- Если бы это было правдой, - услышал он ее слабенький голосок, - то и тогда... твой отец остался бы гением. Только я одна понимаю, насколько он велик. Ему многое дозволено, если это обогащает его писательское мастерство. Оценку своим поступкам может дать только он сам. Во имя творчества...
Мать говорила и говорила, маскируя свои страдания красочными иллюзиями, и Эндре понял: не стоит зря тратить на нее ни слов, ни времени, болезнь ее неизлечима и заключается она в том, что мать считает отца необыкновенным и никогда не признает, что Геза Варьяш - личность довольно заурядная, писатель, чей талант давно иссяк, что ничего значительного он уже не создаст, потому что живет в мире обманчивых иллюзий, в то время как настоящее искусство не терпит фальши. Для матери важно только одно - остаться супругой Гезы Варьяша, какой ценой - не имеет значения, ибо она посвятила отцу всю свою жизнь.
- ...Мы вместе сидели в сегедской тюрьме, - сказал как-то дядя Кальман. - Я был осужден на два года, твой отец - на полтора. На суде он вел себя превосходно. Когда ему дали последнее слово, он произнес такую страстную речь, что она ходила по рукам в списках. Студенческая молодежь с воодушевлением подхватила имя неизвестного писателя. Наверное, он казался многим грубым и даже вульгарным, но в нем жила какая-то удивительная внутренняя сила, которая позволила ему создать произведения, ставшие новым явлением в литературе. Впечатляли публику и его выступления. Сверкающий взгляд, представительная фигура, яркая речь... Он сумел покорить даже меня, человека в общем-то трезвомыслящего. Твоя же мать была в ту пору молоденькой студенткой с романтической душой. Она написала отцу в тюрьму восторженное письмо. С этого, собственно, и началось их знакомство.
Когда младшая дочь члена правящей партии богача Альфреда Шпитцера, то есть твоя будущая мать, посетила осужденного за подрывную деятельность Гезу Варьяша в тюрьме, разразился скандал. Шпитцер пытался объяснить дочери, что она встала на порочный путь, но тщетно - она верила, что сама судьба поставила ее рядом с Гезой и ее предназначение заключается в том, чтобы пожертвовать всем во имя этой необыкновенной любви. Она ушла из родительского дома, смирилась с материальными трудностями, но была безмерно счастлива и никогда не переставала доказывать родителям свою правоту. Она стала совестью Гезы, источником его вдохновения. Всегда вперед, только вперед, к вершине, достигнув которой можно смело посмотреть в глаза родителям и милостиво простить их слепоту. Таким стало ее жизненное кредо. Короче говоря, свою политическую и писательскую карьеру твой отец сделал благодаря матери...
И вот теперь мать сидит рядом с Эндре и думает о далеком Париже, о стариках родителях, которые там обосновались, о разбросанных по всему миру родственниках, которые до сих пор никак не могут простить ее поступка. И матери легче умереть, чем в письме к своему отцу признаться, что он был прав, что Геза Варьяш действительно выскочка и бездарь, что он содержит любовниц и позорит ее... Вот почему мать никогда не потребует развода - она будет доказывать, пусть уже не родителям, а самой себе, что сделала правильный выбор. Может, Геза Варьяш и сейчас вынашивает великий замысел, а ее долг заключается в том, чтобы вызревающее годами прекрасное творение когда-либо увидело свет. Этому она решила подчинить все...
Паровоз визгливо свистнул. Эндре очнулся, его воспоминания мигом растаяли. Марика стояла рядом с закрытыми глазами. "Я знаю, даже убежден в том, - продолжал думать юноша, - что отец никогда не напишет по-настоящему талантливого произведения, так как у него не хватит мужества быть искренним до конца. Мама ощутила это так же отчетливо, как и я, и именно это сознание безысходности заставило ее совершить трагический шаг..."
- Хотите спать? - спросил Эндре девушку, которая так близко наклонилась к окну, что спадавшие на лоб светлые волосы коснулись стекла.
- Завтра высплюсь, - ответила Марика и принялась чертить круги на запотевшем стекле. - Я люблю поспать.
- А еще что вы любите делать? - поинтересовался юноша, разглядывая в окне отражение задумчивого лица девушки.
- О, многое! Люблю жизнь во всех ее проявлениях.
"Да она прямо философ! - изумился Эндре. - А может быть, сноб? Среди провинциалок снобизм довольно распространен. Такие девушки обычно ведут дневники, в которые записывают мысли великих людей".
- Конечно, вам это может показаться позой, - продолжала Марика. - И потом, я не точно выразилась. Есть вещи, которые я делаю весьма неохотно, хотя они имеют самое прямое отношение к жизни.
- Например?
- Ну, скажем... - Она приложила палец к губам и задумалась. - Ну, скажем, я не люблю лгать, не люблю откровенничать с чужими людьми...
- Вы и ученикам внушаете, что ложь имеет прямое отношение к жизни? - спросил Эндре, повернувшись к ней вполоборота.
Девушка вскинула голову, в глазах ее засветились пытливые огоньки.
- О таких вещах я еще не говорила с детьми. Но в дальнейшем постараюсь объяснить им, что лгать нельзя. Конечно, с моей стороны было бы глупостью утверждать, что можно прожить жизнь, ни разу не солгав...
"А она неглупа, эта учительница, - решил про себя Эндре. - Кажется, я ошибался в ней. Большинство людей утверждают как раз обратное..."
- И часто вам приходилось прибегать к обману? - спросил он уже с любопытством.
- Я не отношу себя к числу обманщиков, - ответила Марика, - но бывает, обстоятельства складываются так, что волей-неволей приходится лгать. Как это говорят? Прибегать ко лжи во спасение.
- Выходит, и честные люди лгут?
- Можно подумать, что вы всегда говорите правду.
- Значит, вы считаете, что я честный человек? А почему?
- Чувствую.
- Не люблю людей, которые руководствуются только чувствами. Человек не должен доверять своим чувствам. Чувствовать можно холод, тепло, вкус, запахи и многое другое. А честен человек или нет - нужно знать. Вот вы со мной едва знакомы и, следовательно, не можете знать, честен я или нет. Между прочим, сам я полагаю, что не таков.
Девушка молчала. Она впервые в жизни встретилась с человеком, который не считал себя честным. "Странный тип, - подумала она, - сначала не обращал на меня никакого внимания, а теперь вдруг разговорился. А он ведь довольно не глуп".
Поезд тем временем громыхал колесами, проскакивая стрелки, а машинист давал резкие продолжительные свистки.
- И почему же вы нечестный человек? - тихо спросила Марика.
Эндре с трудом раскурил сигарету, выпустив дым на оконное стекло.
- Об этом я расскажу вам в следующий раз, - ответил он, - если нас не будет так много. А теперь скажите, что вы любите больше всего.
- Читать и учительствовать.
- А читаете много?
- Когда есть время. Обычно перед сном: днем чаще всего бывает некогда.
- Что же вам нравится читать?
- Из венгерской литературы или зарубежной?
- Скажем, из венгерской.
- Из поэтов люблю Аттилу Йожефа, Радноти, но мне больше нравятся прозаики. Кто именно? Пожалуй, Кодолани, Дьери, Варьяш...
- Варьяш?
- Да, не все его произведения, но последний роман считаю очень хорошим.
- Какой роман вы имеете ввиду?
- В котором он так ярко описал жизнь и нравы детей функционеров. Он называется "Одиночество". Читали?
- Нет, не читал, - солгал Эндре и вспомнил, как, прочитав роман, здорово поссорился с отцом.
Девушка оживилась:
- Непременно прочитайте. Это очень интересная и смелая книга. В ней затрагиваются актуальные для нашего времени вопросы. К тому же Варьяш хорошо знает жизнь провинции...
Под стук колес Марика начала рассказывать содержание романа, а Эндре, почти не слушая ее, думал о своем...
О том, что он пишет новый роман, Варьяш никому из домашних не говорил. Он ежедневно запирался в кабинете, и в это время к нему могла входить только жена. Он никому не читал отрывков из романа, не давал интервью представителям печати, но слухи об "Одиночестве" каким-то образом все-таки просочились. "Колоссально, роман поразит всех, как гром среди ясного неба. Он вызовет такую бурю, какой еще не видывали в Венгрии..." - передавали из уст в уста посвященные.
Однажды утром Эндре торопливо пересекал двор киностудии, развлекаясь тем, что следил за бежавшей впереди собственной тенью. Он делал всевозможные движения руками, и тень в искаженном виде повторяла их.
- Банди! - окликнул его кто-то.
Эндре узнал голос кинорежиссера Баболнаи. Он остановился, обернулся, поджидая полноватого, запыхавшегося мужчину.
- Сервус, Банди. Развлекаешься? Как живешь? - Режиссер протянул Эндре руку и обнял его.
- Спасибо. Ничего живу. Что-нибудь снимаешь?
Они медленно пошли к съемочному павильону. Баболнаи страдал от жары, он шумно дышал, то и дело вытирал платком блестевшее от пота лицо и свисавший на шею дряблый подбородок.
- Ничего, старина. Нет подходящего сценария. Написал бы что-нибудь хорошее.
- Со временем, - улыбнулся Эндре. - А потом стану твоим первым ассистентом.
- О’кэй, старина! - Режиссер вынул из кармана конфету, развернул ее и, словно оправдываясь, сказал: - Сожалею, но тебя угостить не могу: конфета последняя. - С этими словами он положил ее в рот. - Послушай, Банди, давай договоримся...
- О чем?
- Я слышал, что твой отец работает над интересной книгой. Достань мне второй экземпляр рукописи, а я за это возьму тебя в штат первым ассистентом. Идет?
Эндре пожал плечами, прищурился от бившего прямо в лицо солнца:
- Что-то пишет, но что именно, убей меня бог, не знаю.