- А я тебе подскажу. - Кэтрин смотрела мне в глаза.
- Давай.
- Покажи мне свою комнату. Я еще не видела.
Я нервно сглотнул, припоминая, в каком виде моя спальня. Носки на полу. Трусы. Плавки, повешенные сушиться. На них буква "К" - что-то вроде дизайнерской метки, но все ребята говорили, это означает "коротыш". Давно хотел их выкинуть.
- Вообще-то у меня там беспорядок… - сказал я.
- Так давай превратим его в кавардак. - Кэтрин встала, прошла в кухню и оглянулась. - Ты идешь или мне одной осматривать твою комнату? Страшно подумать, что я могу там найти.
Я кинулся следом, сердце мое так бухало, что, казалось, вот-вот выскочит наружу, а Кэтрин об него споткнется и растянется на полу. Я нагнал ее уже наверху - она без труда отыскала нужную дверь, где под обрамленной картинкой из комиксов была табличка "Комната Одрана", и вошла внутрь.
- Так. - Кэтрин неспешно огляделась. - Вот, значит, твое лежбище, где… - она перешла на шепот, - все… и… происходит.
- Ага. - Я подхватил шмотки, валявшиеся на полу, столе и кровати, и запихнул их в шкаф.
- У тебя много книг.
- Я люблю читать.
- Гляди-ка, скрипка. Ты не говорил. Почему?
- Мама считает, мое исполнение напоминает вопли кошек, которых топят.
- Сыграешь для меня?
- Нет.
- Ладно, никто не заставляет. А это что?
На стене висел плакат с изображением огромного оранжевого пса, вывесившего непомерно длинный красный язык.
- Плуто.
- Ну да, так я и думала. Похоже, ты загадочная личность, Одран. - Кэтрин подошла ко мне вплотную, но я не отступил.
- Правда?
- Ты когда-нибудь целовался с девушкой?
Я помотал головой.
- А хочешь?
Я кивнул.
- Ну так давай.
Я и дал.
- Ты не умеешь целоваться, - сказала Кэтрин.
- Неужели.
- Попробуй вот так.
Я попробовал.
- Уже лучше. Может, приляжем?
Она улеглась на мою односпальную кровать, я пристроился рядом; вопреки вздымавшемуся возбуждению я нервничал и трусил, не вполне понимая, что от меня требуется.
- Чего тебя заклинило на Уолте Диснее? - между поцелуями спросила Кэтрин.
- А тебя чего заклинило на похабных фильмах? - парировал я. Она рассмеялась и притянула меня к себе.
Не знаю, сколько мы так лежали, наверное, не очень долго, но я вроде как начал постигать всю поцелуйную мороку, и Кэтрин это, похоже, нравилось, чего не скажешь про меня, поскольку я ужасно боялся что-нибудь не так сделать. Одна моя рука забралась к ней под майку, и ей позволили провести небольшое исследование, в то время как рука Кэтрин скользнула вниз и приступила к собственному небольшому исследованию. Все это приятно и сильно будоражило, но я пребывал в смятении и больше всего хотел, чтобы гостья моя ушла, хотя, конечно, не посмел бы облечь это в слова. Я не желал всего этого, я был к нему еще не готов, хотя не счесть ночей, когда я лежал в этой самой постели и грезил о том, что сейчас происходило. Ну да, я был чист и жил в чистые времена. Вырос в чистом доме. Я был почти влюблен в Кэтрин Саммерс, но что-то во мне желало, чтобы она перестала меня целовать и трогать изящными длинными пальцами, а встала бы и сказала: "Что ж, все было очень мило, но теперь можно обеспокоить тебя сэндвичем с джемом?" - и мы бы сошли вниз и сели играть в "Монополию". Кэтрин закрыла глаза, издала тихий утробный стон и перекатилась на спину, явно намекая, что я должен лечь сверху, и я, совершенно ошеломленный тем, что творилось у меня между ног, последовал ее указанию и почти обрадовался - почти, но не вполне, - когда без уведомления распахнулась дверь и на пороге возникла мама, из-за очередной мигрени отпросившаяся с работы.
Секунд на двадцать все замерли, потом Кэтрин спорхнула с кровати, оправила юбку, майку и полезла в карман за угощением.
- Здравствуйте, миссис Йейтс, - вежливо сказала она. - Хотите леденец?
Если память не изменяет, все это случилось в четверг, но отец Хотон, как ни странно, появился у нас только в следующий вторник. Мама со мной почти не разговаривала, чему я был очень рад, поскольку вовсе не хотел говорить о том, что она видела. Я пребывал в растерянности и отнюдь не чувствовал себя молодцом, который вволю целовался с девушкой, лапал ее за грудь и позволил ей трогать себя там, куда раньше никто не добирался, а потом взгромоздился на нее и достиг такой твердости, что если бы только ему расстегнули ремень, мигом случилась бы катастрофа.
Напротив, я был в смятении, но не из-за стыда, а оттого, что физическая близость, о которой я мучительно грезил наяву, оказалась не для меня. Я-то думал, что вожделею любую женщину, но вот выпал шанс, и все во мне воспротивилось. И дело не в том, что я желал другую девушку или вообще парня, ничего подобного. Просто я хотел, чтобы меня оставили в покое. Не мешали думать. Читать. Задаваться вопросами о себе, чего никогда не делали мои родные и друзья. Я даже прикидывал, не утопиться ли мне, но это, конечно, был перебор, крайность, в какую всегда бросает растерянного юнца.
Отец Хотон пришел во вторник ближе к вечеру, и я подумал, что уже второй раз за неделю сопровождаю чужого человека в свою комнату. Когда в прихожей раздался его голос, я понял, что он явился по мою душу, но не почувствовал ни злости, ни обиды. Если честно, я ждал его визита и этим отличался от сверстников, которые предпочли бы провалиться сквозь землю. Но я безоговорочно верил этому человеку и надеялся на его помощь.
Да, я ему верил.
- Куда можно сесть, Одран? - спросил он, оглядывая комнату. - Давай я сяду вот на этот стул, а ты на кровать, хорошо?
Я кивнул. Отец Хотон сел к столу, за которым обычно я делал уроки, и в окно посмотрел на идеально ухоженный сад миссис Рэтли. Потом с улыбкой взглянул на меня, и я сел напротив него, стыдливо уставившись в пол.
Сколько же ему было лет? Тогда мне казалось, лет шестьдесят пять, но сейчас я думаю, что не больше сорока. Он был болезненно худ, ты сразу отмечал его выпиравшие скулы и глубоко запавшие глаза.
- Как поживаешь, Одран? - спросил он.
- Хорошо, отче.
- С учебой порядок?
- Да, отче.
- Молодец. Какие у тебя любимые предметы?
- Наверное, английский, - подумав, ответил я. - Чтение и все такое.
- Ну да, чтение. А в чем хромаешь?
- В географии. И в ирландском.
- Трудный язык.
- Он никогда мне не давался, отче.
- Я тоже не блистал по этому предмету. Ну и что? Вот как-то обхожусь. А ты не думал на лето съездить в ирландскую глубинку, чтоб подучить язык?
- Нет. Мама говорит, там всякая шваль собирается.
- Что правда, то правда. Со всей страны съезжаются парни. И девицы. Непутевые. Это негоже, верно?
- Да, отче.
Пастор вздохнул и снова огляделся; взгляд его задержался на отцовой фотографии на прикроватной тумбочке: рекламный снимок из "Плуга и звезд", отец в роли юного Кови. Мама хотела ее убрать, но я взбунтовался - первый раз в жизни настоял на своем и победил. И это была единственная вещь в комнате, к которой мама не прикасалась во время уборки, раз в неделю я сам стирал с рамки пыль.
- Наверное, скучаешь по нему, Одран? - Отец Хотон показал на фото. - Как-никак мужчина в доме. Отец. Наверняка скучаешь.
Я кивнул.
- А я вот никогда не видел своего отца. Ты знал об этом?
- Нет, отче.
- Ну вот, теперь знаешь. Он умер за месяц до моего рождения. Сердечный приступ, прямо на главпочтамте, в очереди за маркой.
- Сочувствую, отче.
- Ну да, ну да. - Пастор вздохнул и отвернулся, задумавшись о своем. Потом снова взглянул на меня и вроде как улыбнулся: - Ты знаешь, зачем я пришел, Одран?
Я помотал головой, хотя прекрасно знал.
- Твоя мама считает, нам надо кое о чем поговорить. Ты не против, нет? Согласен поговорить со мной?
- Конечно, отче.
- Я, знаешь ли, тоже когда-то был мальчиком, не смейся (я и не смеялся). Я понимаю, каково быть подростком. Сейчас у тебя нелегкое время. Уроки, учеба. Ты растешь. И кроме того, есть всякие… скажем так… отвлечения.
Я молчал. Решил, что не пророню ни слова и отвечу лишь на вопросы в лоб. Пусть он говорит, что считает нужным, я буду слушать, и только.
- Бывает, что ты отвлекаешься, Одран? - спросил пастор. Я шумно сглотнул и пожал плечами. - Отвечай, мальчик.
- Иногда, - сказал я.
- И на что отвлекаешься?
- Ну так, не могу сосредоточиться. - Я старался угадать с ответом. Вдруг вспомнились минуты ожидания субботней исповеди, когда я не столько выискивал свои истинные грехи на прошедшей неделе, сколько измышлял проступки, которые устроят священника. Ругнулся. Надерзил маме. Ни с того ни с сего швырнул камнем в мальчика.
- А что тебе мешает сосредоточиться, Одран? - Пастор озабоченно подался вперед: - Расскажи. Все останется между нами. Маме я не передам. Твои слова не выйдут дальше этой комнаты. Что мешает сосредоточиться?
Я понимал, какого ответа он ждет, но не мог заставить себя говорить на слишком постыдную тему.
- Телик, - сказал я. Вроде ответ не хуже любого другого.
- Телик?
- Да.
Пастор задумался.
- Ты много смотришь телевизор, Одран?
- Да, - признался я. - Мама говорит, чересчур много.
- Она права?
- Не знаю.
- И что ты смотришь, Одран?
- Что показывают.
- Ну например? Назови свою любимую передачу.
- "Вершина популярности".
- Так. По-моему, это музыкальная передача?
- Да, отче.
- Ты любишь музыку?
- Люблю, отче.
- А кто тебе нравится? Какие исполнители?