* * *
Потом мы долго пили чай и просто болтали ни о чем, как старые знакомые, давно не видевшиеся и радующиеся неожиданной встрече.
- Проводи меня, пожалуйста, - попросила она, когда с чаепитием было покончено. - И я хотела бы показать тебе мою коллекцию.
Мы вышли из кафе и, помахав на прощанье Пушкину, неспешно пошли вверх по улице его имени.
- И куда же мы идем? - спросил я.
- На кладбище, разумеется, - небрежно бросила она. - Ты же связался с готкой.
Она посмотрела на меня, хитро прищурившись, выжидая мою реакцию.
- Да вообще-то я ни с кем не связывался.
- Тогда какого черта я слушала твою историю?
- Ну, хорошо, - согласился я. - На кладбище так на кладбище. И как мы идем?
- По улице Пушкина.
- Разве может улица Пушкина вести на кладбище? - удивился я.
- Не знаю, но весь путь туда связан с его именем. Мы шли молча под ярким весенним солнцем, думая каждый о своем. Миновали ресторан и клуб "Пушкин", торгово-сервисный комплекс "Пушкинский", за домом № 37 свернули на улицу разбойника Степана Разина, затем на улицу анархиста Бакунина и наконец очутились возле центральных ворот мусульманского кладбища.
- Вот он, мой альбом марок, - сказала Танчулпан, входя в ворота.
- Марок?
- А разве ты не видишь собрания коммеморативных марок? Посмотри, сколько их здесь с различными зубцовками - и линейными, и рамочными. А вот и беззубцовые варианты.
Мы шли по дорожке мимо могил, и сравнение их с марками показалось мне вполне уместным. Словно кто-то тщательно подбирал хронологическую коллекцию, стараясь не упустить редкие экземпляры и экономя до предела место в кляссере. "Действительно, - думал я, - вот роскошные блоки могил с высокопарными надписями, а вот и простые бесхитростные издания, имеющие, несмотря на это, не меньшую историческую ценность".
На кладбище было немноголюдно. Чуть в стороне от нас беременная женщина склонилась над могилой родителей да местные служащие сгребали мусор и сжигали его. Почему-то рядом с могилами. Дым от костра сначала стелился по земле, а уж затем устремлялся высоко в небо.
Мы подошли к забытому всеми надгробному камню, покосившемуся от времени. С трудом удалось прочитать надпись: "Писатель Г. Масгут. 1907–1944".
- Твоя коллекция требует ухода, - сказал я Танчулпан.
- Это наша общая коллекция, - ответила она.
Я не стал возражать.
- Посмотри на могилу Бикчентаева, вандалы выдрали цветной металл с его памятника. Для таких уродов марки лишь предмет купли-продажи.
Я молчал и удивлялся тому, как хорошо знает кладбище моя спутница. А она остановилась у детской могилы и поздоровалась с мальчиком, глядевшим с фотографии, как со старым знакомым: "Привет, Тимурчик! Я принесла тебе конфеты!" - и положила на плиту конфеты в оранжевых фантиках.
- Твой родственник? - сочувственно поинтересовался я.
- Нет, просто я давно знаю эту могилу. Послушай, я целую зиму не была на кладбище. Я хочу побыть немного одна, а ты подожди меня здесь или погуляй немножко. Ладно?
Я не мог не согласиться и кивнул ей. И тогда она, свернув с дорожки, ушла куда-то вглубь захоронений и скрылась за деревьями, а мне захотелось просто побродить и послушать кладбищенскую тишину. "Именно здесь, среди могил, понимаешь, что наша бренная суета ничто по сравнению с вечностью, - думалось мне. - Мы все куда-то стремимся, нервничаем, спорим и ссоримся с близкими нам людьми, доказывая свою правоту. А настоящая правда, она же может открыться только здесь, в мире давно отошедших людей, отгоревших радостей и страданий. Может быть, права моя "готическая знакомая"? Если бы людей с детства приучали регулярно посещать кладбища и отдавать дань уважения покою ушедших поколений, возможно, они бы по-другому оценивали свои поступки и научились бы жить в мире и согласии?"
Но тут мои размышления были прерваны пьяными выкриками и неуместным здесь резким хохотом: толпа пьяных ребят, нагруженных баллонами пива, пробиваясь сквозь заросли и ограждения, направлялась в сторону оврага, куда ушла Танчулпан. Я забеспокоился и отправился за ней.
Я нашел ее сидящей на корточках возле какой-то могилы. Прижавшись к невысокой ограде, она вглядывалась в фото на памятнике. Осторожно, боясь потревожить, я подошел поближе и вздрогнул: с фотографии смотрела на меня моя спутница.
* * *
- Кто это? - спросил я в недоумении.
- Это я, - ответила Танчулпан. - Разве ты не видишь?
Я был в полной растерянности, но не стал расспрашивать ее ни о чем, ожидая, что девушка и сама все разъяснит, если захочет. И она рассказала.
- Моя история короче и намного прозаичнее твоей. Наверное, тебе будет противно и ты не захочешь больше со мной общаться. Но мне почему-то хочется все рассказать именно тебе. Почему? Потому что ты Орфей!
Она улыбнулась и, чуть помедлив, продолжила:
- Я умерла два года назад. И вот моя могила. Не смотри на меня так, я не сумасшедшая. Так получилось. Просто глупая случайность вдруг изменила мой счастливый мир, в котором я жила. Мне и сейчас непонятно, почему судьба обошлась со мной так жестоко. Я росла в дружной деревенской семье и была в ней единственным ребенком. Папа с мамой любили меня и баловали. Только, когда мне исполнилось одиннадцать лет, мама убила отца. Она и сама не знает за что. Просто после веселого праздника с обильной выпивкой она ударила его ножом, спящего, из-за какой-то мелочной обиды. Ее посадили, а меня воспитала бабушка. Освободили маму досрочно, но я с ней жить уже не смогла и сбежала в город.
Мне хотелось самостоятельности и независимости, а еще хотелось красивой жизни, и мечтала я о надежном мускулистом парне, рядом с которым будут нипочем все невзгоды. И такой нашелся. В первый же день моего пребывания в городе остановилась рядом со мной шикарная иномарка, и парень моей мечты с веселой улыбкой предложил прокатиться. Звали его по-иностранному красиво - Германн. Это была его фамилия. Мы катались весь день, и он угощал меня шашлыками, пивом и мороженым. Когда я утром пришла в себя от неожиданного счастья, мой принц объяснил мне, чем он занимается, и предложил работать на него.
Ты знаешь, я не удивилась, не испугалась, а полностью доверилась моему любимому. Он был сутенером, и я честно на него работала, пока не залетела. Германн был откровенно расстроен, сказал, что любит меня и что неплохо было бы сделать аборт. Но мне вдруг захотелось родить ребенка и начать новую жизнь в новых заботах и радостях. И я ушла, даже не сказав, что жду ребенка именно от него.
Ребенок умер во время родов. Мне его не показали и не отдали. Я выла несколько дней, как сука, у которой отняли щенят. Мне было больно оттого, что у моего ребенка не будет даже могилы, куда я смогу приходить, и тогда я решила похоронить себя. Выйдя из роддома, я заказала небольшой гроб, сложила в него детские вещи, которые во время беременности так тщательно подбирала. Потом позвонила одному из своих влиятельных клиентов и попросила помощи. Он договорился с кладбищенскими людьми, и мы устроили это захоронение, а через год поставили и памятник. Теперь всегда, когда мне очень плохо и когда хорошо, я прихожу сюда. Я прошу прощения у моего ребенка, у моей брошенной мамы, у погибшего нечаянно отца и снова живу. Вот так. Ты не заморачивайся сильно, ладно? Пойдем отсюда. Иди к выходу первым, а я за тобой, только ты не оборачивайся, пожалуйста. Так нужно.
В смятении я направился к выходу, не зная, как теперь вести себя после столь неожиданного откровения. Было невыносимо жаль бедную девушку, а еще невыносимее было осознавать, что моя загадочная знакомая оказалась обыкновенной прос…
"А идет ли она за мной?" - подумалось мне, потому что шагов ее не было слышно. Я оглянулся и увидел только, как обозначились на секунду и исчезли в глубине кладбища тени черной куртки и узорчатых колготок.
* * *
Я вышел на улицу Пушкина и вдруг понял, что она не ведет на кладбище, а, наоборот, выводит из его тьмы к весеннему оранжевому солнышку. И тогда я достал телефон и позвонил дочке.
- Привет, - сказал я. - Ты знаешь, а я дописал свою докторскую.
- Правда?! - обрадовалась девочка и засмеялась счастливо. - Теперь ты всегда будешь со мной?
- Да, теперь мне не нужно ничего писать, и я буду с тобой!
- Вот здорово! И с мамой?
- И с мамой, - неожиданно для себя ответил я, и сам удивился своему ответу.
И это была любовь
- И это была любовь, но я ее не узнала. Да и откуда было мне знать - мне, четырнадцатилетней послевоенной девчонке, - что она бывает такая.