Ты делаешь все правильно; ведь ты - это я, как в банальной песенке; мы же - слившаяся капля, мы даже не расставались никогда; как ты не поймешь, как объяснить тебе; надо ли объяснять тебе?! Ты - здесь, я - там, или - я - здесь, ты - там, мы одно, неделимое, кладбище не является границей; когда ты перейдешь эту черту, мы будем вместе, - если все будет хорошо, - если, если… Я обещаю тебе это; я люблю тебя, я люблю тебя, я же просто очень люблю тебя, только и всего…
Зинаида как она есть
Зинаида проснулась. А как проснулась, так и плюнула: до чертиков знакомое, оплывшее тело мужа было до отвращения изучено и не вызывало ничего, кроме желания пнуть его ногой: ударить, да побольнее, будто тварь какую паршивую. Зинаида спрыгнула с кровати, снова плюнула, да и смахнула с лица злые слезы.
Нет, нет, не такой ей представлялась жизнь, не так она хотела… а как хотела и как представляла - того уж никому не расскажешь. "С жиру бесишься, - говорили ей немногие, кому открывалась случайно непонятная эта изнанка Зинаидиной жизни. - Дурью страдаешь. Смотри, мужик-то у тебя вон какой ладный да круглый, не пьет-не бьет, все в дом…"
Зинаида тоскливо посмотрела на ладного мужика, и проглотила обиду. В школу ужас как не хотелось; еще бы - по холодку-то! До школы пока доплетешься, весь шарф сосульками покроется - даром, не зазвенит. Зинаида посокрушалась-посокрушалась, себя жалеючи, но неудачи-то в коробочку собрала да на замок амбарный и закрыла: нечего, нечего, сейчас вон юбку быстро погладить, да чулки в потемках-то найти, пока этот спит, этого же будить нельзя; устает, "кормилец" херов, да и жалко вроде - хоть и скотинка, конечно, а вроде своя, не важно, что не по крови - да и куда ж по крови-то, раз кровь-то у него непромытая, у самой в жилах стынет от его крови такой!
Зинаида оделась и, попив пустого чаю, вышла на мороз. Эх, мать-перемать, даром, училка английского! А какой английский в глухой деревне для выводка даунов в собственном классе? Они по-русски-то еле могут, а тут: "Good morning, children! Who is on duty today?" Тьфу ты, провались оно все, провались оно все трижды, трижды, трижды!!
Зинаида пробиралась к школе по темной еще тропке и подрагивала - она всегда шла в такую рань со смешанным чувством страха и неприязни; какое там "гуд монинг", сплошное "дьюти" - и так всю жизнь, всю жизнь… За что? И занесло же ее сюда, в дыру эту! А ведь могла бы… могла бы… могла бы что? Mother fucker!! Mother fucker!!! Mother fucker!!!!!!! A-a-a-a-a-a… A?
- Здрасте, Зинаид Сергевн!
Ученик Сальников прошлепал к входной двери, отряхнул снег с валенок, скрипнул чем-то. "Тоска, какая же тоска!" - чуть не в голос взвыла Зинаида, чудом зацепившись о заржавелую ручку, за которой…
- Доброе утро, Нина Петровна, - и надела масочку.
- Доброе, доброе; ты что-то припозднилась, звонок через семь минут, - запела директриса.
"Корова старая, - прошелестело в мозгу у Зинаиды совершенно традиционно, как шелестелело каждое утро в течение двух уже лет, и пошла к классу. - Идиотка".
Уроки тянулись в этот день дольше обычного, просто нестерпимо долго! Зинаида устроила во всех группах контрольные по грамматике, чтобы не разговаривать даже на языке Диккенса: сколько можно, все равно без толку, да и зачем в деревне английский, все равно пропадет добро - ведь только глупые уверяют, будто знаний лишних не бывает, - а они бывают, бывают, еще как!
И угораздило ж за военного! Куда понесло? Зачем? Чего она по гарнизонам не видела? Жен пирожковообразных, жиром заплывающих, обоев безвкусных, храпа моментального, формы вонючей? Эх, жила ведь в городе, жила себе, на инязе училась, могла бы переводчицей… да хоть кем… а тут… деревня, блин, и муж противен уже, так противен, что хоть в петлю, если не к маме…
- Зинаид Сергевн, а обязательно в будущем времени писать?
- Обязательно, - рассеянно отвечала Зинаида, не требуя английских названий времен: какая разница?
Вот бы деться куда отсюда, к чертовой бабушке, куда глаза глядят, где ветер дует… все равно… на кулички.
Внезапно подул ветер. Зинаида широко раскрыла глаза и увидела напротив себя кресло, а в кресле - почти очаровательное, если б не притягательно-страшненькое, существо женского пола в очках и с рожками; неподалеку от "существа" то ли собака, то ли еще кто-то - играл в куличики. Зинаида протерла глаза и, заикаясь, спросила:
- Вы… в-в-вообще - кто?
- Чертова бабушка, - ответило, исполнившись королевского достоинства, существо в очках, показывая неслабым коготком на нечто, принятое было Зинаидой за собаку. - А вот и внучок. Добро пожаловать к черту! На кулички!
- Так-так-так, - судорожно начала соображать Зинаида. - Так-так-так. Но как же я здесь оказалась? К вам ведь ни поездом, ни самолетом - ни чем, ни на чем…
- Эт, ты, голуба, зря. Сама хотела деться "куда-нибудь, все равно куда". Хотела, али нет? Отвечай как на духу!
- Ну, допустим, хотела…
- А раз хотела, нечего и огород городить! - Чертова бабушка приподнялась, чтобы расправить седеющий хвост, и снова села в кресло. - Ну и?..
- Чего - "ну и…"? - Зинаида совершенно не понимала, что же происходит с ней на самом деле.
- Спрашивай по-быстрому, вот чего! Или знаешь про себя все, или боишься? Спрашивай! - Чертова бабушка увеличивалась в размерах.
Зинаида растерялась еще больше; на полу играл в куличики лопоухий глазастый чертенок; к почерневшей печке прислонился доисторический ухват; изба была хоть и закопченная, да вроде чистая, и без следов людоедства. Зинаида вроде осмелела; думает, ладно - спрошу, а не спрошу, так хоть пожалуюсь:
- Что делать мне, бабушка? Что мне, блин, делать-то теперь? От мужа, как в деревню приехали, козлом сразу завоняло; разговаривать противно, да и о чем? Раньше-то, правда, было… и цветы дарил… Школа - убогая-преубогая; дети-дебилы, училки-мучилки, все друг за другом следят, подсиживают; по воскресеньям в клуб ходят, с трактористами чтоб после танцев трахнуться, - мужики-то по школе в дефиците, одни старые девы работают, разведенные да по распределению - дуры гарнизонные вроде меня… А моются раз в неделю, может, и реже… Я уже английский забывать начала; себя забывать начала… Я в ванну хочу… С пеной.
Зинаида посмотрела на Чертову бабушку и спросила глазами: "Ну?"
Но та молчала, прячась за вязанием, молчала, потом вся опять сжалась, да и скажи вдруг:
- Зинаид Сергевн, Зинаид Сергевн, что с вами? - над ней толпились ученики 7 "Г": негодяи, конечно, но с тревогой на мордах выписанной - неподдельной.
Зинаида обнаружила себя на грязном полу, где меловые крошки не подметались с прошлого года, и привстала; а как привстала, ничего не говоря, побежала в учительскую - об уходе заявление писать. Зоя, мужеподобная физручка с лошадиной челюстью, отговаривала: "Да ты беременная небось, вот и упала в обморок-то. С кем не бывает?"
Через две недели Зинаида швырнула мужу в нос грязное белье, забрала колечки со свитерами, да вернулась в город без отягчающих бракованных - в смысле детей - последствий.
Но каждую зиму виделась ей Чертова бабушка. Виделось, будто говорит она самое главное, пыталась запомнить, но, просыпаясь, все забывала напрочь.
Только однажды утром Зинаида заметила, что сама сидит в кресле. Вяжет. Что на полу играет в куличики чертенок, а очередная училка стоит посреди комнаты, и жалуется на эту скотскую жизнь… Гы-гы!
Проза всей жизни
Композитор: Я композитор.
Ваня Рублев: А по-моему, ты г…о!
Д. Хармс. "Случаи"
* * *
Я иду, иду, иду. Черт его знает, куда иду. Сегодня воскресенье, сегодня - еще день, нормальные люди сидят дома или возвращаются домой черт знает откуда.
Я прохожу переулок Хользунова, сворачиваю к ДК "Каучук" и направляюсь к Плющихе: на Плющихе сплошное солнце прямо в лицо и ни одного тополя. Зачем я иду по Плющихе? Зачем натыкаюсь на магазин "Расстегаи и булки" и читаю: 2 Ростовский переулок?
Во 2 Ростовском вижу скамейку и присаживаюсь покурить. Два каких-то ребенка спрашивают меня, как пройти к Курскому вокзалу, а потом клянчат деньги. Я даю рубль и выпускаю дым.
Я падаю окончательно в собственных глазах и вспоминаю ее. Я часто последнее время вспоминаю ее глаза. Я вспоминаю…
* * *
Она назначала свидания всегда в самых неожиданных местах. Сначала я удивлялся, потом привык.
Любимым местом встреч был пятачок между моргом и пединститутом на Пироговке. Ей там оказывалось почему-то удобнее всего. Я ждал; она редко, впрочем, опаздывала, и мы шли по Хользунова, а, не доходя до ДК, присаживались в парке.
Она училась тогда на филфаке, я же заканчивал Гнесинку. Мы безумно дорожили своей кажущейся независимостью, нам было совсем немного за двадцать, мы смеялись, ходили к друзьям и слушали "Аббу".