Возможно, эта комната принадлежала Аллингтону. Кажется, он никогда не работал дома, возможно, он просидел здесь двадцать лет, рисуя своего Блуб-бю. Он резко оборвал работу, прямо на половине очередной истории. А уведомить о расторжении договора следует за полгода до увольнения. Сюжет обрывался на пятьдесят третьей полосе. А нормальная длина комикса обычно восемьдесят полос. Стейн спрашивал Фрида, почему Аллингтон не продолжил работу. Нет, этого он сделать не мог. Может, он не хотел, может, забыл?
- Не знаю, - ответил Фрид, - этим занимался другой отдел. Какая вам разница, продолжайте с того рисунка, которым он закончил, и сделайте что-нибудь свое, но лучше всего так, чтобы шов не был заметен. А подпись можно не ставить.
Вода закипела. Стейн снял с плитки ковшик и вытащил штепсель, достал чашку и сахар с полки, на которой их нашел; ложечки не было. Пакетики с чаем он принес с собой.
Шесть дней спустя явился Фрид и сказал, что решение уже принято. Стейн работал в стол, но контракт будет подписан на днях. На семь лет. Руководство очень им довольно, но хочет еще раз напомнить, что работать необходимо много и очень быстро. Фрид выглядел усталым, хотя его мягкое, с неуловимым выражением, лицо улыбалось. Он подошел и пожал руку Самуэлю Стейну, а потом ободряюще и покровительственно коснулся его плеча.
- Это приятно! - обрадовался Стейн. - Это в самом деле приятно! Вы возьмете то, что я сделал, или мне начать снова?
- Нет, конечно нет, у нас нет на это времени. Мы запустим материал, который есть, а вы ускорите темп своей работы так, чтобы обеспечить материал на два месяца вперед.
- Ответьте мне на один вопрос, - попросил Стейн. - Он работал в этой комнате?
- Кто, Аллингтон?
- Да, Аллингтон.
- Ну да, это его комната. Пожалуй, будет хорошо, если вы продолжите начатое им дело в той же самой комнате, не правда ли?
- Здесь множество его вещей. Хотя я не собирался их рассматривать. Он приедет их забрать?
- Я позабочусь, чтобы они исчезли, - сказал Фрид. - В общем-то здесь тесно. Я попрошу кого-нибудь все убрать!
Самуэль Стейн спросил:
- Аллингтон умер?
- Нет, нет, конечно нет!
- Тогда, значит, он заболел?
- Милый мой, не беспокойтесь, - ответил Фрид. - Все абсолютно в порядке. А теперь я пожелаю вам счастья в вашей работе.
* * *
Вначале Стейн работал, ни к чему не притрагиваясь в комнате. Его первые рисунки были опубликованы без подписи, и разницы никто не заметил. Вообще за последние три года, что действовал контракт, Аллингтон не ставил свою подпись, и это сыграло на руку. У Самуэля Стейна было время поднажать и выдавать больше картинок в день. Он работал все лучше и лучше. Он учился делать сразу полдюжины рисунков в карандаше и покрывать их тушью, начиная с совершенно черных поверхностей. Войдя в работу целиком, он дорисовывал детали, а к полудню, обретя уверенность в руке, выводил сложные линии и самые красивые части картинки, которые приходилось писать быстро и nonchalant. Затем он начинал новый разбег. Он постепенно успевал все быстрее и быстрее.
В редакции его поздравили, когда первая полоса вышла из печати безо всякой реакции со стороны общественности. В тот день он был удручен, но это прошло, и он с чувством спокойной радости продолжат рисовать хорошие картинки, за что аккуратно получал свою плату. Пришло ощущение надежности. Не надо было бегать вокруг со своими иллюстрациями и обсуждать их с начинающими заносчивыми писателями, совершать три-четыре поездки ради каждой благословенной книжной обложки; принимать заказ, встречаться с автором, сдавать работу и ждать, ходить за гонораром, а иногда не один раз мчаться в типографию проверять, соответствуют ли цвета оригиналу. Сейчас все шло как по маслу. Ему не надо было даже сдавать работу, он оставлял рисунки, сделанные за день, на своем столе, и кто-то их вечером забирал. Заработную плату он получал каждую неделю в кассе. Фрида он больше не видел, разве что иногда встречал на лестнице.
- Вы никогда не приходите взглянуть, - говорил Стейн.
- Незачем, мой мальчик, - шутливо отвечал Фрид. - Ты замечательно справляешься. Но берегись, если застрянешь на месте или начнешь отклоняться от темы. Тогда я тут как тут!
- Боже меня сохрани! - смеясь отвечал Стейн.
Он раздобыл себе обогреватель, и газета оплатила расходы. Им теперь они дорожили, и для этого были все основания. Блуб-бю печатали почти в сорока странах.
Иногда Стейн отправлялся на улицу, где на углу продавались газеты, и выпивал там стаканчик. Ему нравились темные неряшливые бары, переполненные людьми, работавшими в той же сфере, что и он, и говорившими о своей работе. Он выпивал стаканчик и снова шел в газету.
Встречал он и других художников, иллюстрировавших комиксы. Они были дружелюбны и обращались с ним как с новичком, как с мальчиком, что еще не принят в их узкий круг, но подает большие надежды. Они не были снисходительны, скорее - мягкосердечны. Напитки здесь друг другу не предлагали и расходились, лишь повисев недолго над стойкой со своим стаканчиком.
Среди них был один, которым он восхищался, - великолепный художник по фамилии Картер. Картер рисовал прямо без карандаша, он делал ужастики в натуралистическом стиле. Это был тяжелый, очень некрасивый человек с рыжими волосами. Он двигался медленно, никогда не улыбался, но, казалось, забавлялся тем, что происходит вокруг него.
- Скажи-ка мне, - однажды произнес он, - ты один из тех, кому мешало заниматься Высоким Искусством то, что он рисует комиксы?
- Нет! - ответил Стейн. - Вообще-то нет!
- Это хорошо! - обрадовался Картер. - Они невыносимы! Они ни то ни другое, не поймешь, что им надо.
- Ты знал Аллингтона? - спросил Стейн.
- Не очень хорошо.
- Он был из тех, я имею в виду - из невыносимых?
- Нет!
- Но почему он завязал с этим?
- Он устал, - ответил Картер, осушил свой стаканчик и отправился обратно на работу.
Комнату Аллингтона так и забыли убрать, и это было даже хорошо. Стейну нравилось сидеть одному среди накопившейся за много лет кучи забытых вещей, это было как в старой уютной комнате с выцветшими обоями, которые окружают тебя со всех сторон. Мало-помалу он стал открывать ящики, по одному в день. Он обнаружил письма поклонников за последние месяцы, пачки были связаны резинкой: письма, на которые уже был дан ответ, те, что могут подождать, важные письма, письма, на которые еще надо ответить или послать рисунок с Блуб-бю; снова пустой ящик, ящик с рисунками Блуб-бю на глянцевой бумаге, сложенный вдвое картон, изысканные виньетки и веселые картинки для детей.
Бумага, бумага, вырезки из газет, счета, носки, фотографии детей, квитанции, сигареты, пробки и шнуры и прочий сор умершей жизни, который скапливается у того, кто не в силах больше уделять этому внимание. И ничего, что касалось бы комиксов. Самуэль Стейн не смог найти больше никаких заметок о работе Аллингтона, кроме того списка в правом кармане куртки.
Пока Стейн занимался серией Аллингтона, тот становился для него все более и более реальным: Аллингтон, который не может нащупать идею и стоя смотрит на улицу сквозь серое стекло; Аллингтон, который заваривает чай и роется в своих ящиках, отвечает по телефону, или совершенно забытый среди своих рисунков Аллингтон, знаменитый и усталый… Чувствовал ли он себя одиноким или боялся людей? Работалось ли ему лучше по утрам или позднее, когда в газете все затихало, что он делал, когда чувствовал, что совсем увяз в работе, или же он продолжал работать без перерыва двадцать лет?
"Мне надо остерегаться, - думал Самуэль Стейн, - мне не следует превращать его в важную фигуру. Если даже Аллингтон двадцать лет и простоял возле печатного станка, никому и в голову не пришло поднимать из-за этого шум. Он был популярен, и ему хорошо платили. То же будет и со мной".
Однажды Картер спросил Стейна, не желает ли он приехать к нему за город на уик-энд. Это был знак особого расположения: Картер был невысокого мнения почти обо всех людях и хотел, чтобы его оставили в покое.
То было ранней весной, и пейзаж казался абсолютно молчаливым. Картер ходил с ним по владениям, демонстрируя своих поросят и кур. Крайне осторожно приподняв камень на лужайке, он показал ему змей, добавив:
- Они еще немного сонные, но позже оживут.
Стейн зачарованно спросил:
- А чем вы их кормите?
- Ничем. Они кормятся сами. Здесь множество лягушек и всякого другого, что они любят.
Стейн слышал, что Картер никогда не отвечал на письма, он их даже не вскрывал. Он не был любопытен ни в малейшей степени, да и совести у него тоже не было.
- Ты не должен так поступать, - сказал Стейн. - Ты знаменит, тобой восхищаются. Дети пишут тебе и ждут ответа.
- Почему? - спросил Картер.
Они сидели перед домом, каждый со своим стаканом. Было очень тепло и тихо.
- Они верят в это, - продолжал Стейн. - Когда я был маленьким, я написал французскому президенту и просил его покончить с Иностранным легионом.
- Да ну! И он ответил тебе?
- Ну да. Моя мама написала ответ от президента, где говорилось, что они непременно решат эту проблему. Письмо было с почтовыми марками и всем прочим.
- Ты еще очень молод, - возразил Картер. - Лучше с самого начала привыкнуть к тому, что на деле все не так, как ты думаешь, и что это не так уж и важно.
Он ушел кормить поросят и довольно долго не возвращался. Когда он вернулся, Стейн заговорил об Аллингтоне, который работал двадцать лет, а потом просто сдался, не оставив после себя даже синопсиса.
- Он устал, - сказал Картер.