Давай ворожи, камлай. А я, отступник, так и быть, займусь материями приземленными. Среди живых искали - и все не те, не те, - давай теперь уж среди мертвых. А, может, и мертвые тоже не те. Ну, может быть такое? - сказал Нагибин, а вернее, прохрипел, как та труба, которую захватчик о колено только что согнул. - Тогда уж мистика действительно. Тогда уж в параллельную реальность лыжи навострим. Вот у нее отец - наверное, ты знаешь, - примчался, тоже ищет. Вот кто уж не чужой так не чужой действительно. Спокойный - пульс покойника. Сегодня мозг мне выносил полдня - кто виноват, что делать, и что никто не виноват, и ничего здесь не попишешь, что просто это новая такая данность, в которой самолеты и гостиницы как полыхали, так до скончания света будут полыхать. Ну, я вспылил, я накричал в сердцах - ты что это, мол, дядя? Как можешь так спокойно, отвлеченно? Ведь дочь же, дочь. А он мне знаешь, что на это? Сейчас, сынок, время твое, говорит. И не дай бог, чтобы твое время кончилось, а мое наступило. Уж лучше бы я не пригодился. Для последней правды не пригодился, понимаешь? Для экспертизы, въехал? Вот двое они во всем мире друг другу родственники по крови. И больше нет Башиловых - обрыв. И он все знает, видит, что людям, родственикам справки выдают, а не тела. И каково ему вот это понимать, вот это говорить? Сказал, и голос дрогнул, он жалким стал, беспомощным; огромный, могучий, здоровый старик с такими вот ручищами, с таким вот лбом вдруг сжался весь, скукожился. Тебе-то легко молоть, проповедник. Что ж ты там-то подкачал, на пожаре? Шучу, шучу - больше драться не будем. Я тебе, может быть, еще и благодарен окажусь в итоге.
- А это… мысль, конечно, идиотская. Забрать ее никто не мог? Помимо близких? Из больницы?
- Это кто же? Впрочем, после тебя я ничему уже не удивлюсь, - усмехнулся Нагибин.
Нагибин поразился, как эта мысль - "конечно, идиотская" - не приходила раньше: Палеолог и вправду монопольно обладала необъяснимым душепомрачительным очарованием, животным магнетизмом, страшной, превосходящей женскую природу притягательностью; Палеолог и вправду обитала в мире, населенном исключительно влюбленными в нее мужчинами. Тут было от чего прийти в слепое обожание. Могли, могли найтись охотники. Не то чтобы Нагибин видел, как на нее смотрели, - хотя и это тоже, - он чувствовал, скорее (как перемену в атмосфере), горячую упругую волну безличного, как будто мирового влечения к Зое, и это общее мужское чувство трудно поддавалось внятному определению.
Легче было сказать, чем это чувство не являлось:
- прямой сексуальной агрессией, стандартно-приземленной похотью, восхищенным присвистом - "вот это цыпа!" - с поспешно-плутоватым обшариванием ног, фигуры маслянисто заблестевшими глазками;
- цыганщиной, карменщиной с солоноватым привкусом банальной рифмы, лязганьем ножей, неотвратимостью острога;
- согласием приобрести ее в гарем среди других красоток на последней распродаже;
- приятной изумленностью лошадника, мужчины-коллекционера (хотя последнее, возможно, и примешивалось, но эти ценители - на то и "теоретики" - дистанции не нарушали);
- бескорыстным умилением повадками ребенка, опасным вожделением девианта к женщине особого типа (которая до тридцати по меньшей мере не теряет прелести Лолиты).
Нет, Зоя не была вот этой пошловатой "роковой", толкающей на преступление, предательство Отчизны, на погибель; не той, к ногам которой швырялись бы без устали купеческими лапами бриллианты, словно уголь в топку; не той, которая вила из мужиков веревки, тем самым получая доказательство своей онтологической как будто даже состоятельности: влеку, помыкаю, царю, а стало быть, и существую. Приставь какой-нибудь классический, довольно широко распространенный психопат холодный пистолет к виску - мол, прикажи, лишь слово молви, и я труп, - то Зоя бы, во-первых, испугалась такого пошлого идиотизма, а во-вторых, сказала бы, что перепутан жанр: вот эта мелодрама темной страсти, эпилептических припадков, клюквенных фонтанов, извините, сто двадцать тысяч раз не про нее. И красота была тут ни при чем: сличая тайный, тихо бьющийся лишь на обратной стороне мартыновских век образ Зои со снимками стереотипных, общепринятых красавиц, Нагибин соглашался, ответственно, "как доктор", мог сказать, что с ними никакого сравнения византийка не выдерживает - те, общепринятые, обладали мощью и даже массой красоты, которая несокрушимо перла, как танк со всеми современными обвесками, а вот о Зоином очаровании как бы надо было догадаться. Вот только не один Мартын такой на свете уникум: разгадку сущности Палеолог - и это несомненно - знали многие. Не понимая, не умея облечь непогрешимо-верного предположения в слова, неподотчетно чувствовали. Как этот парень, проповедник Зонного приватного бессмертия, - Сухожилов.
- …Ну, хорошо, давай логически, по пунктам, без чудес, - захватчик все не унимался. Без нашей, извини, мистической с ней связи. В больницах нет. Есть тридцать человек официально, женщин, их мы видели. И что? В мертвецких надо шарить - это вывод? Отнюдь! Другой, другой тут вывод! Она - где-то ходит, разгуливает, у кого-то, возможно, живет. Атак! Запросто! Ее из номера, из ванной той достали, и после этого она сама ушла, ножками!
- Откуда ушла? Из больницы?
- Хотя бы из больницы - нет-то почему?
- Ты как себе все это представляешь - из больницы? Бред! Да и как она может, куда? Вот же мы - я, отец. Или ты намекаешь?..
- Именно, да, - Сухожилов постучал костяшками по лобной кости. - Сдвиг по фазе, шарики за ролики. Шок, помешательство. Ты ж видел пострадавших - половина с этим же самым. И что угодно тут. Сама ушла. Или увел кто - тоже может быть. Ну, представляй, включай фантазию; жизнь, она тоже сплошь и рядом без фантазий не обходится. Ну вот представь: как только ее вытащили, вот прямо от гостиницы ушла, исчезла в неизвестном направлении. Скажешь, фантастика? Смотри, вот мы - Подвигин, я, десятки человек, которые там были… мы вышли, выпали, счастливчики, других таких же вынесли, и что? Нам руки - ноги всем ощупали, и все - валите, если целы. И все, нас нет официально. Нигде не числимся как жертвы. Духи, призраки, таких десятки человек. Живых, на собственных ногах, вот только крыша малость набекрень. Там что потом в районе было? Хулиганские выходки, вспышки сексуальной агрессии. А кто устраивал-то? Мы. Потом по домам разошлись, кто в себе. Ну а кто не в себе? Ну? Где тут чудо? На правду все похоже, не находишь?
- Да видел мужиков и баб оттуда. У всех аварийные глаза.
- Вот! Вот! Я, конечно, не Минздрав в отличие от некоторых, я не знаю достоверно, что там может с головой в подобных случаях, но, по-моему, и мать родную можно позабыть. Так что ты погоди в мертвецких.
- И это значит, кто угодно что угодно может с ней?
- Ну да. И это тоже в голову приходит.
В этом мире на нее существовал дичайший перманентный голод, здесь каждая вывеска, каждый билдборд, каждый плазменный экран ненасытно вожделели ее, хотели вобрать без остатка. В конце концов, именно на такой естественности, на святой непредумышленности каждого телодвижения, на безгрешности импульса, на спонтанности порыва и держится, пытаясь неуклюже их копировать, вся современная реклама, в которой какая-нибудь девочка-русалка "в платьице простом" подносит к ненакрашенным губам бутылку с родниковой или арктической водой, с очередным эрзацем чистого, артезианского, кристального, беспримесно природного, незамутненно натурального.
Каждый будто компенсировал себе общением с Зоей удушающую нехватку настоящего. А она, как и свойственно всему "натуральному", не ведала о собственной бесценности ничего и безвозмездно раздавала свою подлинность населенному фальшивками миру.
- Идет такой вот человек, сомнамбула… - настаивал все Сухожилов. - И что? Брезгливость, страх и жалость - вот реакция, и люди отвернутся от нее, а кто-то возьмет и тупо отведет в ментовку. А там вопросы - кто, откуда и так далее.
- А это новые больнички, которые за кругом наших поисков.
- Конечно. Дурки.
- Какие-то приюты, отстойники для этих самых, кого никто не ищет. Ну да, там кругом пьянь и рвань, бациллы, вши - вот это все, но это не фатально, так? Я просто удивляюсь, как я сразу об этом не подумал. А это было б вероятнее всего. Что просто мир огромный и Москва большая.