Рубен Игнасио, позеленев и выпучив глаза, направляется к выходу.
- Вот что, дружок, - говорит Сухожилов, грозно нависнув над коллегой Рубена. - Я надеюсь, нервы у тебя покрепче, и ты в отличие от своего коллеги производишь впечатление вменяемого человека. Ну, так вот, должен понимать: для вас потерять такого жирного клиента, как "Инвеко"… Ну, а если вдруг вздумаете соскочить, я вам выкачу такую неустойку, что придется офисную мебель продавать. Вадим тебя, да? Вы провели огромную работу… нет, серьезно. Раскопали много интересных фактов. Без балды - интервью с прокурором на самом деле стоит дорогого. Отмывание нелегально нажитых средств, ущерб государству в размере двухсот миллионов рублей. Не беда, что дело развалили в зародыше, - звон все равно идет. Отлично. А дальше развели педерастию, извини, на постном масле. Нет, я, конечно, понимаю, это очень интересно, в какую дырку и с каким животным Рустам Шамшиевич сношается.
- Фу! - Марина Кругель, как в ознобе, поводит от гадливости плечами. - Сухожилов!..
- Пардон-пардон. Ну так вот, это вызовет, конечно, осуждение широких масс - кто же спорит? Старушки перед ящиком пошамкают - "куда же это мир катиться?". Ну а дальше-то что? Иск в защиту чести и достоинства? Ну, лишится господин Гафаров на ближайшие два месяца покоя и крепкого сна.
- Чем же плохо? Пусть лишится. Пусть задергается. Да ему же руки, педерасту, никто не подаст.
- Во-первых, Якут, на работе завода это никак не скажется. Мощности те же, прибыли те же. Глядишь, на IPO такими темпами Гафаров вылезет. От ориентации, извини, не зависит. А во-вторых, Марина все сказала - фу! Это палка о двух концах.
- Это будет удар не только по Гафарову, - соглашается Марина, - но и по нашей репутации тоже. Выливая на него ушат помоев, мы выливаем их и на себя.
- О! - говорит Сухожилов. - Слышу голос не мальчика, но девочки. Когда вся правда вскроется, все будут говорить: "Инвеко" и таких приемов не чурается. Да нет, мое-то дело - сторона; я как шел, так и ехал, но вам - инвековцам, - по-моему, стоит задуматься. Ну так что - посмотрим, Вадим? - Сухожилов резво управляется с проектором. - Господа, внимание!
- Это что же, - осторожно изумляется Вадим, - "Сталкер" Тарковского?
- Именно - соглашается Сухожилов. - Дальше будет пара роликов "Гринписа". Я МасВоок себе купил, там программка есть специальная, чтобы фильмы делать. Я, конечно, не стремлюсь быть самым непонятным режиссером современности - я, напротив, добиваюсь максимальной ясности. А теперь внимание.
Бетонная стена горизонтальной шахты возникает на экране; мощный луч большого фонаря стремительно ползет по ней и, достигая невидимой физической границы, слабеет, растворяется во тьме. Под ногами у незримого безыскусного оператора хлюпает черная, жирная, глянцевитая жижа. Стены - в отчетливо зримых темных разводах, интенсивность окраса которых понемногу слабеет, становясь чем выше к сводам, тем беднее: это черная жижа впиталась в бетон, как растительное масло в рыхлый, быстро промокающий картон. Вот незримый оператор прижимается к стене, пропускает своих спутников вперед: их там трое, и они массивны, толсты, неуклюжи в тугих мешках своих резиновых комбинезонов, в кислородных масках - чисто водолазы. Хлюп-хлюп, хлюп-хлюп. Вот ударяет встречный свет - естественный, - вот заливает жаркой охрой шахтную трубу; вон завиднелся выход из туннеля; вот камера уже выносится наружу, в надземный, яркий, внешний мир, которой все прозрачнее становится, все голубее, и вот уже зеркальная и густо-синяя долина знаменитой безбрежной реки с хватающей за горло "русской" щедростью простирается перед глазами. Вот камера заглядывает вниз, ползет по смоляному, с влажным блеском склону, упирается в близкое дно, состоящее как бы из темного, серо-бурого студня, который не принимает в себя ни песок, ни вода.
- Это что за говно? - говорит Разбегаев.
- Это магма преисподней, - отвечает Сухожилов торжественно. - Квинтэссенция смерти. Чистый яд, от которого гибнет голубая планета. Точнее не могу - у меня по химии в школе тройка была. Ну, родной, теперь ты понял? - он к Вадиму обращается.
- Что?
- Та-та, та-та-та-та, та-та, та-та, - начинает Сухожилов напевать арию из Ллойда Вебера. - Та-та, та-та-та-та, пернатые не в силах распрямить отяжелевшие от нефти крылья, та-та, та-та. По области втрое вырастает число онкологических и прочих смертельных заболеваний, та-та, та-та - та-та, та-та, та-та. Люди умирают по неустановленным причинам. Та-та-та-та. Число патологий среди новорожденных тоже растет. Белокурая девочка с васильковыми глазами в кадре, она живет неподалеку от завода, прелестное чумазое дите; "мы все здесь живые трупы", говорит она, и миллионы зрителей верят ей, ибо устами младенца глаголет истина. Миллионы тонн пестицидов выбрасываются в атмосферу. Тяжелые металлы, ядовитые ксенобиотики, удушающий бензапирен. Пригласите настоящих химиков - пусть все распишут от и до, а у меня по химии в школе тройка была. Проклятый Гафаров, ты губишь родную природу, отравляешь людей, ты превращаешь наши реки в сточные канавы, чистейшие озера - в черные болота. Та- та-та-та-та, та-та, та-та. Звоните профессору Яблокову, подключайте "Гринпис" и трезвоньте о том, что жизни сотен тысяч рядовых россиян находятся под смертельной угрозой. И все из-за того, что педераст… ах, он еще и педераст!.. Гафаров, гонясь за прибылью, пренебрегает возведением серьезных очистных сооружений. Он взял под их покупку деньги из федерального бюджета, он взял под них кредиты… и тут же эту вашу виллу на Лазурном берегу - им в морды всем, в морды! И, главное, койки - бесконечные ряды больничных коек - с бабками-дедками, с полупрозрачными от истощения детьми, со вчера еще здоровыми взрослыми мужиками. Та-та, та-та-та-та, та-та. И главное, ученых подключайте, ботанов. Чтобы прозрачным языком для плебса, компетентно для бизнес-элиты, чтобы научными статьями для интеллигенции. И чтобы жестко - вот что было с заводом в советские героические времена и вот что с ним стало.
- Н-да, Сухожил, ты кошмарить умеешь, - соглашается Якут. - А что? "Росприродоохрану" натравим, "…надзор", уголовное дело, сверху сигнал, царь-батюшка рявкнет - что, мол, за херня? Засрали матушку-Россию! И все, кирдык Гафарову.
- Нет, я не понял, - говорит Разбегаев. - Это все-таки фальшивка или все в натуре?
- Это в том же павильоне снято, - сообщает Сухожилов, - что и высадка америкосов на Луну.
- Нет, а серьезно?
- А серьезно… - Сухожилов раскрывает свой портфель от Tumi из телячьей кожи, - вот тебе серьезно. - Шмякает на стол файловую папку с распечатками. - Купил за бесценок по случаю. По сердцу и по совести, не знаю, а по закону лет на …дцать потянет.
- По-любому выхода у нас особого… - говорит Якут. - Так что Серый прав: через командные высоты возбуждаться надо. Не отдаст, так будет ночью вздрагивать от каждого шороха. Может, и кондратий хватит - русские мужчины долго не живут.
- Ну так что - цели ясны, задачи определены. - Сухожилов хлопает себя по ляжкам. - Все, давай, дружище, - протягивает он Вадиму растопыренную пятерню и, пожимая ему руку, поднимает с кресла. - Сработаемся, - похлопав по плечу, как будто невзначай подталкивает красавца к выходу. - Через командные, говоришь? Только времени нет. Уплывает завод. Сольет его Гафаров на какую-нибудь родственную душу.
- Ну а что ты предлагаешь, - стонет Разбегаев, - если через скупку не зайти? У нас в процентном отношении - минус после месяца работы. Шервинскому признаться страшно - засмеет. На заводе скупок пять точно проходило, у Гафарова и его структур - контрольный, и хер его спилишь, сам понимаешь.
- Я, кажется, знаю, - заявляет Якут, - кто против нас играет. Туровский это, почерк его. Под номиналыцика пакет увел, в доверительное передал. Все на десять ходов просчитывает - дальнозоркий, падла. Что, Сереж, не слышал о таком?
Сухожилов слышал. Владивостокский "Луч", "Татнефть", "Алапаевские апатиты". Это был сухой и осмотрительный игрок, общепризнанно - самый грозный из защитников, повсеместно знаменитый своим даром предвидения и умением выстраивать эшелонированную оборону для любого объекта, пусть даже датчик опасности на предприятии и мигает отчаянным красным. Что ж, тем лучше, Сухожилову давно неинтересно выносить убогих. Убогих, в сущности, давно уж в мире не осталось. Лишь Туровские с их гроссмейстерским опытом и акульей хваткой.
Вот же четвертую неделю Сухожилов разбирает эту партию вслепую - без бумаг с ежеквартальными отчетами и протоколами собраний (он всегда питал физическое, обонятельное отвращение к бумагам, к шероховатой их плотности, тронутой тленьем) и даже без лэптопа. (Что-то вроде идиосинкразии, когда стоит только провести рукой по шершавой поверхности документа, и ноздри тотчас самовольно раздуваются от гадливости.)
За десять лет он захватил две сотни разного достоинства объектов в Москве и по стране, подавляющего большинства из них в глаза не видел и ближе, чем на сотню километров, к ним не подходил. В обычном, трезвом состоянии бетонная, стеклянная, кирпичная вещественность объекта Сухожилову только мешала, как мешали, раздражали, размывали концентрацию и наглядные таблицы, схемы, распечатки, протоколы, обсыпанные роем зудящих черных цифр, - эти грубые, никчемные, убогие, как смайлики, опознавательные знаки на прозрачной сути вещей, эта косная, шершавая, вонючая земная оболочка незримых экономических сил. Перемещения активов, человеческих фигур (миноров и мажоров, их пакетов) им виделись как молнии, и он над этим грозовым - трепещущим от рисков, страхов, вожделений - небом безраздельно властвовал.
- Э, Серый, ты чего там?
- Не факт, - говорит Сухожилов. - Не факт, что через скупку не зайти.