8. Последний пионер Советского Союза. "Россия". Менделеевск
Его социальные шансы изначально равнялись нулю. Ему во всех подробностях предстояло повторить тупую, беспросветно-трудовую жизнь Сухожилова-отца - мастера по ремонту подвижного состава в депо - с похвальными профкомовскими грамотами (красный профиль Ильича на мелованной бумаге; "Награждается за добросовестное отношение к труду и успешное выполнение социалистических обязательств") и нищенской пенсией на период доживания. Облезлая хрущоба, окраина промышленного - под крылышком у грандиозного химкомбината - городка и рядовая школа, где каждый третий ученик поставлен на учет в детской комнате милиции, а преподы упрямо повторяют "дожить" вместо "класть", - таковой была уготованная Сухожилову взлетная полоса. Прилежный и дисциплинированный, он мог бы, морща свой ущербный каменистый лобик, получить приличное образование в каком - нибудь заштатном институтике и устроиться рядовым самураем продаж в "престижную фирму". Мир увеличил спрос на продавцов готового, торговцев пустотой, и ему было позволено стать скромным офисным служащим, каждый день ходящим на работу и смиренно сидящим в отведенном загончике с девяти до шести. Тем жалкеньким менагером, чей взмыленный и ошалевший архетип (с крупным потом на лбу и в распущенной удавке галстука) умирает от страха и нервного напряжения в многочисленных рекламах средств против стресса и лекарств от импотенции, конвульсивно подергиваясь в паутине телефонных проводов и истерично разгребая залежи платежных поручений. И электронный турникет, к которому он подносил бы карточку электронного пропуска, регистрировал и отмерял бы еще один день его жизни - единственный, невозвратимый, драгоценный, не приносящий ничего, помимо отупляющей усталости и унизительных грошей, необходимых, чтоб и дальше заниматься бессмысленной работой.
Однажды, лет в четырнадцать, Сухожилов столь ясно увидел себя вечным терпилой (работяжкой на химике - с отравленными легкими и похожими на сгнивший, раскрошившийся поролон мозгами, - скромным офисным служащим, бесконечно ничтожным, бесконечно зависимым от обстоятельств своего происхождения), что усталость от такой, еще только предстоящей жизни накрыла его с головой - будто всей неотвратимостью уготованных ему сизифовых перегрузок. Леденящий ужас врожденного рабства и покорного приятия собственной участи обжег ему кишки, и это был такой болезненный испуг, что после этого он не боялся уже ничего никогда.
Отголоски былого, с советских времен, преувеличенного внимания к самородкам из народной среды - это был его единственный шанс. В самом конце прошлого века он выиграл всероссийскую правоведческую олимпиаду для школьников и был зачислен без экзаменов на юридический факультет МГИМО.
- Проблема не в том, сколько у тебя акций, - разглагольствует Разбегаев. - Хватит и одной. У меня однажды было ноль и пятнадцать тысячных процента, и с ними я забрал подольский мясокомбинат. Главное - использовать судебную власть на полную. Ибо нет такого человека, который бы вел свой бизнес согласно всем правилам. У одного нет очистных сооружений, у другого - долги перед местным бюджетом и пенсионным фондом, что еще страшнее, у третьего отсутствует сертификат на туалетную бумагу, у четвертого нарушены условия охраны труда и так далее и так далее.
- Ну, судье забашлять или СЭС в этом большой, я считаю, доблести нет, - заявляет Якут. - Не подмажешь - не поедешь, только и всего.
- Ну, не скажи, - усмехается Сухожилов. - Телега, иногда бывает, и несмазанная катится.
- Например?
- Взять хотя бы "Дельту-Телеком", - говорит Криштофович.
- А, знаменитый сухожиловский гамбит. Расскажи, Серег.
- Есть такие, кто не слышал?
- Суть в том, что система устроена так, что важные, ответственные вещи в ней сплошь и рядом доверяются некомпетентным людям. Ну это как если бы коновалу доверили копаться в человеческих мозгах. Ведь внешне как все обстоит - высокий чин, он принимает судьбоносные, масштабные решения, а мировые судьи занимаются различной мелюзгой, улаживают распри между тещами-зятьями. Ну а на деле как? Любое ничтожество способно выносить решения космического масштаба… вернее так, ничтожные и соразмерные себе решения, но с последствиями, прямо скажем, космическими. Фишка - в подмене понятий. В общем, как было с "Дельтой". Мы находим бабу, баба пишет заявление в ставропольский участковый суд. Я, Курлышкина-Мерлушкина, состою в законном браке с Курлышкиным. С тридцать первого мартобря наша семейная жизнь совершенно разладилась, муж относится ко мне жестоко, регулярно ночует вне дома, увлеченно е…т все, что движется; супружеской жизнью мы давно не живем. Считая, что дальнейшая жизнь невозможна, подаю на развод. За время семейной жизни с подонком Курлышкиным нами нажито следующее совместное имущество: трехкомнатная квартира стоимостью двадцать миллионов рублей, автомобиль "Пежо" и акции ЗАО "Дельта-Телеком" в количестве четырехсот тысяч штук по цене рубль каждая, выписку из реестра прилагаю. Гражданин судья! У меня все крепнут подозрения, что негодяй и подонок Курлышкин-Мерлушкин попытается продать совместно нажитое, тем самым оставив меня и двух моих детей без средств к существованию. Поэтому ходатайствую о наложении ареста на имущество. Убитая горем Мерлушкина-Курлышкина, дата, подпись. И все. Ну, должен же судья участка номер десять Приморского района какого защитить несчастную брошенку. А что такое "Дельта-Телеком", он в своем Мухосранске вообще не знает. И он выносит меру - все акции компании арестовать. А то, что это - федеральная сеть с миллиардными оборотами, ему и в голову не приходит. Он поступает в соответствии со своей компетенцией и судит не выше сапога. При этом оставаясь благородным и, что немаловажно, неподкупным. Затрат на этого кретина - ноль рублей, не считая, конечно, расходов на бумагу "Снегурочка" и картриджи "Хьюлетт-Паккард".
- Слушайте, а здесь вообще живые есть или на самом деле только мертвяки одни? - говорит Разбегаев, провожая взглядом бухого в дупелину колдыря, который, высоко, по-страусиному, задирая колени, вышагивает так, как будто норовит растоптать невидимых мышей, снующих у него под ногами. - Да стой ты, сука, прешь куда! - орет, врезая с визгом по тормозам и едва не подняв на высокий капот очередного бухаря, который переходит дорогу, словно реку вброд, и накачался местным спиртом до нерушимой веры в собственное бессмысленно-постылое бессмертие. - Да-а, зомби, оживающие днем.
Ныряя в донные ловушки асфальтовых ям, их антрацитового цвета, изрядно подержанный джип "Шевроле" с местными номерами несется словно по извечной партитуре российской дороги - сплошь состоящей из внезапных взлетов и провалов, - вдоль бесконечной череды вросших в жирную грязь двухэтажных бараков, чей изначальный цвет определить не представляется возможным (каким бы он ни был - карминным, насыщенно-розовым, сдержанно охряным, - сейчас повсюду торжествует мертвецкая синюшность разлагающейся плоти, свинцовость, серость и белесость на грани размыва всех красок как будто в белое пятно сплошного, абсолютного отсутствия). И окна первых этажей бараков расположены так низко, что проходящий мимо человек свободно может заглянуть во внутреннюю жизнь их обитателей, увидеть стены тоже грязно-синеватой, облезлой кухни и мокрые колготки - детские и женские, - семейники в цветочек, огурец, горошек на бельевой веревке, натянутой под потолком. Жилые комнаты, как правило, отрезаны от мира плотными, глухими шторами - о, это помнит Сухожилов превосходно; ему сейчас, чтоб убедиться в этом, и выглядывать не чадо, - а подоконники уставлены цветочными горшками с геранью, фикусами, кактусами, зазубренным алоэ и золотым, спасающим от всех болезней, усом, фарфоровыми статуэтками гуцулов и пастушек, светильниками в ярких абажурах и даже радиоприемниками, магнитофонами, так что порою даже кажется, хозяева все самое "приличное" и ценное нарочно выставили напоказ прохожим и будто превратили свои окна в нарядные и грубо намалеванные вывески своих убогих жизней.
- А почему ты сам поперся, Сухожилов? Что, нам не доверяешь или просто кровь взыграла? Боец вспоминает минувшие дни?
- Это родина моя, сынок, - отвечает Сухожилов серьезно. - Ностальгия.
- Не понял - разве ты из Менделеевска?
- Не, Сухожил - рязанский. Гонит.
- Из него, из него. У каждого - свой Менделеевск.
- А это, в смысле, сущностно? Экзистенциально? - с нарочитым, коверкающим усилием выдавливает Разбегаев.
- Нет, вы смотрите, как у Разбегаева словарь расширился, - на это Сухожилов усмехается. - У нас же тоже комбинат, дубина, и половина жителей на местном "химике". Один в один все, в этом дело. Дом в дом. И рожа в рожу.
- И, главное, пространство, воздух, так?
- Через кутак, как говорил в нашей школе один второгодник и будущий рецидивист по фамилии Безотечества.
- Ну, а какая ностальгия-то, Сереж, не понимаю, - говорит Криштофович. - Приехал и глядишь сейчас, как будто на дно глубокого и темного колодца. Со сладким замиранием при мысли, из какого говна ты выбрался. Ведь так?
- Безотечества, Курбатов, Предыбайло, Боклин, Безъязычный, - продолжает Сухожилов, - вот имена тех грозных и безжалостных богов, которые держали в страхе нашу школу и от которых напрямую зависела сохранность твоих зубов, волос, а иногда костей. Забава, понимаешь ли, у них была, особенно у Боклина, - сухую марганцовку в пузырьке с собой носить и высыпать кому-нибудь на голову при случае. Чтоб в волосах проело плешь.
- Вот быдло, а!
- Настал и мой черед в один прекрасный день: подходит Боклин - с Новым годом, говорит, вот на тебе подарок.
- А ты чего?
- Того. Головка х… моего! Иди сюда! - И Сухожилов Криштофовичу под нос кулак сует. - Нагнись!
- Даты чего, Сереж?
- Нагнись, сказал. Е…ну.