Поначалу "трамвайная" училка пробовала сопротивляться, жаловалась завучу по общеобразоваловке Замбржицкой - Замбре, - не помогало. Мы так же вежливо продолжали "ехать в трамвае". Постепенно она перестала обращать внимание на происходящее, механически отчитывала урок, спрашивала, давала задания и "отъезжала" из класса. К концу года сделалась совершенно спокойной, только изредка что-то в нашем поведении ещё заставляло её замирать и на несколько секунд как-то выпадать из происходящего.
Осенью к нам вернулась Подлясская. Первое, что она произнесла: "Скоты! Ваша прошлогодняя учительница - в сумасшедшем доме!" Через большую паузу наш староста Осипов - самый отпетый хулиган - в полной тишине произнёс, заикаясь: "С…с…с…сошла с рельс…"
Сэхэшовские "антики"
В среде сэхэшовского народа создавались свои законы, свой устав, свой фольклор, свой язык, и уже этим мы были непохожи на других школьных недорослей.
Главная идея, нас объединявшая, - идея творчества, и потому считалось, что творить мы можем не только на предметах "изобразиловки", но и на всех других уроках. Главное - творить ежедневно, ежечасно, ежеминутно и подчинять этому всё окружающее. Все наши творческие акции всегда исполнялись дружно, искренне и от души, или, на местном послевоенном наречии, "наихрабрейше". Созданный нами язык стороннему человеку понять было трудно, а иной раз даже невозможно. Посудите сами: что значит "стелиться к наволочке"? Не знаете? - Ухаживать за девочкой. А если кто врал, тому вежливо, я бы сказал, даже ласково, задушевно, как бы намек, на что-то и почти шёпотом произносили: "Не говори, подруга, об Уссурийском крае". Старых людей называл "морщинами", а вместо "сойти с ума" говорили "сойти с рельс" в память о действительно сошедшей с ума училке русского языка по прозвищу Трамвай.
Коллективное творчество на уроках называли "контузиями". Относились к ним всегда на полном серьёзе и без смеха. За смех не по делу наказывали виновных "лявой" - очень неприятной казнью, совершаемой у текущей батареи центрального отопления.
Надо еще сказать, что все мы - сэхэшатики - составляли братство в честь соседнего с нами моста Лейтенанта Шмидта и в серьёзных случаях друг к другу обращались, естественно, с полным уважением: "О, брат мой, скажи на милость…" и так далее.
Да, у нас был даже свой гимн:
Колпак мой треугольный,
Треугольный мой колпак.
А вдруг он не треугольный?
Значит, это не мой колпак!
Исполнялся гимн преимущественно глухонемым способом - жестами. Представляете? Только четыре слова произносились вслух. Попробуйте!
Хорошие творческие идеи, принесённые на наш круг-вече любым сэхэшатиком, прорабатывались и репетировались, а затем разыгрывались сразу в нескольких классах одновременно. Представляете, преподаватель, выйдя из "контузии" в одном классе, в другом попадал точно в такую же. Естественно, что тот, кто был не в ладу с юмором, мог "поехать головой" или "сойти с рельс".
Для нашей школы учителей набирали художники, может быть, чиноположенные, но всё-таки художники - люди "с тараканами". Никакое РОНО таких учителей не пустило бы на свой порог. Прежде всего, они были личностями и хорошо образованными специалистами. Конечно, в старинные времена их бы обозвали чудаками, в наше теперешнее время - чокнутыми, а в 1950-е мы их заслуженно причисляли к "антикам". Самые выдающиеся из них выделялись в отдельную "античную кучку-могучку". Про них-то я вам и расскажу.
Если по старшинству, то первым, то есть самым старым, а лучше сказать - просто древним "антиком" был, конечно, наш преподаватель черчения Форматка. Это прозвище, извините, заслонило для меня его имя и отчество. Наши уже пожилые преподаватели говорили, что в их рисовальном отрочестве Форматка был абсолютно таким же, как сейчас перед нами. И ещё рассказывали, что он якобы учился в Академии вместе с Фёдором Бруни и Карлом Брюлловым и подавал фантастические надежды как выдающийся рисовальщик, но жизнь сделала из него Форматку. И он, со своей старческой худобой, небольшим ростом, в поношенной черной паре при обязательной белой рубашке с мохрящимся воротником и галстуком в "ленинский" горошек, ходил мелкими шажками между нашими досками, опустив глаза в пол и держа руки за спиной. Не обращая на нас никакого внимания, ходил и пел своим ослабевшим древним голосом всегда одно и то же: "Я могу построить дом… Я могу убить человека… Я всё могу… Черчение - наш хлеб в старости…" Через некоторое время снова скрипучим голосом повторял: "Я всё могу… Черчение - наш хлеб в старости…"
Говорили, что ему уже давно за сто лет и что некоторые старательные чудаки даже требовали для него в каких-то инстанциях персональной пенсии, посылая Форматку к врачам для исследования. Но как бы там ни было, он действительно, безо всяких усилий со своей стороны, научил нас профессионально чертить. Своё малое дело старик знал в совершенстве, а его метод "спичечного коробка", на примере которого мы учились всем видам проекций, я усвоил на всю жизнь.
Следующим "антиком" по нашим спискам значился Борис Александрович Фишман, преподаватель географии, сокращенно - Боришман. Наивнейшая и добрейшая личность, обожавший все слова, заканчивающиеся на -ция: цивилизация, коммуникация, электрификация и так далее. У нас в честь его слабости была изготовлена огромная "простыня-шпора" с самыми невероятными словами с обожаемым им -ция. И если отвечающий мог ловко вставить в свой ответ несколько слов из этой "простыни", то получал всегда на балл выше. "Простыню" почему-то называли Талмудом.
Мой однокашник, хулиган Андрюха - Коля Андреев, который потом утонул в пруду, охотясь за гусем, на его урок приходил обязательно с рыжим тараканом в спичечном коробке. И ежели Боришман вызывал его отвечать, то Андрюха пускал своего рыжего заключённого по чёрной классной доске, а мы хором кричали в испуге: "Ой, кто там бежит?!" - "Кто? Где? - вскрикивал, обернувшись, Боришман. - Опять тарахан, что ли? Откуда он взялся?" - "Да это не тарахан, просто рыжий побегун какой-то, враг, одним словом, прибежал на географию", - отвечал Андрюха. "Какой такой рыжий побегун, ещё чего не хватало на мою старую голову?! Уберите врага!" Мы все бросались к доске и долго ловили рыжего, Андрюха тем временем осваивал учебник. Не в меру разбушевавшихся, впавших в темперамент сэхэшовцев Боришман ругал фиглярами. "Все вы фигляры, даже нет - вы дети старого фигляра, вот вы кто! А вы, Кочергин, просто гаер, и я имел несчастье вас учить, Кочергин. Это я вам скажу через много лет и даже не поздороваюсь. Я же вам в прошлом году поставил "пять", а в этом вы не знаете, где Мадагаскар… Это вот… Это вам вот… Это мне - вот. Это всем нам - вот…" И во время этих замечательных реплик он манипулировал тонкими руками над своей седой головой, как бы посыпая её пеплом. "И вы, Кочергин, хотите, чтобы я вам сказал после этого нежное "ты"? Нет, вам не выйдет этого… С вами всё, Кочергин, вас нет, да-да, нет и не будет! Пусто! Фу!" - И он дул на меня, и весь класс дул на меня, и меня действительно не стало в классе, я действительно исчез за дверью. Ho географию мы всё-таки у него изучили основательно, а один из нас даже поступил на географический в Университет, предав всё рисовальное дело. Борис Александрович сильно этим гордился.
Одним из самых популярных "антиков" в среде сэхэшовского народа был Великий Шимоза. Личность его настолько знаменитая, что по весне, когда высвечивались сырые стены питерских домов и между ними быстрее начинали бегать в ту пору ещё красные трамваи, на стенках и на трамваях можно было прочесть написанные мелом преданные слова: "Да здравствует Шимоза - великий потрошитель банзаев!"
Познакомился я с ним на физкультуре - моём первом уроке в СХШ: её-то он и преподавал. Но прежде чем я попал в великолепный зал Академии художеств, местный Баян и одновременно главный комсомолец рассказал мне чудную былину про Шимозу. Повторяю её вам, как сам слышал.
После падения Берлина и окончания войны нашего героя, опытного физкультурного бойца и комсомольца, перебросили на японский фронт, где он окончательно и со всех сторон проявился.
Надо вам сказать, что сэхэшатики в ту пору японского агрессора называли просто "банзай". Так вот, наш физучитель прославился на весь японский фронт как главный потрошитель банзаев. Талант этот рос в нём не по дням, а по часам и вскоре дорос до славы. Им заинтересовались японские генералы, адмиралы, маршалы и фельдмаршалы и, наконец, сам император банзаев - Микадо. Он-то и приказал своим самураям поймать русского потрошителя живым и тёплым и поставить его перед ним на ковёр для ближайшего рассматривания. Но только в конце войны, и то после случайной контузии на всю жизнь, удалось им пленить нашего богатыря. Связав контуженого русского, самураи подводной лодкой через своё Японское море доставили его во дворец Микады, прямо на ковёр, как клялись и обещали. И тот вместо казни "убивца" подданных империи по своей японской непонятливости присвоил нашему физкультурному герою почётное звание самураев - Шимоза, что в переводе с древнеяпонского означало "наихрабрейший". И после угощения рисовой водкой отпустил Шимозу на родину, чтобы он там дёргал и шикал на всех своей контуженой головой.