовой фамилии Желтов и стал именоваться Желтовым-Иорданским. Но так как во времена его правления поток паломников измельчал, освобождать Гроб Господень никто не рвался, да и сарацины ушли, и Трансиордания стала чем-то напоминать город Припять, где выжили отдельные евреи (я имею в виду Трансиорданию, а не Припять), то на тусовке великих держав было принято по геополитическим соображениям Аверкия Гундосовича Желтова-Иорданского из Трансиордании выслать. И сослать в Город Ирки Бунжурны, присвоить звание адмирала и поставить во главе городского Магистрата. Мол, эти евреи ко всему привычны. А если и не выдержат, то, в конце концов, не последние же. Но евреи, после вымирания остальных народов, населяющих Город, выписали, воспользовавшись связями маклера Гутен Моргеновича де Сааведры из Москвы уролога Михаила Васильевича, который вырезал из Аверкия Гундосовича аденому величиной… (нет слов!). На деньги от вырученной операции был построен крупнейший в мире НИИ аденомы, побочным (и секретным!) эффектом деятельности которого стало изобретение нервно-паралитического газа, от воздействия коего на войска те начинали мочиться прямо на поле боя. И это могло стать нашим ответом на многовековые происки мировой закулисы.