- Не хочу. - Мальчишка засунул палец в нос.
Я мысленно взмолился, чтоб его оставили в покое.
- Ничего-ничего, - сказал я, покосившись на попутчиков. - Не страшно, если я немного постою. Наверное, после Килдэра или Талламора станет посвободнее.
- Садитесь на мое место, отец! - из середины вагона крикнул человек, по возрасту годившийся мне в дедушки. Он встал и начал собирать свои пожитки: банановую кожуру и сегодняшнюю "Айриш индепендент", с первой страницы которой скалился премьер-министр Чарли Хоги, - его кривая ухмылка обещала, что вскоре он окончательно опустошит карманы ирландцев.
- Нет-нет, - поспешно сказал я и замахал руками. - Не надо. Прошу вас, сидите. Мне и здесь хорошо.
- Да чего там, садитесь, отче, - подала голос сильно беременная женщина у дверей.
- Я первая предложила место отцу! - на весь вагон гаркнула дама с пучком, словно я уже стал ее собственностью. - Энтони, сейчас же встань - или я с тобой поговорю по-другому. - Теперь в центре внимания оказался мальчишка - к нему повернулись головы всех пассажиров: мол, что это за несносный ребенок, который не уступает место священнику, и что это за мамаша, допускающая этакое безобразие? - Он прекрасно посидит у меня на коленях, - тон дамы мгновенно утратил злобность и стал подобострастным, - нам ехать-то всего до Атлона.
- Право, не стоит, - отнекивался я, но мальчишка уже залез на мамашины колени, не оставив мне иного выбора, как занять освободившееся место. Багровый от всеобщего внимания, я хотел одного - схватить чемодан и через вагоны убежать в дальний конец поезда.
Я ехал в Голуэй повидать Тома Кардла. Мы не виделись с конца 1977 года, когда я отбыл в Рим. Из Италии я писал Тому длинные письма - рассказывал свои новости и выспрашивал сплетни о семинарии, где ему оставалось учиться еще год. "Как у тебя с итальянским?" - однажды поинтересовался он, и я тотчас ответил открыткой: "Прекрасно, тут я как рыба в воде". В письмах его сквозили грусть и скука - Том сокрушался, что последний год мы проведем порознь, и добавлял: дублинцам всегда достается все самое лучшее, они возглавляют все епархии и пекутся о земляках. Злобность его удивляла и ранила, я-то думал, он за меня порадовался, когда я попал в число избранников, кому оказали великую честь. Том писал, что его переселили в келью Барри Шэнда, легендарного пердуна, поскольку прежний сосед Барри, веселый парень О’Хай из графства Керри, бросил пятый курс и сбежал с девицей, снабдив нас прекрасной пищей для толков и пересудов.
Вскоре после возведения в сан Том сообщил, что его распределили в тот же приход, где он был на практике, - "богом забытую дыру у черта на куличках", как он выразился, - и даже через тысячу двести миль, разделявших нас, я слышал гадливость, с какой он цедил название графства Литрим.
Впрочем, у меня отлегло от сердца, когда через месяц-другой Том написал, что все не так уж плохо, что есть громадная разница между положением практиканта и викария, должность которого дает преимущества, о каких он даже не подозревал. Литрим - болото безбожья, где овцы гораздо интереснее людей, уверял Том и далее сообщал, что нашел себе новые увлечения - какие, не уточнял - и теперь жизнь его выглядит не такой уж скверной. "А какой почет, Одран! - добавлял он. - Здесь мы как боги! Никакого сравнения с тем, как к нам относились последние семь лет".
Тон писем был оптимистичен, но не прошло и года, как Тома вдруг перевели в приход Голуэйской епархии, что для меня стало полной неожиданностью. Обычно новому священнику дают три-четыре года обжиться. А вот Тома переместили почти сразу.
Мы переписывались весь 1978-й, который у меня выдался хлопотным. Я поведал о пожалованной мне чести, Том выспрашивал подробности, но я не мог их сообщить, ибо покров секретности скрывал мой распорядок дня. А потом наступил сентябрь, и он писал, наверное, каждый день, желая узнать о том, чего не могли или не желали сообщать газеты, - верны ли слухи о заговоре? Мой друг не догадывался, что я в опале и так же далек от информации, как и он. Так продолжалось весь октябрь, ноябрь и вплоть до Рождества, когда в Ватикане все понемногу улеглось. "Том, я ничего не могу рассказать, - снова и снова отвечал я. - На устах моих печать".
Я прикидывался важной шишкой, хотя на самом деле вообще ничего не знал, ибо в ту роковую ночь, о которой говорил весь мир, не я ли покинул свой пост? Не я ли поддался самым низменным инстинктам? Не я ли себя опозорил, когда был унижен женщиной, даже имени которой никогда не узнаю, и бросил хорошего человека умирать в одиночестве?
Когда после римской эпопеи я вернулся в Ирландию, можно было возобновить наше общение живьем, и мы сговорились о нынешней встрече, которую я ждал с большим нетерпением. В Теренурском колледже я уже отработал пару месяцев и вроде как там прижился. С ребятами я ладил, и после моей крайне неудачной пробы себя в роли тренера по регби они весьма деликатно посоветовали: "Отче, может, вам заняться тем, что вы умеете?" В спортивном костюме я побрел в библиотеку к тем ребятам, кому хватило духу признаться в своем равнодушии к спорту, и там почувствовал себя в своей тарелке. Место тренера занял преподававший счетоводство отец Майлз Донлан, и это, как выяснилось, было страшной ошибкой, за которую по сию пору расплачиваются колледж и невинные ребята.
О своей римской должности я не распространялся, однако слух все же просочился, и коллеги начали задавать вопросы, но я помалкивал, дабы не разжигать их страсть к пересудам. Однажды прямо посреди урока Гарри Маллиган, толковый парень, который уложил весь зрительный зал своим озорным исполнением роли Основы в рождественском спектакле "Сон в летнюю ночь", поднял руку:
- Отче, правда ли, что в ночь, когда умер папа, вы были рядом с ним?
Я так растерялся, что собственный ответ заставил меня улыбнуться, невзирая на серьезность вопроса:
- Чей папа?
- Вы священник? - спросил меня голосок, и я взглянул на своего соседа справа - хорошо одетого маленького мальчика, выглядевшего очень усталым.
- Да, - сказал я. - А ты?
Мальчик помотал головой, а я посмотрел на женщину и девочку, сидевших напротив; все понятно: мать и близняшки. Все трое друг на друга похожи.
- Помолчи, Эзра, - велела женщина.
- Ничего-ничего, - сказал я. - Наверное, его заинтересовало вот это. - Я постучал указательным пальцем по своему пасторскому воротничку, нынче казавшемуся туговатым; воротничок издал звук, словно кто-то легонько стукнул в деревянную дверь.
- Ему все интересно. - На столик, разделявший нас, женщина положила лицом вниз раскрытую книгу.
- Он еще маленький, - сказал я. - Сколько ему, семь?
- Нам обоим семь, - быстро ответила девочка.
- Неужели?
- Наши дни рождения двадцать пятого декабря.
- Надо же, как вы подгадали, - улыбнулся я. - Получаете парные подарки?
Не поняв моего вопроса, девочка нахмурилась, потом озадаченно посмотрела на мать.
- Вы читали, не будем вам мешать, - сказала женщина.
- Вы тоже читали. - Я взял ее книгу, глянул название, потом оторвал уголок газеты и использовал его как закладку. Женщина открыла рот, словно собираясь что-то сказать, и я уразумел всю бестактность своего поведения. Кто я такой, чтобы учить ее манерам? - Извините, - смутился я, но она отмахнулась - право, пустяки, и тут Эзра зевнул во весь рот. - Похоже, он устал.
- У нас был долгий перелет. Не терпится попасть домой.
- Куда ездили?
- Навестить маму и ее мужа.
Фраза показалась странной, но потом я смекнул: мать - вдова или разведена. Вновь вышла замуж, как Беата Рамсфйелд.
- Маму и ее мужа, - покивал я. - Приятная поездка?
- Долгая. Полтора месяца. Слишком долго.
- Позвольте узнать, где они живут?
Женщина чуть улыбнулась:
- В Иерусалиме.
- Прекрасный город.
- Бывали там? - спросила она, и мне послышался какой-то неуловимый иностранный акцент.
- Нет, - сказал я.
- Тогда откуда вы это знаете?
- Я слышал, что город очень красивый. Мои знакомые в нем жили. Надеюсь, и я когда-нибудь съезжу. - Разглядывая меня, женщина кивнула, и я вдруг забалаболил: - Я вообще мало где бывал. Только в Италии. И еще в Норвегии. Только что вернулся. Расскажите про Иерусалим. Он такой, каким я его представляю?
- Откуда мне знать, что вы себе нафантазировали, - сказала она, и я засмеялся, но осекся - может, это никакая не шутка?
- Наверное, там очень тепло.
- А, вы про погоду, - кивнула женщина. - Да. Бывает тепло. Иногда сыро.
- Вы не хотите, чтобы вас отрывали от чтения? - спросил я. У меня сложилось впечатление, что, в отличие от других попутчиков, ей нет дела до меня.
- Пожалуйста, извините, - уже мягче сказала женщина, покачав головой. - Я тоже устала, вот и все. Я не хотела показаться невежливой. Долгий перелет. Семь часов.
Я кивнул на детей:
- Для них чересчур долго.
- Они-то совсем не против. Всего второй раз летели на самолете и были в восторге.
- А в первый раз куда летели?