Он был искренне возмущен. Я знал, что он входит в одну из групп алжирского Сопротивления.
- А если бы они передали тебя в руки фликам, ты бы живо очутился в Мешерии, а то и в каком-нибудь другом концлагере еще почище.
Скупым, точным движением Фернандес зажег новую сигарету. В промежутках между затяжками он покачивал головой.
- А ты знаешь, какой мерзавец занимается вербовкой рабочих для бошей?
На мгновенье он замолчал и отвел взгляд. Я понял: сейчас он скажет мне об Альмаро, и ждал его слов почти со злорадным нетерпением.
- Бывший компаньон Моретти. С тех пор как он работает на итало-германскую комиссию, он загребает сумасшедшие деньги!
Все это мне было известно, и поэтому я молчал. Я как раз брил над верхней губой.
- Этот человек опасен, потому что он не глуп и ему не откажешь в храбрости, - продолжал Фернандес. - Ну и, кроме того, он превосходно говорит по-арабски. Он любит деньги и немало их зарабатывает на каждом бедолаге, которого ему удается зацапать для отправки во Францию. К тому же, мне кажется, у него какие-то делишки с интендантством Роммеля.
Фернандес вдруг оживился. Его бледное лицо порозовело, пошло пятнами по лбу, по щекам, будто его хватил солнечный удар.
- Мерзавец!.. Такого пристукнуть мало.
Внешне я был совершенно спокоен и все же чувствовал, как меня снова охватывает волнение. Фернандес встал и принялся ходить по комнате. Я заметил, что зеленоватые брюки немного коротки для его длинных ног и болтаются выше лодыжек. Тихо цедя слова, он повторил:
- Такого пристукнуть мало…
На этот раз от моего безразличия не осталось и следа. Я подумал, что он повторил эти слова специально для меня. Он как бы давал мне совет, исподволь подталкивал и ободрял меня. И я почувствовал, как внутри меня все вдруг потеплело, высохло, славно тело мое наполнили горячим пеплом. В зеркале было видно, что теперь Фернандес неподвижно стоит у окна. Я повернулся, чтобы лучше рассмотреть его и убедиться, не ошибся ли я. Но нет, он сказал это для себя. Казалось даже, он не обращает на меня ни малейшего внимания. Все зеркало было испещрено брызгами солнца, да и у меня на лице играли солнечные зайчики, щекоча кожу. "Такого пристукнуть мало!" Значит, и другие ненавидят его. А ведь тех, других, не избили, не оскорбили, не унизили, как меня! У тех, других, меньше прав на ненависть, чем у меня! Крапинки солнца двигались по лицу: я стал похож на человека, пораженного какой-то ужасной болезнью. Но вот Фернандес отошел от окна, и поток солнца залил каменный пол.
- Ты не запомнил номер машины?
Удивленный, я повернулся к нему. Я хотел было придать лицу насмешливое выражение, но вовремя вспомнил о своем подбитом глазе и распухших губах. (С насмешливой ухмылкой я выглядел бы еще безобразнее.)
Поэтому я лишь пожал плечами.
- Ну конечно же… - заметил Фернандес, словно спохватившись, что задал дурацкий вопрос.
Уйдет ли он наконец? Я добрился, смочил лицо водой и старательно высушивал его, прикладывая к коже полотенце. Мне страшно хотелось, чтобы он ушел, но Фернандес, казалось, совсем не торопился. Он работал у Моретти в утренней смене и уже отстукал свои восемь часов.
Я стал тщательно вытирать детали бритвы.
Фернандес, конечно, ждал, пока я кончу, чтобы заговорить о том главном, ради чего он и пришел. Ведь не явился же он только для того, чтобы справиться о моем здоровье. Он мне надоел. Мне до зарезу надо было побыть одному, и теперь вот приходилось делать усилие, чтобы скрыть свое плохое настроение. Тем не менее я спросил его:
- Ты видел Монику?
Он знал, что Моника моя подружка.
- Видел. У нее все в порядке. Вчера вечером она спрашивала о тебе. Я сказал, что зайду к тебе сегодня.
(Должно быть, мое неожиданное исчезновение удивило ее.)
- Славная девушка, - добавил Фернандес. - Похоже, что она здорово к тебе привязалась.
На сей раз он попал в точку. Его слова были мне приятны. И неожиданно я пожалел, что обошелся с ним так неприветливо.
Моника, ее отец и старший брат убежали из Рубэ в сентябре 1940 года и с того времени держали здесь маленький ресторанчик, где я обычно обедал вместе с товарищами по гаражу.
До меня Моника сошлась с неким Андре, который сразу же, как только узнал, что она беременна, куда-то уехал. Ребенок прожил всего две недели.
Я частенько думал об этом самом Андре, об этом незнакомом мне человеке, испытывая в такие минуты удивлявшее меня чувство гнева. Я спрашивал себя, действительно ли люблю Монику. Ну да, люблю ли я ее? Любовь, как и ненависть, как и любая другая глубокая страсть, должна захватывать человека целиком, входить в его плоть и кровь. А я и сам хорошенько не знал, как у меня с Моникой.
Однажды вечером, провожая Монику домой из ресторанчика, я обнял ее. Она жила одна в скромной и со вкусом обставленной комнатке на последнем этаже высокого меблированного дома. Ту ночь мы провели вместе… Мы лежали на кровати, и через открытое окно до нас доносилось звездное дыхание ночного неба…
Я закурил сигарету, которую предложил мне Фернандес. Казалось, настало время поговорить о серьезных вещах. Не знаю отчего, но меня вдруг охватило чувство острого любопытства.
- Я хотел у тебя спросить, - начал Фернандес, - как твой дядя Идир… Его ведь зовут Идир?
- Да.
- Так вот, по-прежнему ли твой дядя Идир время от времени бывает в Марокко?
Странно, что Фернандес заинтересовался контрабандой.
- Тебе нужен материал на пальто, что ли?
Мне хотелось произнести эти слова с улыбкой, но тут я вспомнил о своих распухших губах и затекшем глазе.
- Не шути. Дело важное…
Он понизил голос, как будто хотел придать оттенок большей интимности и даже таинственности нашему разговору.
- Твой дядя не собирается туда на днях?
- Я ничего не знаю об этом..
- Ты не пойдешь к нему?
- Нет.
Фернандес упорно тер маленькое жирное пятнышко на своих брюках, возле коленки. Когда же он уйдет? Мне казалось, он сидит здесь уже много часов. Я посмотрел на него недружелюбно. Он поднял голову, и я увидел его почти бесцветные глаза. Мать его была эльзаской. Я знал ее - видел однажды в Оране: крупная сухощавая женщина со светлыми волосами и такими же, как у сына, бесцветными глазами. Фернандес снова заговорил:
- Послушай. Это не то, что ты думаешь. Речь идет об одном человеке… одном товарище, который должен пробраться в Марокко в ближайшие дни. Тайком. О паспорте не может быть и речи. Его выследила полиция. За ним усилилась слежка. В районе между Тлемсеном и Марниа свирепствует тиф. Сейчас повсюду рыщут жандармы.
- И тебе хочется, чтоб его сопровождал Идир?
- Чтобы он провел его в Уджду. Пусть бы он довел его только до Уджды, а там ему помогут. Догадываешься, куда он пробирается?
Я ни о чем не догадывался. Можно было предположить все, что угодно, - ведь я точно не знал, кто этот человек и что ему нужно. Фернандес немного раздражал меня своей таинственностью. Он, должно быть, заметил мое недовольство и сказал:
- Ему нужно попасть в Англию.
- Через Казу и Гибралтар?
- Да.
Он не сразу решился мне ответить. Быть может, есть другой путь - через Арбауа и Танжер. Или на юге - через Агадир или Могадор. Не доверяет он мне, что ли? Я долго молча смотрел на него, потом откинулся назад.
- Мой дядя слишком стар для такого дела.
- Слишком стар? Что ты мне заливаешь?
Я почувствовал, как меня снова охватило враждебное чувство к Фернандесу. Почему он не скажет мне все, что знает? Наконец он, кажется, решился и нетерпеливым жестом отбросил сигарету.
- Слушай. Этот товарищ попал сюда из Марселя. Ему грозит серьезная опасность.
- Почему?
- Видишь ли… Он убил немца, офицера… Нужно, чтобы он как можно быстрее пробрался в Гибралтар.
- Понятно…
- Ему многое известно. А ведь самый отважный человек не может поручиться, что он не заговорит в руках специалистов по пыткам.
Он заметил, что говорит слишком громко, и замолчал, настороженно прислушиваясь. Я успокоил его:
- Никого нет. Старуха во дворе.
Мне льстило, что Фернандес решился, наконец, посвятить меня в это дело, а сама история показалась драматической и очень волнующей. Фернандес наклонился и доверительно добавил:
- Полиция знает его приметы.
- Но как же ему удалось бежать?..
- Ему помогли товарищи.
Он медленно почесал грудь. Я и так и этак прикидывал про себя слова: "специалисты по пыткам". На жандармских постах и даже в городских комиссариатах истязали арабов, из которых хотели вытянуть какие-либо сведения или признания: к палке, продетой под колени, привязывали кисти рук, стегали хлыстом, вливали воду через пищевод, забивали бутылку горлышком в задний проход. Я слышал разговоры об этом. Но можно представить себе, к каким изощренным пыткам прибегают там в случаях крайней необходимости. Я даже вздрогнул от отвращения, словно чья-то липкая, ледяная рука коснулась моего затылка.
- Известно, что он здесь. И в полиции такая суматоха поднялась, что дальше некуда. Его нужно срочно переправить.
- Мой дядя стар и болен…
- Но ведь совсем недавно он перешел границу в лесу и вернулся обратно с тюком в сорок килограммов на спине.
- Да, но это не одно и то же: провести… твоего товарища или пронести сорок килограммов контрабандного товара… В глазах судей это разные вещи. А ты ведь сам говоришь, что охрана усилена.
Фернандес понуро опустил голову. Я почувствовал, что он огорчился и приуныл, и добавил: