Поймал баламут Аркашка у колодца Александру – и опять своё гнёт, опомниться не даёт:
– Ну как, бабка, надумала помирать? Народ нынче от уборочных хлопот высвободился, по домам сидит, скучает, и на твои похороны, как на праздник, дружно выйдет! И землица ещё не смёрзлая. Если добрый магарыч загодя поставишь – мужики в момент уютную квартирку вымахнут! Сама сможешь проверить.
Жмётся Александра бочком, кутается зябко в пуховый платок. Плечиком брезгливо дёрнулась, сухонькой ручкой в дужку ведёрка вцепилась – и выкручивается теперь в открытую:
– Ты, Аркадий, коль свою совесть в вине утопил и табачищем прокоптил, дак, думаешь, и я бесстыдницей стала? Да в такую гнилую погоду до ветру из дома выходить неохота, не то что на чужие похороны! Кто ж меня, старую, провожать пойдёт? И сама я насквозь вымокну, лёжа в открытом гробу. А кому охота нескончамый век мокрой курицей в земле преть? Нет, мне не к спеху. Обожду сухого предзимья.
…Вот и чистюля зима белым пухом на землю пала, грубыми валенками заскрипела. Мороз русский в одночасье трахнул, стёкла узорами заморочил. Сонные избы стоячими дымами в низкое небо упёрлись. Счастливая ребятня с санками под угором от восторга визжит и хохочет. Наша бабка сидит себе на мягком диванчике возле тёплой печки, сладкую карамельку в беззубом рту перекатывает, очередной любовный сериал по телевизору посматривает.
И тут по-деревенски без стука чуть хмельной Аркашка вваливается и прямо с порога заявляет, а у самого на лукавой роже счастливая ухмылка до ушей, будто он в снегу непочатые пол-литра водки нашёл:
– Привет, Лександра! Пришёл обрадовать: погода, видать, надолго устоялась: мороз невелик, солнце неяркое – глаз слепить не будет. Метели тоже нет. А главное – земля не шибко закаленела, могилку копать сподручно. Так что решай насчёт давно обещанной смерти. Что на этот раз скажешь?..
Засмеялась Александра, и от глаз, как от солнышка, морщинки-лучики во все стороны разбежались. И что удивительно, от доброты той улыбчатой лицо не постарело, а похорошело…
Не стала хозяйка с гостем хитрить да препираться, сразу зашла за ситцевую занавеску, свою вечно початую бутылку достала, питейную посуду выставила, солёные огурцы, отварную картошку выложила, хлеб из чистого полотенца выпростала, – вот и стол готов!
Своей рукой Александра озорнику гранёную рюмку доверху наполнила, себе – на донышко капнула. Подняли, стукнулись, здоровья друг другу пожелали.
Первую рюмку за себя выпили, второй – усопших помянули. Взгрустнули, захмелели старики. Да много ли им надо?.. Рассиделись, песню молодости затянули, в воспоминания ударились, – так и вечер пролетел.
Уходя, дед Аркадий не стал задевать больное бабкино место – её "смертельное" обещание.
Туда-сюда, глядишь, зима к весне вплотную скатилась. Солнце веселее, ласковее стало, в сосульных каплях бойкой искрой заиграло, музыкальной капелью в пристенных лужицах заплясало, тёплым ветром душу опахнуло, небесную синеву ввысь подняло, хмурый горизонт вдаль отодвинуло. Распевчие птицы домой возвернулись, любовью увлеклись, постройкой гнезда занялись, о потомстве захлопотали.
Вот в такой жизненный момент укараулил шебутной дед Аркашка бабку Алексашку, прижал, как бывало в молодости, у огородных прясел, – и давай всякие веские доводы к сиюминутной смерти приводить, выполнения обещания требовать.
Взорвалась пылким гневом Александра:
– Ты что, старый пень, причепился на мою голову как банный лист к одному месту?! Сам подумай, спохмельная твоя башка: осень костоломную мы перетерпели, хваткие морозы в тепле пересидели, весну-переменщицу переждём, а там опять лето-краса, голубые небеса, наступит, с лазоревыми цветочками да вкусными грибочками, разными ягодками да берёзовыми тенёчками, когда всякая неразумная тварь теплу и свету радуется, не то что живой человек! А ты заладил одно, балаболка неугомонная: "Помирай да помирай!.." Отпусти, охальник, пока люди не увидели, не то тресну клюкой по лысой макушке – самого вперёд ногами понесут!..
– Ну, ты и в старости такая же резинщица да обманщица, Лександра! – опешил от женского упрямства Аркадий. – А если я прямо счас на кладбище схожу и твоему Егорке доложу, как ты от свидания с ним отлыниваешь? Уж муж-то тебе на том свете седые кудри расчешет!.. – пригрозил он, намекая на частые семейные разборки супруга с Александрой.
– Сходи, сходи, ябедник… Давно пора бывшего собутыльника проведать. Да погоди чуток: у меня, кажись, в бутылочке маленько налито осталось. Прихватишь на кладбище. Там с ним на могилке и выпьете…
…Ну и что вы думаете: померли Алкашка с Лексашкой? И не собираются!
Бабушка Александра каждый раз смерть с весны на осень переносит, с зимы на лето откладывает, а от настырного Аркадия рюмкой водки откупается.
И так ясно: жизнь человеку один раз даётся, и если есть на неё Божье повеление и доброе настроение, она и старому не в тягость, а в радость!
Демократы
Дорогой читатель! Этот рассказ написан в прошлом веке. Но!.. Если ты русский и не обязательно плотник, то, прочитав, задумаешься…
У плотника Петра с утра болела голова.
Нет, не так, как у обычных людей от простуды или угара. И уж несравнимо с этими хлюпиками – гипертониками. В его, Петровой, голове, под всклокоченной с ночи шевелюрой, что-то трещало, скреблось, рвалось и било изнутри по кумполу, как сапогом по фанерному ящику: бум, бом, блям…
Дело в том, что вчера после получки Петро с другом, напарником по работе и соседом по квартире Ерёмой, дорвались до самопальной водки, как ясельные ребятишки до газировки…
Утром жёны с тычками и руганью вытолкали их на свежий воздух, но в домах после пребывания отцов семейств остался такой плотный дух от паров ядовитого зелья, что можно было "окосеть", не употребляя…
Поддерживая друг друга физически и морально, на работу друзья кое-как приплелись, а на большее сил не было. В голове тяжело, лениво, как ожиревшая свинья в тесном хлеву, ворочалась единственная мысль: "Чем "поправить" голову?"
Тут ещё мастер скоро должна прийти – такая зануда!.. Нет, когда рабочие трезвые – мастер как мастер, но если учует запашок!.. Будет точить, как короед, пока опилки не посыплются…
– Что делать, Петь? Соображай, – забеспокоился Ермолай.
Мимо пробегал Колька Вяткин, зубоскал и задира.
– Чего сидите, сачкуете? Или у вас демократия: хочу работаю, хочу нет? – поддел он друзей и побежал дальше.
Петра вдруг осенило. В мутных глазах мученика яркой искрой сверкнула надежда.
– Есть мысля, Ерём! Ты только поддержи, слышь?
– Какая? – трепыхнулся карасём Ерёма.
Но объяснить Петро не успел. В дальнем конце цеха показалась строительный мастер Мария Михайловна.
Это была невысокая, в меру полная женщина с приятным лицом и мягким материнским взглядом. За 15 лет работы мастером она изучила характеры рабочих не хуже, чем у собственного мужа. Большинство из них были трудолюбивы и выносливы на работе, терпеливы и неприхотливы в жизни. И когда было: "Надо срочно сделать!" – могли остаться на работе и за полночь, не требуя сверхурочных. Каждого по-своему она уважала и ценила, но пьяных терпеть не могла.
…В первые годы работы по её недогляду и женской доброте случались с рабочими травмы на производстве. И она установила нерушимое правило: перед работой обойти и перекинуться словом с каждым работником. Одно это её постоянство остерегло от выпивок многих, но ЧП всё же случались.
…Видно, так уж устроен русский человек: не получается у него жизни без "переборов"…
Подпустив мастера на безопасное расстояние, Пётр нанёс упреждающий удар.
– А где это вы, товарищ мастер, вчера с обеда до вечера пропадали? Или опять в магазин бегали, обновки примеряли?
– Что это ты, Петь? Аль не прошло со вчерашнего? – встала, оторопев, Мария Михайловна.
– Я-то ничего, а вот мы из-за Вас вчера полдня потеряли без работы. Раз у нас нынче демократия, могу я спросить: кто нам за простой платить будет?
– Не по нашей вине! – как эхо, отозвался Ермолай, поддерживая напарника.
– Пошли, Ермолай Иванович, домой, да напишем куда следует заявление. Пусть там разберутся и выведут кое-кого на чистую воду, – бил "ниже пояса", Пётр.
– Правильно, пошли! Может, и чем голову "поправить" найдём, – вырвалось заветное у бесхитростного Ермолая. Он сразу умолк и воровато оглянулся: заметил ли кто, что он проговорился?..
Но народ вокруг был свой, тёртый. Хохотали все. Мария Михайловна смеялась до слёз, приговаривая: "Ну, демократы! Ох, демократы! Ой, уморили!"
Пётр врезал другу по шее, и они обречённо сели на верстак.
Собрание провели быстро, прямо в цеху. И на нём "опохмелили" работников до полной трезвости. Пришлось им и объяснительные писать, и прощения "в последний раз" просить. Народ у нас к выпивохам участливый. Простили и в этот раз, не уволили…