* * *
В больнице уже смеркалось. Уоттон загасил энную сигарету, смяв окурок, как смял и конец своего рассказа. "Разумеется, я не имел ни малейшего желания как бы то ни было обуздывать инстинкты Дориана. Готов признать, она выглядела изнуренной, но что же тут странного - чертова кислота оказалась первосортной. Не забывай, Бэз, в то время наш вирус был еще малышом во всем их семействе. В Британии от этой болезни умерло лишь несколько десятков человек и, насколько мы знали, все они были гулящими мужеложцами или ширялись прямо на улице. У меня нет причин связывать ее кончину - от воспаления легких, кажется, - с Дорианом".
- И все же связь существовала, разве не так?
- А до "Акваленда" мы в тот день так и не добрались. Мне пришлось накачать бедную побродяжку бренди и "валиумом", иначе ее и в субмарину-то погрузить не удалось бы.
На пороге палаты возник большой, толстый растафарий с сумкой магазина "Фортнум энд Мейсон" в руке - другая прижимала платок ко рту и носу. Длинные власы его стягивала трехцветная (красная, желтая и зеленая) лента, на физиономии красовались темные очки, телеса облекал яркий, теплый тренировочный костюм.
- А, Сойка! - в восторге вскричал Уоттон. - Заходите и покажите, что вы принесли для моего пикничка. - Он рывком повернул настольную лампу так, чтобы та осветила постельное покрывало, облекавшее, точно передником, его разведенные ноги.
Однако Сойка явно не желал покидать дверной проем; вместо этого он просто бросил Уоттону сумку. Та мягко плюхнулась на кровать. Схватив ее, Уоттон высыпал на покрывало пять-шесть тугих пластиковых упаковок героина и курительного кокаина. Бэз встал и отошел к жутковатому маленькому окошку, не желая быть свидетелем сделки.
- Извините меня, дорогой мой Сойка, мне потребуется время, чтобы восстать из этой полулежачей позы, - Уоттон с трудом приподнялся, опираясь на локоть.
- Только ко мне и не приближайся, друг! - Сойка заслонился от Уоттона блеснувшей многочисленными перстнями ладонью и отступил в коридор.
- Да бросьте, Сойка, не настолько же вы легковерны, чтобы думать, будто я могу заразить вас прикосновением или… - он мягко пыхнул ртом, - пуф… дыханием.
Сойка отступил еще дальше.
- Насчет этого я без понятия, Генри, просто не хочу, чтобы ты ко мне приближался, друг. Бери свой гребанный гаррик и отдавай бабки. Меня от этого места мороз, на хер, по коже дерет.
- Не думаю, что вы найдете многих, кто не согласится с вами на этот счет. Хорошо, пусть так, вот ваши бабки, - он бросил на покрывало пачку банкнот, и Сойка трясясь всем телом, сгреб их, - и надеюсь, следующая наша встреча состоится в обстоятельствах, более благоприятствующих здоровью.
- Я сюда больше ни ногой, Генри.
- А вот тут вы с моими медицинскими тюремщиками во взглядах расходитесь. A tout à l’heure.
Как только растафарий удалился, Уоттон принялся потрошить трясущимися руками одну из упаковок. Бэз возвратился от окна. "Не могу поверить, Генри, что ты по-прежнему принимаешь наркотики. Неужели ты не понимаешь, какие отпечатки оставляют они на твоей иммунной системе?"
- Отпечатки? Вот уж нелепое выражение - что может запятнать мою иммунную систему? Она же не пойманный со спущенными штанами муж-прелюбодей из постельного фарса. Ну право, Бэз!
- Послушай, Генри, единственный твой шанс остаться в живых, состоит в том, чтобы вести жизнь по возможности более здоровую, питаться органической пищей, пить чистые жидкости, постоянно давать себе физические нагрузки. Ты же должен это понимать.
- О, но, Бэз, уверяю тебя, я, ей же ей, отношусь к моему телу, как к храму. Просто так получилось, что один из его ритуалов оргиастичен и требует для исполнения наркотиков, которые расширяют сознание. - Уоттон все еще оставался дотошным в отправлении обрядов жрецом: несмотря на бившую его дрожь, он уже успел соорудить на подвернувшемся под руку блюдце две гряды героина. - Не доставишь себе удовольствие, Бэз? - Изогнув вопрошающими дугами брови, он взглянул на старого друга.
Бэзил Холлуорд содрогнулся:
- Я уже пять лет не прикасался к этой дряни, Генри; и сейчас не хочу.
- Понятно; ладно, полагаю, укорять тебя в прегрешении недеянием было бы распущенностью с моей стороны. Но ты хотя бы выпиваешь? - он поболтал в бутылке остатки шампанского.
- Спиртного я тоже пять лет в рот не брал.
- Какая нелепость, - Уоттон уже управился с одной из грядок. - Непостижимо, - а следом и с другой.
Бэз вновь приступил к допросу. Единственный способ, решил он, сохранить здравый рассудок в этой обители немощи и помешательства - состоит в том, чтобы сосредоточиться на вещах по-настоящему важных. "Ты ведь виделся с Дорианом не только на Ривьере, Генри, не правда ли?"
- О нет, мы встречались и в городе.
- Не то чтобы он всегда рад был меня видеть. Как сам ты, Бэз, понимаешь, Дориан - по моим представлениям, - социальный хамелеон, превосходно умеющий принимать окраску той обстановки, в которую он попадает. В то Рождество в Лондоне - как и в каждое из последующих - Дориан был истинным эпицентром всего, что считается здесь светским сезоном. Он переехал в перестроенный из старых конюшен дом на Глочестер-роуд и приобрел дурацкий спортивный автомобильчик, чтобы трястись в нем по брусчатке. Машину эту Дориан водит с великолепной беспечностью - как будто он бессмертен, - и со снятым верхом, какая бы ни стояла погода. Однако настоящим произведенным им coup de théâtre стало проникновение в узкий круг избранных содомитов, увивающихся вокруг стойла Виндзоров. Не то чтобы Дориан был представлен самой королеве, однако ему удалось снискать расположение Ее королевской отрыжки, Принцессы Нарядов.
- Дориан всегда был камелией, всегда и везде. Попадал ли он в темную ложу "Ковент-Гардена" или в темноту кабинки туалета под Стрендом, поведение его неизменно оставалось одним и тем же, интригующим и порочным. С Толстушкой Спенсер он сблизился в особенности, поскольку был, подобно ей, психологическим парвеню. В конце концов, оба они честно стараются стать своими людьми в бомонде, и при этом оба отдают предпочтение лицедейству. Они находят его намного более реальным, чем саму реальность.
- Лично я никогда не опустился бы до раболепства перед Виндзорами. Однако Дориан положил себе целью стать женоподобным педерастом высшей пробы, а она - высшей пробы женщина, которой только педерастов и подавай. В этом-то все и дело, ну и еще в том, что Дориан, надо отдать ему должное, понимает, в чем состоит личное ее лицедейство - покрытое ссадинами сердце бедняжки стенает, моля облепить его гигиеническим пластырем, но она все равно таскается по магазинам, пока последний ее конюший не свалится с ног, - и лицедейство это образует истинный Zeitgeist. Не забывай, Дориан способен стать, кем угодно - панком или парвеню, скользким типом или сенильным придворным, острословом-фатом или остолопом-яппи. Говорю тебе, Бэз, восьмидесятые были десятилетием Дориана, - он хватался за каждую, какую предоставлял ему Лондон, возможность надувательства и подлога. Временами я думаю, - Уоттон всхрапнул, - что Дориан-то и есть подлинный ретровирус. Потому что истинное его "я" остается неповрежденным всегда и во всем… Да… Если у Дориана и имеется сердце, я полагаю, оно похоже на этот… этот милый маленький айсберг… курительного… кокаина.
Бэз, сам того не заметив, оказался сидящим на краешке кровати, глядя сверху вниз на Уоттона, который, уткнув подбородок в грудь, поклевывал носом, так что пепел его сигареты осыпался серыми хлопьями. Бэз держал на ладони маленький айсберг кокаина, поворачивая его так и этак, позволяя свету лампы проскальзывать сквозь него. "Господи, Генри, - с завистливым восхищением выдавил он, - в твоем долбанном котелке уже ничего кроме гаррика не осталось."
- Ага, вот это больше похоже на прежнего Бэза, на Бэза, которого мы так не любили любить. А не хочешь составить мне компанию, Бэз? Похлебаешь гаррика из долбанного котелка Генри. Здесь вовсе не плохо, уверяю тебя.
Вместо ответа Бэз вынул из губ Уоттона угасавшую сигарету и уронил ее, зашипевшую, в то, что осталось от шампанского друга. "Ты уже слишком нагрузился, чтобы от тебя можно было услышать что-либо путное" - сказал он.
- Я и возмущен твоими словами… и согласен с ними… Однако, раскури для меня еще сигарету и, думаю, ты найдешь во мне очень одаренного слушателя. Расскажи мне, Бэз, что происходило в Штатах, ведь он же все время мотался туда и обратно, не так ли?
9
Это солнце не так уж и сильно лупило своим молотом по белому песку пляжа, по отбитому мячу океана, поросшим пучками травы дюнам и далеким, двумерным, пластичным соснам. Лента реальности, овивавшая забронзовевшие плечи компании без малого голых молодых мужчин, которые, словно достойные жрецы Прометея - в конце концов, дело происходило на Файер-Айленд: острове Огня - опекали небольшой пожар, устроенный ими из прибитых к берегу маслянистых планок, окружала их сине-зеленым ореолом. Рашпером им служила пристроенная на уголья старая решетка от радиатора.
Вдоль самой воды к ним легкой поступью приблизился Дориан Грей - пламенеющая аврора волос, безупречная кожа. Даже здесь, в пылу привольного празднества самовлюбленности - среди выбритых, умащенных грудей, отполированных до блеска тел - он горделиво выделялся из всех прочих. Любое беззаботное движение Дориана оповещало о том, что он - в отличие от них - даже и не прилагает к этому никаких усилий.