Вспомнив отставленную в угол инвалидную палочку и два тянувшихся друг к другу профиля: один резкий, с зачесанными назад волосами, другой русалочий, нежный, - старуха привычно ждет, что боль слабо сожмет ее сердце. Потом косится на Машу: заметила ли?
- Асю вскоре после этого и сослали, - скорбно поджимает она губы. - Жалко, конечно… Она очень жадная до жизни была. Мечтала стать писательницей, актрисой, режиссером - всем одновременно.
- У вас снимков ее не сохранилось?
- Валяются где-то школьные. Я внука попрошу на антресолях поискать, - обещает Лидия Николаевна: еще не до конца уверенная, надо ли ей еще раз встречаться с этой девушкой. - Значит, вы бабушку никогда и не видели? Ася красивой была. Сегодня могла бы пойти в модели.
Если б захотела… Но Лидия Николаевна не рассказывает Маше, что по тогдашним меркам ее бабушка была, как бы сказать… не очень. Асю дылдой обзывали.
Едва "питерская" появилась в их классе, всё в ее внешности - длинные конечности, не по-московски прозрачные глаза, светлые распущенные волосы, которые она зачем-то мыла каждый второй день, хотя все нормальные люди мылись раз в неделю, почти мужская неряшливость в одежде - всё сообщило одноклассникам, что перед ними чужая.
Когда вдруг стал очевидным Асин талант к литературе, одна девочка, напрягая свой узкий лоб с единственной морщинкой, раскритиковала сочинения Грошуниной за то, что та слишком умничает. И заодно обсмеяла Асину необузданную манеру танцевать. "Жалко мне тебя, - получила она в ответ. - Твой дух приземлен и убог, и жизнь твоя будет такой же".
Потом Мальков получил отпор. В тот день Асин сосед по парте плевал в нее комочками мокрой бумаги. Они застревали у Аси в волосах или, срикошетив от лица, падали на пол. Один шарик ударил ей в глаз, и тут словно кто-то чужой вселился в новенькую - она развернулась и бешено замолотила своими длинными руками по физиономии соседа. Мальков растерялся, заплакал, но потом тоже размахнулся… и вдруг замер с испуганным лицом. Это Вова перехватил его руку. С тех пор Грошунину не обижали.
Лидия Николаевна как сейчас видит: вот они вдвоем с Асей идут из певческого кружка - знакомой улочкой, мимо домиков с деревянными надстройками, где потемневшие наружные лестницы заходят на вторые этажи, заканчиваясь там маленькими тамбурами. Деревья выше домов, во внутренних двориках сохнет белье, перед частными сараями вросла в землю давно брошенная телега.
Они с любопытством заглядывают в подслеповатые окна этих ветхих человечьих гнезд, подсматривая чужую жизнь. Ася говорила, что обитатели этих домов только притворяются обычными гражданами, а на самом деле они являются Хранителями. Из всего то она умела сказку сделать…
Она небрежно шагает через лужи. А Лида, подлаживаясь под широкий шаг подруги, старается не попадать в грязь своими единственными, чинеными-перечинеными туфлями. У нее из головы не выходит песня про картошку, которую только что репетировали в кружке. Ее насмешил незнакомый куплет, который неожиданно для всех исполнила Ася.
Поулыбавшись и тихо помурлыкав песенку, Лида сообщает подруге:
- Я с Вовкой Ермаковым в трамвае вчера ехала. Он заметил меня - покраснел, как рак вареный…
В том же трамвае она видела соседку Грошуниных Домну. Приняв деньги от пассажиров, Домна уселась на свое высокое сиденье кондуктора, лицом к вагону, и зевнула широко, как бегемотиха. И, когда вслед за ней культурные дамы в шляпах тоже начали растягивать свои накрашенные губки в безобразной зевоте, Домна злорадно ухмыльнулась.
- Ась, я в лагерь не поеду. Мы в июне в деревню собираемся, - Лида перескакивает не только через лужи - с новости на новость.
Но подруга ее не слышит. Она опять сочиняет сказку.
- Вчера я была там… - наконец таинственно говорит Ася.
- На чердаке?
- Угу. Меня сразу в ствол затянуло, - и Ася рассказывает, как, путешествуя по веткам волшебного Дерева, попала в другую Москву.
Истории ее невероятны. В этой другой Москве она то становится великаншей - марширует на первомайской демонстрации и сажает вождей к себе на колени, то в жаркий день летает над улицей, поливая прохожих холодной водой из чайника, то встречает московских призраков, то присутствует в суде, где дворовый кот, в шляпе и галстуке, обвиняет шпица Кнопа в хулиганстве.
Лида слушает с открытым ртом.
- И королеву Макушку ты видела?
- А как же! Она спросила - опять ты, Айша, явилась с пустыми руками? Ты обещала, что в следующий раз вы с Лижбэ принесете мне золотой желудь.
- Зачем ей этот желудь?
Ася отвечает не сразу, но голова ее работает быстро:
- Чтобы вырастить новый волшебный дуб. Все там будет лучше прежнего - и люди, и звери. Старое дерево в негодность приходит, скоро оно развалится, злой дух будет рад… Хочешь, секрет скажу? - глаза ее блестят еще сильнее. - Желудь у меня, - и она хлопает себя по карману вязаной кофты.
- Покажи! - тянется к ее карману Лида.
Но Ася отпрыгивает в сторону и несется по переулку, со смехом уворачиваясь от подруги. Потом обе, отдышавшись, по очереди держат в ладонях золотой желудь. Он похож на простую медную пуговицу - но так может подумать только непосвященный.
- А злого духа… ты видела? - спрашивает Лида.
- А как же! Он за мной по чердаку гонялся. Голова у него - вот такая, - Ася растопырила ладони на приличном расстоянии от своих ушей. - На Домну похож.
Домну Коляскину боятся даже ее родные. Пекарь Михеич для своей жены ворует с работы масло, муку и сахар, пронося их в своих широких штанах. Ее боятся и племянник Митенька с Украины, и его жена. Но эти двое готовы на все, лишь бы выжить.
Лида не раз наблюдала, как все Коляскины дружно бросались к пришедшей с работы Домне, чтобы снять с нее боты, надеть тапки на ее опухшие ноги, а потом подать ей на ужин целый противень плавающих в жире котлет.
Предыдущие соседи Домны съехали, не вынеся ее криков. У нее были виды на их две смежные комнаты. Она и не подозревала, что к ней подселят красного директора Грошунина. Грошуниным тоже пришлось несладко.
- Зимой противная баба постоянно сгребала к своей стенке горячие уголья в общей печке…
- Что вы сказали, Маша?
- Мы ведь про Домну говорим? - в свою очередь удивляется девушка.
Такого раньше с Лидией Николаевной еще не было - чтобы забываться и собственные мысли помимо воли озвучивать. "Господи, не дай сойти с ума!" - старуха трогает языком протез во рту и несколько раз жует губами, словно проверяя, насколько крепко умеет запирать свой рот.
- Так в какой вуз вы поступать приехали?
- В театральный. Или в консерваторию. Я певицей стать хочу, - простодушно отвечает девушка.
"Куда ж ты без блата попадешь, милая?" - молча усмехается Лидия Николаевна. А девушке многозначительно говорит:
- У моей приятельницы дочка в консерватории преподает, - в ожидании, что провинциалка тотчас засуетится.
Но та продолжает молча надевать босоножки и, распрямившись, с наивной гордостью заявляет:
- Я сама хочу попробовать, без блата.
В двери снаружи поворачивается ключ - Лидия Николаевна совсем забыла, что ждет внука. Когда Маша знакомится с Сергеем, старуха опять с удивлением подмечает в гостье ту уверенную отстраненность, которая бывает только у очень независимых или очень красивых женщин.
- Какая к тебе девушка приходила, - говорит Сережа задумчиво, едва за Машей захлопнулась дверь. - Прямо с картины Васильева…
Лидия Николаевна не может припомнить ни художника, ни его картину, и тогда Сергей с совершенно неуместным вдохновением начинает распространяться о синих глазах на нежном овале, о каких-то северных красках и линиях. Его англичаночке эта поэма вряд ли понравилась бы.
- Хороша Маша, да не ваша, - язвительно останавливает внука Лидия Николаевна.
Она взволнована. Ей кажется, Сережа описал покойную Асю. И внешность, и голос… бывает же такое. Вот только Ася была нежной и порывистой - не холодной, как ее внучка.
- Как она одета хоть? - интересуется Лидия Николаевна с женским любопытством. - Модно? Дорого? - переспрашивает она, не дождавшись ответа.
Но Сережа, который никогда не был человеком не от мира сего и даже помогал советами при выборе платьев, вдруг теряется. Он не может вспомнить, во что была одета Маша. У него просто осталось ощущение прохлады и свежести… Наверное, она была в чем-то светлом. Наверное, это был длинный плащ.
Лидия Николаевна снова задумывается. Девушка приятная, не наглая. В ее компании можно со светлой грустью вспомнить то, что не вспоминалось уже много лет.
- Сереженька, найди потом на антресолях мои старые школьные фотографии, мальчик. Я ей обещала.
От внука приятно пахнет лосьоном, и Лидия Николаевна, не удержавшись, треплет его по мягкому ежику волос. В этом знакомом им жесте - такое безграничное "я тебя люблю", что оба на мгновение смущаются.