* * *
Стучали колеса. Я ехал в купе фирменного поезда "Москва-Уфа", ехал домой после длительной командировки и уже в вагоне ощущал тепло родного края. Я скучал по своему уютному городу, где даже в часы пик не встретишь суеты и толкотни московских улиц, где нет надоевшего грохота метрополитена с его невыносимыми сквозняками, и радовался скорой встрече с близкими мне людьми.
Моими соседями оказались сухонький подвижный дед, стриженный по-советски под полубокс, с аккуратными черными усиками, и долговязый неуклюжий паренек, аспирант уфимского педвуза, с необыкновенно широким, почти круглым лицом и длинными волосами, похожий то ли на хиппи, то ли на вождя индейского племени. Когда улеглись послепосадочные хлопоты и мы неторопливо стали доставать припасы к традиционному вагонному чаепитию, в дверь постучали, и наша проводница, строго оглядев купе, поинтересовалась, не уступит ли кто нижнее место бабушке. Этим "кто", конечно же, оказался я, потому как аспирант и так расположился на верхней полке, мучить старика тоже было бы неправильно, и я согласился. Наверху, если подумать, даже удобнее спать, никто тебя там не потревожит, а когда спишь, время в поездке проходит быстрее.
- Пожалуйста, - сказал я и закинул свои вещи чуть выше, а потом и сам отправился за ними.
- Спасибо, сынок, - поблагодарила бабушка. Я улыбнулся ей в ответ.
- А ты зачем туда забрался? - строго спросил меня дед с черными усиками и, весело прищурившись, показал на бережно извлеченную из саквояжа бутылку. - Полагается выпить за встречу, за знакомство.
Круглолицый аспирант довольно разулыбался:
- А я-то думаю, зачем мне надавали с собой столько закуски!
- Не, ребята, мы с бабушкой по чайку "прикольнемся". По зеленому, - откликнулся я и вопросительно посмотрел на бабулю.
"Ребята" не смогли скрыть разочарования, а бабушка одобрительно сказала:
- Спасибо тебе, внучек, принеси нам кипяточку.
- Ну, бабушка, я молодею прям на глазах. Только что был "сынком", а теперь уже "внучек", так мы и до правнуков дойдем.
- Дойдем, - засмеялась она, - мне ведь много годков. Я спрыгнул с полки и, взяв кружку, отправился за чаем, а когда вернулся, заметил, что дед с аспирантом уже слегка "познакомились" и завязали обычную в таких случаях беседу ни о чем.
- Вы представляете, всю страну заставили сидеть в позе орла! - кипятился дед, взбрасывая вверх указательный палец и потрясая им. - В позе орла! Представляете?!
Аспирант, раскрасневшийся от принятой водки и еще больше похожий на вождя краснокожих, понимающе хихикал, бабушка молча копалась в пакете, не вмешиваясь в разговор.
- Не понял, - встрял я, разливая кипяток в стаканы. - Кто это у нас сидит в позе орла?
- Это он про туалеты, - подсказал "вождь".
Дед повернулся в мою сторону:
- Вот ты скажи, как может старый человек справить нужду в поезде при такой болтанке, ведь ему не удержаться, взобравшись на унитаз с ногами и ошалело вращая головой в поисках опоры? И смотрится он, словно двуглавый орел на гербе нашей Родины, разве что гордости за свою страну при этом совсем не испытывает. А вонь, которая идет из сортира и которую ты вынужден нюхать на протяжении всей поездки?
Я вспомнил, что, когда покупал билет, кассирша неожиданно заявила:
- В середине только верхние места. Вас устроит?
- А что, в середине вагона ехать безопаснее? - удивился я.
- Вы не поняли. Вы же не хотите ехать рядом с туалетом?
- Нет, не хочу, - ответил я, представив бесконечный железный треск дверных защелок, и вместо плацкарты попросил купе.
Тем временем наш молодой попутчик разлил содержимое бутылки в стаканы, предложил традиционное "Будем!" и потянулся чокаться. Я чокнулся за компанию чаем.
- Вот у нас завкафедрой как выпьет, так и не парится ходить в туалет, а писает прямо в раковину - туда, где потом моет руки и посуду, - промолвил аспирант. - Не противно ли?
- Противно, разумеется, - поддержал старик. - Потому что нет у нас культуры! Я, например, не люблю, когда приходят гости. Они же обязательно написают мимо унитаза. Даже если будут очень стараться попасть куда надо.
- Вот вы, - обратился старик ко мне, - как вы думаете, долго ли в нашей стране народ будет писать мимо унитаза?
В его голосе слышалась насмешка, но я остался серьезен:
- Не знаю, я привык писать в писсуары.
Все замолчали. И некоторое время пили молча. Кто водку, кто чай. Я вообще не очень люблю из вежливости и принужденно поддерживать беседу с попутчиками. Обычно или слушаю рассказчиков, или думаю о чем-то своем. Поэтому небольшая компания разваливалась прямо на глазах. Замахнув очередную дозу, полупьяная часть нашего купе вышла перекурить. Мы с бабушкой продолжали неторопливое чаепитие. И тут она, до сих пор молчавшая, заговорила.
- В Германии необыкновенно чистые туалеты. Настолько чистые, что даже не знаешь, куда сходить. Боишься запачкать. Хочется выйти во двор по нужде. Но и там такой порядок, что удивляешься.
- А вы откуда знаете, как в Германии, бабушка?
- Да ведь я оттуда и еду.
- Были в гостях у детей? - догадался я.
- Нет, искала свою любовь.
- Любовь в Германии?
- Да. Я поняла теперь, что это была любовь, но я ее не узнала. Да и откуда было мне знать - мне, четырнадцатилетней послевоенной девчонке, - что она бывает такая.
* * *
Стучали колеса. Под их размеренный стук за окном проносились картинки наступившей осени, и казалось, это перелистываются страницы прошедшей человеческой жизни.
- Ох и дура же я была! Ох и дура!
Бабушка задумалась, переживая про себя нахлынувшие воспоминания.
- После войны у нас в Черниковке появились лагеря с пленными немцами. Они строили какие-то объекты, в том числе и дома. Бараки, где жили пленные, были огорожены колючей проволокой, и находились они как раз на половине пути в школу, куда мы, дети нескольких близлежащих деревень, ходили пешком. Детей после войны было много, и ходили мы все вместе.
Немцев, конечно же, не любили: почти у всех в семье были погибшие и пропавшие без вести. Если вдруг удавалось увидеть зазевавшегося фрица, то его закидывали камнями, которые как мальчишки, так и девчонки готовили заранее. Так мы пытались мстить. Да и в школе самым нелюбимым предметом был немецкий язык. Учительницу "немку" ненавидели, а язык откровенно никто не учил. Воспитательные беседы директора ни к чему не приводили. И я до сих пор удивляюсь той выдержке, которая позволяла учительнице проводить уроки.
Однажды, подкравшись к баракам, мы увидели двух немцев - старого и молодого, - которые курили и тихо разговаривали на ненавистном нам языке. Выскочив из-за укрытия, мы стали забрасывать их камнями. Мальчишки били из рогаток. Старик с криками скрылся, а молодой почему-то не стал уворачиваться от камней и неторопливо направился к нам. Ленка, моя подружка и соседка по дому, в ужасе завизжала и бросилась бежать. Все остальные сделали то же. А я испугалась так сильно, что не могла сдвинуться с места, потому что он шел прямо ко мне, глядя мне в глаза, и еще потому, что его серьезное по-детски веснушчатое лицо напомнило мне старшего брата, пропавшего на войне. И такие же рыжие, коротко стриженные, но забавно торчащие во все стороны волосы. И походка тоже его. Вот он сейчас подойдет ко мне, подергает шутливо за косички и скажет: "Ага! Попалась! Зачем на базаре кусалась?" И сам же рассмеется довольный, да так заразительно, что все, кто его смех услышит, тоже разулыбаются.
Немец остановился у заграждения и заговорил со мной. Я вслушивалась в его речь, но, конечно же, ничего не понимала. Помню только свое удивление тому, что это не был тот грубый гортанный язык, который мы привыкли слышать на уроке и в фильмах про войну, - речь его была певучая и необычайно красивая, словно я услышала нежный рокот моря, которого до сих пор никогда не видела.
Оцепенение мое прошло. И тогда я достала из сумки сверток с завтраком, который приготовила мне мама, перекинула через ограждение и убежала. Весь день не выходил у меня из головы этот веснушчатый немец, да и всю ночь я почти не спала, думала только о нем и вспоминала его тихий голос.
А утром я наврала подружкам, что проспала, и пошла в школу чуть позже, потому что тайно надеялась увидеть нового знакомого. Удивительно, но он оказался на том же самом месте и помахал мне рукой так, будто ждал меня. Я снова бросила сверток с завтраком и убежала, хотя он и пытался меня окликнуть. Так продолжалось долго, около месяца, прежде чем я осмелилась задержаться и чуть постоять рядом с заграждением, за которым находился он. Я не понимала его речи. Кажется, он спрашивал, кто я и как меня зовут. Только помню, как сердце мое билось сильно-сильно и как хотелось погладить его руку с продолговатым шрамом, идущим от большого пальца. Я украдкой заглядывала ему в глаза и почему-то не могла понять, какого они цвета, а когда он отворачивался, видела на голове две макушки - такие же, как у моего брата. Я и называла его про себя Женей, как брата, хотя и поняла, что зовут его Хайнц: он часто называл себя так в надежде, что и я назову свое имя, но я молчала. Ох и дурой же я тогда была!
В моей школьной жизни произошли значительные изменения. Успеваемость моя заметно выросла. Я и раньше хорошо училась, но вдруг стала просто одержима учебой. Читала запоем все учебники, даже математика, которая раньше давалась с трудом, стала понятной и простой, как слова любовной песни. И больше всего, конечно, нравились мне литература и немецкий язык. Я знала, что выучу его и смогу разговаривать с Хайнцом.