Санда укоризненно посмотрела на младшую сестру. Но та благочинно уставила взгляд в тарелку. При резком свете лампы ее смоляные кудри отливали тусклым блеском, как старое серебро. "Но какой ясный лоб, какой нежный румянец", - думал Егор. От Симины на самом деле нельзя было отвести глаз: черты ее лица уже определились, поражая безукоризненной, зрелой не по летам красотой. Егор чувствовал, что сидящий рядом с ним профессор смотрит на девочку с тем же восхищением.
- Что-то скучно у нас сегодня. Все разъехались, все нас покинули… - раздался голос Санды. Она обращалась больше к Егору.
Художник услышал вызов, укор в ее голосе и, с некоторым усилием оторвав взгляд от Симины, приготовился рассказать в меру пикантный анекдот, который всегда имел успех в семейных домах. "Мы неразговорчивы, потому что слишком умны…" - так начинался анекдот, но начать Егор не успел. Его опередил г-н Назарие:
- У вас, вероятно, летом бывает много гостей, здесь, в имении…
Он говорил несколько минут кряду, без передышки, как будто боялся, чтобы снова не пало молчание, - о раскопках, о красоте придунайских равнин; сетовал на нищенское положение музея древних культур… Егор украдкой поглядывал на г-жу Моску. Лицо ее выражало восторг, но было ясно, что она сейчас далеко. Санда, воспользовавшись паузой в монологе г-на Назарие, громко сказала:
- Maman, жаркое остынет…
- Какие интересные вещи рассказывает господин профессор! - воскликнула г-жа Моску и со своим неизменным аппетитом принялась за жаркое, слегка наклонив голову над тарелкой и больше ни на кого не глядя.
Впрочем, кроме нее, не ел никто. Даже г-н Назарие, голодный с дороги, не сумел осилить больше половины порции. Остальные едва притронулись к своим - такое амбре было у жаркого.
Санда властным жестом подозвала экономку, которая смирно стояла у дверей.
- Я кому говорила не подавать больше баранины, - со сдержанным гневом процедила она.
- Где же, барышня, птицу взять? - защищалась экономка. - Которая была, я всю прирезала вчера и третьего дня. Которая сама не околела. Была одна гусыня, да я ее сегодня утречком тоже околемши нашла.
- Почему же у крестьян не купить? - вскипела Санда.
- А они не продают, - без запинки ответила экономка. - Не продают, или у них тоже… того, - добавила она со значением.
Санда покраснела и сделала ей знак убрать тарелки. Г-жа Моску доела жаркое.
- Какие прекрасные вещи рассказал нам господин профессор про Бэлэноаю! - начала она несколько нараспев. - Подумать только, под землей - и столько разных фигурок, столько золотых украшений!..
Профессор забеспокоился.
- Золотые попадаются редко, - перебил он ее, - время золота тогда еще не настало. Да и здешняя цивилизация была аграрной, не города - селенья, хотя и процветающие. Золото же ходило больше в греческих портах…
- Находили и золото, украшения из старинного золота, я помню, - с негаснущим упоением произнесла г-жа Моску.
- И у тети Кристины такие были, - ввернула Симина.
- Угомонись, - одернула ее Санда. - Тебе-то откуда знать?
- Мне мама говорила, - бойко парировала Симина. - И кормилица.
- Вечно кормилица забивает тебе голову всякими небылицами, - возмутилась Санда. - Ты уже большая, а на уме одни сказки!
Симина ответила сестре едва уловимой улыбкой, одновременно презрительной и равнодушной, потом перевела взгляд на Егора, посмотрела испытующе и важно, как бы прикидывая, чего от него ждать - тоже занудства?..
Беседа не клеилась. Г-н Назарие обратился к Егору.
- Это замечательно, что вас увлекли придунайские степи, - заговорил он. - По-моему, еще никто не брался изображать такую природу. Первое впечатление от нее - безысходности. Кажется, что все тут пусто, выжжено солнцем, но стоит приглядеться - какое мощное, всесокрушающее плодородие! Дивные, чарующие места…
Он говорил искренне, с чувством. Егор смотрел и удивлялся. Вот тебе и книжный червь, вот тебе и бирюк. Куда девалась его угловатость? Жесты стали летучи, а слова - как соком налитые. То ли он произносил их по-особому, глубже, проникновеннее…
- Да, господин Пашкевич - прекрасный художник, но он и лентяй, каких свет не видал, - дразняще протянула Санда. - Живет у нас целых три дня и еще ни разу не взялся за кисть…
- Как прикажете понимать ваш дружеский укор? - галантно откликнулся художник. - Я мог бы понять его, например, в том смысле, что вам не терпится увидеть меня за работой, чтобы я поскорее все написал и уехал восвояси…
Санда улыбнулась ему поощряюще. Егор прекрасно понимал этот язык, все его оттенки, полушутливые, кокетливые, капризные, и то, что за ними, - манок, зов, желание. "Санда, что ни говори, великолепна", - думал он. Хотя ее поведение в эти три дня порядком его разочаровало. Здесь, в имении, она меньше всего походила на ту раскованную юную особу, которая в Бухаресте с такой смелостью приблизила его к себе и так горячо пожала ему руку, когда он принял приглашение погостить месяц у них в усадьбе. "Мало ли что - может быть, просто стесняется других гостей", - пытался Егор оправдать ее сдержанность в первый вечер.
- …Я и точно никуда сейчас не годен, - продолжал он, обращаясь к г-ну Назарие. - Во всяком случае, что касается живописи. То ли в погоде дело - осень, а похоже на разгар лета, так разлагающе действует…
- Но я бы его простила, если бы он исправился, - смеясь, сказала Санда. - Эти три дня были слишком шумные, столько народа, столько друзей, не до работы. А вот с завтрашнего утра уже можно и начать, теперь мы одни…
Егор поигрывал ножом. Рукам его требовалось сжать что-то твердое и холодное.
- Я тоже буду жить совершенно незаметно, - заверил г-н Назарие. - Мы будем видеться только здесь…
Г-жа Моску рассеянно кивнула.
- Вы оказываете нам большую честь своим присутствием. - У нее вдруг прорезался неожиданно уверенный и сильный голос. - Подумать только: гордость румынской науки!..
Видимо, это словосочетание доставляло ей особое удовольствие. Егор опустил глаза, уже не так судорожно сжимая нож. Санда из-под ресниц следила за его движениями с внезапной досадой. "Он может Бог знает что подумать о маме".
- Сударыня, - недоуменно перебил хозяйку г-н Назарие, - позвольте мне отнести ваши похвалы на счет моего учителя, великого Василе Пырвана. Вот кто действительно был нашей вершиной, нашей гордостью, румынским гением…
Казалось, профессор только и ждал повода уйти в слова, отгородиться ими от этого странного застолья, от этих чудаковатых хозяев. Он говорил об учителе с жаром и благоговением: это у него он заразился страстью к археологии, это он, учитель, доказал, что румынская земля славна прежде всего древней историей.
- А прелесть раскопок, палаточной жизни, трепет перед каждым найденным предметом! Какой-нибудь железный гребень, ржавый гвоздь, глиняный черепок, убогие, никчемные вещицы - да валяйся они на дороге, за ними никто и не нагнется, для нас же они милее самой прекрасной книги и, быть может, даже самой прекрасной женщины…
Санда взглянула на Егора, улыбаясь и ожидая ответной иронической улыбки. Но тот слушал уважительно, с сочувствием.
- Иногда с простого железного гребня начинается открытие цивилизации… - снова обратился профессор к г-же Моску, и вдруг у него перехватило горло. Он осекся, остолбенело глядя куда-то поверх нее, не смея даже закрыть глаза - ведь каких только страстей не увидишь с закрытыми глазами!
- Кто будет кофе? - громко спросила в з*о мгновенье Санда, с шумом отодвигая стул и вставая из-за стола.
Г-н Назарие почувствовал, как холодная влага покрывает его плечи, грудь, руки, будто он медленно вступал в полосу студеного тумана. "Я просто устал", - подумал он, крепко сплетая пальцы. Скосил глаза на Егора. Ему показалось странным, как тот сидит: улыбается и тянет вверх руку, словно ученик на уроке.
- Вы тоже, профессор? - услышал он голос Санды и поспешно ответил:
- С превеликим удовольствием…
Но только увидев на столе чашечки с кофе, он понял, о чем его спрашивали, и совершенно пришел в себя. Вновь, уже без страха, он поднял глаза на г-жу Моску. Она сидела, задумчиво подперев щеку рукой. За столом молчали. Он только заметил, что Симина смотрит на него пытливо и как-то подозрительно. Будто трудясь над разгадкой тайны. Озабоченность ее была тяжелой, неприязненной. Совсем не детской.