Между мной и удивленным человеком за решетчатой калиткой протянулась невидимая нить, которую я никак не мог разорвать. Я чего-то ждал, чего - сам не знаю. Я ждал и знал, что на этот раз ненависть утроит мои силы, если он бросится на меня. Я был уверен, что ударю его, ударю с бешенством, беспощадно и ничто не остановит меня! Но Альмаро не двигался. И я подумал: он тоже ждет, что я сделаю какое-нибудь угрожающее движение. У него, наверно, есть револьвер. И он выстрелит не раздумывая. Меня душила ярость - я задыхался. Я готов был ринуться вперед, наброситься на него. Выстрелит или нет? В его неподвижности было что-то зловещее. Он казался совсем маленьким. Ну да, он пригнулся, черт его побери! Конечно, он узнал меня и был начеку! Я не мог больше сдерживаться и выкрикнул по-арабски:
- Дерьмо! Свинья!
Мне показалось, что мой голос заполнил всю эту бескрайную ночь, что этот белесый свет, эта лунная спокойная тишь вот-вот взорвутся с ужасающим грохотом. Но и в этом горячечном состоянии я почувствовал, как тревога леденит мне грудь. Не сводя глаз с Альмаро, стоя все так же спиной к стене, я сделал шаг в сторону. Рук из карманов я не вытащил. Я был уверен, что при малейшем движении, которое покажется ему подозрительным, он ухлопает меня. Но не от этого бешено колотилось мое сердце, нет! Просто меня охватила злоба при мысли о том, что я могу еще раз очутиться в руках Альмаро, что вынужден удирать от него только потому, что у меня нет ничего, кроме жалкого ножа, что я должен снова признать себя побежденным. И на этот раз побежденным… И на этот раз униженным…
Я медленно пятился, отступал, не спуская глаз с силуэта за решеткой.
Альмаро не пошевелился, когда я оскорбил его. А он мог бы выстрелить. Почему же он не стрелял?
Я снова крикнул:
- Ты еще мне заплатишь!..
Но эта угроза тут же показалась мне такой пустой, такой смехотворной, что я, не оглядываясь, пошел по дороге. Меня снедали стыд, бессильная злоба, отвращение. Не все ли равно, если тот, другой, выстрелит мне в спину? Я был готов умереть. Я заслуживал смерти. Пусть я свалюсь на тротуар с пулей в животе!..
Я не оглянулся.
Валясь с ног от усталости, я вошел в свою комнату. Болело бедро. Резкая боль пронизывала всю ногу, засев где-то в самой мякоти.
Я заглянул в зеркало, увидел свое растерянное лицо и отвел глаза в сторону.
IV
Окно было распахнуто настежь, но в комнате стояла жара. Лежа на кровати, я весь обливался потом.
Я пытался понять поведение Альмаро. Он, конечно, подумал о покушении. Чем иным мог он объяснить то, что я торчал у его дома, как не намерением отомстить ему? Заметив меня, он сразу же насторожился и вытащил револьвер. Правда, в темноте я не мог разглядеть оружия, но он, безусловно, держал его в руке.
Значит, Альмаро испугался! Значит, я внушил ему страх! Мысль об этом доставила мне удовольствие. Приятно было думать, что отныне он будет остерегаться меня и примет меры предосторожности. В любое время дня и ночи он будет бояться, как бы я не вынырнул из темноты, из-за угла, из-за машины и не убил его.
Я закурил, нервно разминая сигарету пальцами.
Зеркало умывальника висело как раз напротив моей кровати, и всякий раз, когда я затягивался сигаретой, в глубине его загорался розовый огонек. На несколько минут я весь ушел в эту игру и ни о чем не думал: при каждой вспышке огненной точки я различал только одно - свое лицо, похожее на какую-то красноватую маску, выглядывавшую из Зеленого омута. Продолговатую маску с черными провалами на месте глаз, будто у меня были пустые глазницы.
Вот такое лицо будет у меня после смерти. Да, я буду именно таким: высохшее лицо, прозрачная кожа, темные пятна на щеках, на лбу, на висках. Я не боялся смерти. Иногда, правда, я думал о ней, но это мало меня волновало. А в эту ночь игра с зеркалом вызвала во мне смутную тревогу. Я не хотел умирать, не отомстив Альмаро. И никак не мог отогнать от себя эту навязчивую мысль. Мне начали мерещиться всякие нелепости: то я заболеваю тяжелой болезнью, то становлюсь жертвой несчастного случая и меня выносят из больницы ногами вперед.
Я думал, что если со мной случится что-нибудь подобное, то я приду в отчаяние не от уверенности в близкой смерти, а от сознания того, что Альмаро останется в живых.
Я опять затянулся сигаретой: захотелось снова увидеть в зеркале свое лицо с огромным лбом и запавшими щеками. Но на этот раз под темными дугами бровей я уже разглядел свои глаза. Они сверкали в глубине глазниц, словно две белые жемчужины. И я сказал себе, что готов убить Альмаро, а уж потом мне будет не то что безразлично, но легче умирать.
В среду.
Около полудня ко мне притащилась старая Флавия; ей надо было убрать в комнате. Вошла она тихонько, украдкой, но я все же уловил позвякивание ключей, стук посуды и проснулся. Мне не хотелось разговаривать с ней, и я сделал вид, что сплю. Сквозь приоткрытые веки я видел ее черно-серую фигуру, залитую бьющим из окна солнцем.
Она подошла к кровати; я постарался дышать ровнее. До чего же неприятно лежать вот так, когда на тебя устремлен чей-то внимательный взгляд! Мне захотелось подшутить над старухой - сделать вид, будто я неожиданно проснулся. Я услышал, как она что-то пробурчала себе под нос, потом вышла из комнаты. Рывком я вскочил с кровати и начал торопливо бриться. В ту же минуту на лестничной клетке прошуршали шаги. Бритва замерла в воздухе, я весь превратился в слух. Кто-то остановился у самой двери. Я вдруг подумал, что, если это пришли за мной, у меня будет самый идиотский вид с этакой намыленной физиономией. Заторопившись, я вмиг вытер лицо полотенцем. В дверь постучали. Как знать, что кроется за этим стуком? Может быть, Альмаро встревожился и напустил на меня полицию? Я затянул пояс потуже и решил сопротивляться. За дверью говорили. Голос старухи:
- Дома он. Дрыхнет. Стучите сильнее.
(Вот стерва! Конечно, она всегда готова предать меня!)
- Уже стучал. Он не болен?
(Голос показался мне знакомым.)
- Сами увидите…
Снова постучали - на этот раз сильнее, пожалуй, даже с нетерпением. Я глянул в зеркало и увидел там свою пригнувшуюся фигуру, очень бледное лицо.
- Смайл!
Я ошибся. Это Фернандес. Я был так удивлен, что и не подумал пойти открыть дверь.
- Смайл! - опять крикнул Фернандес, барабаня в дверь.
Что ему от меня нужно? Я не пошевелился. И без него тошно - так зачем еще он приперся ко мне?
Наконец я открыл, усиленно моргая глазами, чтобы подумали, будто я только что проснулся.
Передо мной стоял, удивленно глядя на меня, Фернандес.
- Что случилось? Тебя избили?
- Входи. Пустяки…
Я нервничал. Меня раздражал его пристальный взгляд. Он, должно быть, думает, что мне просто-напросто съездили по физиономии. Я сказал:
- Садись. Сейчас вот только побреюсь.
Он уселся на край кровати, вынул пачку сигарет.
- Ну, ты чего зашел?
Наигранный беззаботный тон. Мне страшно хотелось, чтобы он не засиживался.
- Тебя ведь сегодня не было в гараже. Вот мне и захотелось узнать, что такое с тобой стряслось, - спокойно ответил Фернандес.
- Что новенького в гараже?
- Почти ничего. Но тебя скоро уволят… Кое-кого уже сокращают.
Я промолчал. Это меня не трогало. Фернандес спросил:
- Закуришь?
- Только что бросил.
Он старательно раскурил сигарету. Я понял, что он не торопится и пришел ко мне не только затем, чтобы, справиться о моих делах.
Бреясь, я рассматривал в зеркало его тонкую белесую мордочку с желтыми глазами. У него была очень бледная кожа, испещренная веснушками. Он был одет в синюю спецовку и брюки цвета хаки - память о 39–40 годах, которые он провел в Нанси в танковых войсках. Был взят в плен в июне. Сбежал в начале июля, как раз накануне отправки в Германию. Хороший товарищ, искренне любит меня, но пришел очень уж некстати. Сейчас мне во что бы то ни стало нужно побыть одному.
- Кто это тебя так разукрасил? - спросил он.
- Что? - вяло отозвался я.
Я-то прекрасно понимал, что речь идет о моем распухшем лице, но у меня не было желания поддерживать разговор.
Я взглянул на Фернандеса, и он, казалось, смутился. Сделав резкое движение рукой, в которой была зажата сигарета, он сказал, чуть усмехнувшись:
- Так. Подрался, что ли?
Я выбрил под подбородком ту, самую трудную, часть его, где волосы растут в разные стороны. Фернандеса, видимо, удивляло, что я медлю с ответом. А я подумал о том, какие лица будут у товарищей из гаража, когда он им скажет: "На малыша Смайла напали какие-то типы из машины, когда он сдирал плакаты Тодта!"
Фернандес ждал. Сидя на краю кровати и болтая ногами, он следил за движением бритвы под подбородком.
Наконец я выпалил:
- На меня наскочили два типа.
- Почему?
Нервы сдали у меня до того, что я чуть было не крикнул: "Ты мне осточертел! Кто тебе дал право задавать мне вопросы?"
Но я только сказал:
- Я как раз сдирал плакаты…
Это сообщение, как мне показалось, очень заинтересовало его. Он встал, совсем забыв о сигарете, торчавшей в углу рта, и сощурился от ее едкого дыма.
- Плакаты? Какие плакаты?
- С призывом ехать на строительство укреплений во Францию.
- А что это за типы?
- Понятия не имею. Они выскочили из машины.
- Они застали тебя врасплох?
- Да…
- Европейцы?
- Да.
Теперь он оставил меня в покое. Я не хотел ему рассказывать продолжение всей этой истории.
- Сволочи, - пробормотал Фернандес.