Да и куда их из жизни выкинешь и кем заменишь? Не придумали мы пока чем, кроме водки, развеять однообразие жизни.
Отдыхать не умеем…
Домой после работы горе-демократы плелись понуро. Без меры выпитая за день вода переливалась и булькала в пустом желудке. Мысль хоть вяло, но начала работать в посвежевшей голове. Тянуло поговорить, высказаться.
– …Вот ведь зараза какая, водка эта проклятая, – пожаловался Ермолай Петру. – И башка с неё утром трещит, хоть о стену бейся. И дома скандал, чуть не до разводу. И на работе позор. И перед детьми стыдно, а всё равно пьём… Почему, Петь?
– Национальная традиция! И привычка, – уверенно, как отрубил, сказал Пётр.
Помолчали, а на откровения тянуло.
– Ты вот спрашиваешь: почему? А ну-ка вспомни, сколь мы её, любимой и родимой, за свою жизнь "на грудь" приняли?
– Что я, бухгалтерию вёл, бутылки записывал?
– А давай так, приблизительно, для интереса. Сколько у нас праздников в году?
– Считай: Новый год – два дня. День защитника Отечества празднуем. Ну, 8 Марта, конечно. И жёнам разрядка, а уж мы-то, точно, лыка не вяжем. Дальше – в коммунистический субботник бутылку возьмём для порядка. Вроде как Ильича помянуть. В День Победы над фашистами пьём до потери сознания… День строителя, День сельского хозяйства не пропустим. День Конституции. Тут уж по закону выпить положено, раз красная дата. Опять же, 7 ноября революция произошла великая. Как не обмыть? Два дня бухаем. – Ермолай потёр лоб, вспоминая, и добавил: – Первое мая чуть не пропустил – за солидарность два дня пьём. Ну, День печати, День радио пока водкой отмечать не принято, всухую обходимся. Сколько набралось?
– Тринадцать.
– Так. Церковные праздники: Старый Новый год, Рождество Христово, Крещение, Маслена, Пасха, Родительский день, Троица.
– Ещё семь. Всего – двадцать. Всё?
– Да ты что! А дни рождения забыл? У нас в семье, с детьми, пять. Да две сестры с мужьями приглашают, брат с женой, ну, вы два раза в год. Это постоянно, без чужих. Сколько прибавилось?
– Если по одной бутылке – тринадцать.
– Ну!.. Пузырь на нос – норма. Иначе и идти не стоит.
– Тогда тридцать три набралось. Едем дальше.
– С аванса и получки бутылку брали? Брали! Что мы, не люди? Для чего работаем? Считай!
– Двенадцать месяцев по две бутылки – двадцать четыре будет.
– Так… – захватил азарт Ермолая. – После баньки жёнка, чтоб добрей был да покрепче полюбил, чекушку возьмёт? Возьмёт! Куда денется! Еще Суворов говорил: "После баньки подштанники продай, но выпей". Полезно.
– Четыре чекушки в месяц, то есть две бутылки, да на двенадцать, получится двадцать четыре, – исправно считал Пётр. – Так?
– Как на духу!
– Тогда подобьём "бабки": тридцать три да сорок восемь получится восемьдесят одна бутылка.
– Кабанов два раза в году режем: под свежатинку да с печёночкой водочка как по маслу идёт! А "шабашки", "бадоги" забыл? Редкая неделя без бутылки обходится.
– Чего там, все калымят! Короче: девятнадцать штук для ровного счёта за год смело набежит. Умножай: сто бутылок в среднем по сто рублей – десять тысяч в год. А сколько лет мы с тобой самостоятельно, не стесняясь, пьём? Лет двадцать. Как из армии пришли, так?
– Та-ак… – что-то затормозило речь у Ермолая. – Так ты что, хочешь сказать, что я за свою рабочую жизнь двести тыщ пропил? Чуть ли не легковушку через горло пропустил?!!
– Ну, может, не двести. Раньше водка дешевле была.
– Ты не юли! Раньше и машины дешевле были! – всё больше распалялся Ермолай. – Да ты знаешь, что я при жизни на одежде себе и детям экономлю?! Хозяйство содержу, отдыха не зная, чтобы концы с концами сводить, а ты по двести тысяч на водку?! Да я тебе сейчас, гад, как врежу! – И, схватив напарника за грудки, он уже размахнулся своим узловатым кулаком, но Пётр оттолкнул его и с усмешкой сказал, как водой окатил:
– Я то тут при чём? Насильно тебе в рот заливал? Или не вместе пили?
– Фу!.. И то правда… – И, помолчав, Ермолай жалобно продолжил: – Но ты представь: двести тысяч на водку! Ну где справедливость? А?
– Ладно, не скули.
– …А я как-то и не задумывался раньше: все пьют – и я пью. Но чтобы двести тысяч на одну водку?! Нет! Я её теперь, отраву проклятую, змеюку зеленую, и в рот не возьму! Да пропади она пропадом! Сгори она синим огнём!
Тут навстречу друзьям показалась спешащая куда-то их вдовая соседка, тётка Варвара. Увидев мужчин, она сделала несчастное лицо и с ходу запричитала:
– Здравствуйте, соседушки! Здравствуйте, родимые! Еле поспела вас перевстречь. Беда у меня – хоть караул кричи! И вечно на бедную вдову все шишки сыпятся… – взялась она за кончик платка, готовая пустить сиротскую слезу.
– Что стряслось-то? – недовольно спросил Ермолай.
– Да боров у меня, зверь проклятущий, всё корыто в щепки разнёс! Кидается на меня, как тигра. Пробовала с ведра кормить, так он, изверг, за руки норовит схватить! За подол поймал, охальник, – еле отбилась! – заголосила она. – Вы уж ему, паразиту, сделайте новое корыто. Я и бутылочку на всякий случай припасла… – многозначительно закончила она.
Мужики стояли, не зная, что и ответить бабе…
…Конечно, двести тысяч на водку – жалко. И очень это обидно. И голову с неё, проклятущей, будет ломить. И жёнка опять на полу у двери спать положит. Но, с другой стороны, и вдову выручить надо! С пятипудовым боровом шутки плохи – покалечить может. Ну а бутылка… Так они ж не просили – сама купила! Не пропадать же добру…
– Ты вот что, Варюха: шуруй домой и, это, ну, к ней, к бутылке, закусон сваргань. Со вчерашнего дня во рту маковой росинки не было. И бабам нашим, смотри, ни гугу, сечёшь?
– Что я? Из Америки, что ли? Порядков не знаю? – обрадовалась Варвара и засеменила домой – закуску готовить.
А мужчины скорым шагом поспешили назад, в столярный цех, – корыто делать. Сторож не возражал, так как "магарыч" часто распивали вместе…
Да… С давних пор укоренился на Руси обычай расплачиваться за работу водкой и напиваться в праздники. А вот на вопрос: "Чем это закончится для русской нации?" – кто ответит?..
Конец предка. Фрагмент недописанного рассказа
…Каждый день с утра небо начинало светлеть и даже проглядывало солнце, но откуда-то сползались серые тёмные тучи и затягивали горизонт сплошь, без просвета и щелочки.
В серых сумерках не различить сторон света, не угадать, где ясное солнышко взойдёт и куда закатится…
Деду в такие дни всегда нездоровилось. Давила грудь духота, угнетали мрак и сырость. Раздражало всё: торопливость почтальона, принёсшего скудную пенсию, лай собаки, дуреющей на цепи, бесконечные хлопоты старухи-жены по дому.
Тянуло лечь, закрыть глаза и забыться от ставшей такой пустой и никчемной жизни.
Но тут заглянули в гости сын со снохой и с их двухлетним сынишкой.
…Любил дед внука – весёлого, шустрого и вёрткого. Только этот большеглазый, тонкорукий, топочущий, лопочущий комочек из родительской любви и природной энергии и связывал старика с жизнью. В душе теплилась надежда: может, ему будет чаще светить и греть настоящее, неложное солнце жизни?..
Дед не стеснял ребёнка в играх – пусть резвится вволю. Но сегодня мальчишка был особенно непоседлив. Ловким кутёнком карабкался он на диван и кресло, прятался под кровать и в шкаф, играя с дедом в прятки.
Дед устал и не успевал за неугомонным шалуном, а тот со стула взобрался на подоконник и начал подниматься на ноги, чтобы спрятаться за занавеску.
– Ох, упадёт!.. – кольнула деда запоздалая тревога и кинула к внуку. Но ручки озорника уже сорвались с гладких брусков оконной рамы, и он упал навзничь на пол. Кудрявая головка на тонкой шейке гулко стукнулась о крашеные доски пола. Глаза ребёнка широко раскрылись, вспыхнули искрой изумления и стали плавно закрываться. Со щёк медленно исчезала счастливая игровая улыбка, а с губ сорвался призыв: "Дедя…" – и затух недосказанным… Ручки, ножки ещё подвигались и успокоились…
…Внутренняя душевная усталость от появившейся в последние годы неуверенности, неустойчивости в жизни, невольные опасения за судьбу родных и близких, ожидание возможных бед и напастей воспроизвели в мозгу и выдали в подготовленное сознание деда смерть внука…
Этот факт, чувство ударили деда изнутри в изношенное сердце острой нестерпимой болью. Он понял: "Конец и мне…"