В Исландии - так мне всегда казалось - детей уважают, независимо от того, родились ли они в браке или нет. Дети - наша аристократия, другой мы не имеем. В меру своих возможностей дети участвуют в жизни общества. Поэтому я уже в восемь лет, когда семья, у которой я жил летом в Исафьёрдюре, приобрела картофелекопалку на конной тяге, осознал, что такое "безработица". Печальное было лето для нас, оставшихся не у дел. И теперь, стало быть, я - от имени собравшейся исландской ребятни - кричу:
- Ты вор! Ворюга!
Это восклицание Торлейв переводить отказался. Дочка посла показала мне язык, она-то поняла и, наверно, с удовольствием подобрала бы с дорожки селедку и запустила в меня, но не иначе как боялась своего недоумка-папаши. Торлейв опять положил руку на мое плечо и произнес поразительные слова:
- Возможно, это окажется заковыристым юридическим казусом. Думаю, нам пока лучше уйти.
~~~
До сих пор у отца были хорошие отношения с иностранными державами. Но в тот вечер с необычайно мягким ветерком, когда я оставил растущую толпу ребят, которые, шмыгая носом и разинув рот, постарались, чтобы исландское изумление обрело физиономию, я осознал, что все изменилось.
Мне известно, что по большей части я состою из воды, и, когда я увидел отца, все мое существо словно бы хлынуло наружу потоками слез. На отца было страшно смотреть: лицо сизое, налитое кровью. Он показал на свой кадык и беспомощно махнул рукой.
- Он забрал мяч, - всхлипнул я. - Мяч случайно приземлился там, за оградой, а он пришел и сказал "non"…
Отец поднял брови, превратившиеся в два вопросительных знака: кто? где?
- Французский посол. Потом пришел Торлейв Смёр и говорил с ним по-французски, а он все время твердил "non", стоял на крыльце с этой противной девчонкой, Жюльеттой, она даже "р" не выговаривает, ну почему, почему люди так поступают?
Сперва отец несколько опешил.
Потом рассердился. Жестом велел мне подойти к книжному стеллажу и вести пальцем вдоль полок, пока не сделал знак остановиться; я вытащил книгу и перелистывал страницы, пока он не сказал "стоп!", тогда я прочитал: "Психопат постоянно находится в состоянии агрессии, что выражается в ведении борьбы за престиж и власть и на нормальных людей действует парализующе. Опасаясь обнаружить собственные слабости, психопаты препятствуют всякой коммуникации по поводу деликатных человеческих проблем, прежде всего сексуальных…"
Он одобрительно хлопнул по статье, и по его лицу разлилось выражение печали…
Засим последовала целая полоса, когда отец считал слово "барбитураты" самым прекрасным в исландском языке. Дни обулись в войлочные туфли. Женщины уже не кидались на его прежде электрифицированное ограждение, ток был отключен. То же, что от отца уцелело, приступило к чтению трудов о запеканках и экзотических десертах. А в промежутках он "разбирал книги".
"Разбирать книги" - так он называл отдохновение от жизненных путей-дорог. В подобных случаях он этак с полчаса стоял перед своими стеллажами, устремив взгляд на далекий Снайфедльсйёкюдль. Руки медленно вытаскивали книгу автора на "А", которую он намеревался переставить к другим авторам на "А", но зачастую он открывал ее, прочитывал наугад строчку-другую, с отсутствующим видом усаживался в кресло, клал книгу на колени и закрывал глаза. Немного погодя я брал ее и ставил на место, руководствуясь системой, усвоенной от него же самого: первый стеллаж - книги о том, как выглядит мир (география), второй - как все в мире происходило (история), третий - что люди обо всем этом думали (философия и религия), четвертый - что они сделали из этих знаний (литература, искусство, музыка), а три последних - что человек должен сделать, чтобы улучшить свое жалкое бытие (психология, парковая архитектура, дрессировка собак, сосуществование, а также оригами).
А когда все было разобрано, он мог и сказать: ну вот, все в порядке. Теперь пора и за жизнь приняться, ведь раз я все это прочитал и правильно понял, а вдобавок запомнил, то, значит, я человек сведущий. Я должен знать почти все…
- Но это и все, что я знаю. Ведь все это знание, проходя через мои серые клеточки, словно бы застывает, как лава, и гибнет. Я жалкое существо, которое завидует святым, струящим свет, бросающим солнечные зайчики своих повестей в жизнь человека, - и я имею в виду не таких, как тетка Свава, что спаслась наперед, а таких, что озаряют огоньком восковой свечки каждое черное слово из тех, что составляют их опыт.
Говорил он через силу, без всякого выражения. Воодушевлялся редко, с женщинами тоже редко виделся, редко искал поддержки в стихах - вообще не понять, тот ли человек живет со мною под одной крышей.
Однажды к нам зашел начальник протокольного отдела МИДа, отцов двоюродный брат Оулавюр. Судя по всему, они уже успели поговорить об этом по телефону.
- Проблема практически неразрешимая. Бог весть, может, окончательная победа так и останется за послом.
- Тогда я подожгу его дом, - сказал я, чтобы утешить отца.
- А последствия? Если хочешь знать, мы даже не вправе тушить огонь без их согласия. А учитывая ветер, деревянные постройки по соседству и общее состояние нашей пожарной команды… И вообще, вы уже не в первый раз устраиваете этой семье неприятности…
- Какие еще неприятности?..
- Неуважительное отношение детей к французской чести способно перечеркнуть самую заковыристую Венскую конвенцию. Но если будешь вести себя тихо, мяч ты получишь.
На следующий день к нам явилась депутация Alliance Française во главе с Филиппом де Марком, натурализованным французом; некогда он приехал в Исландию изучать здешних рыб, о которых Пьер Лоти написал целую книгу, и тот особый франко-исландский язык, что за короткое время в начале XX века возник на побережье Фаускрюдс-фьорда. Филолог по образованию, Филипп рассчитывал, что на этом весьма скудном материале сумеет выстроить интересную теорию о возникновении и жизни нового языка. Впрочем, до этого так и не дошло: у фьорда он встретил некую Стефанию, восемнадцати лет от роду, и музыка, зазвучавшая тогда в его душе, сослужила ему службу и во внешнем мире - он стал учителем музыки, устраивал фортепианные вечера для пяти-шести местных меломанок и сделался куда большим исландцем, чем коренные уроженцы Исландии. Услыхав на ежегодном собрании Alliance Française разговоры про мяч, он устыдился действий своей прежней родины и добился покупки нового мяча. Вторым членом депутации был директор Гисласон, свято веривший, что говорит на собраниях по-французски.
- Где же твой отпрыск, Халлдоур? - осведомился он.
- Гуляет, - ответил отец, покосившись на дверь, за которой прятался я.
- Я здесь не как директор, хотя иной раз это вполне уместно. У нас, видишь ли, есть для него сюрприз.
- Если в этом круглом свертке мяч, то вы можете спокойно отправляться домой. У меня у самого достаточно денег, чтобы купить новый, и даже два, но речь идет о том самом мяче.
- Мы пробовали его урезонить. Ради Франции… ради La Gloire. - Филипп тяжело вздохнул. - Пытались убедить его, что вся эта история выглядит несколько смехотворно…
- Смехотворно?! - воскликнул отец, и голос у него сорвался на фальцет. - Смехотворно?! Большая страна попирает сапогом шею маленькой страны!
- Надеюсь, ты не станешь обращаться к СМИ, - осторожно сказал директор. - Нам не по карману дразнить Париж, при нынешнем-то положении с экспортом, я недавно говорил с…
- Обращаться к СМИ! - завопил отец. - Да я сам - СМИ!
Что, увы, более не соответствовало действительности.
~~~
Начальник протокольного отдела МИДа стоял прислонясь к несгораемому шкафу и пил молоко. Мы с отцом, сидя на посетительском диване, следили путь напитка по его телу. Оулавюр был двухметрового роста и круглый год ходил в дорогой каракулевой шапке, которую получил в подарок от Хрущева, когда служил в Москве, сражался с тараканами и крысами и распевал перед скрытыми микрофонами "Хор рабов-евреев".
- Я пытался умаслить этого французского олуха, даже на обед его пригласил: запеканка из пастернака с горгонзолой - сыр я покупал в Париже, в моем любимом магазинчике на улице Сены. Непременно туда заглядываю… А в качестве amuse-gueule, то бишь деликатеса, подал хвосты омаров… но все без толку.
- Может, перейдем к делу, Оулавюр?