Вот же дурень-то! Сразу видно, что щегол неопытный, неученый - просто мясо для настоящего ухаря. Для того только и нужны такие, чтобы забулдыг по лавкам собирать да бомжей гонять, а на что серьезное эта шпана совершенно не годится, поскольку любой, самый задохлый, того же Архидьякона, ухарь уроет обоих этих пацанов в секунду.
Ментеныш свою палку и до середины дотащить не успел - Иван основанием ладони неторопясь, хорошо прицелясь, ладно засадил ему по скуле. Щегол брыкнулся на пол и затих рядом со стариком, который безучастно глядел на все происходящее. "Помрет старик скоро…" - успел подумать Иван, прежде чем всадить ногой по морде поднимающемуся с пола первому. Тот захрюкал, захрипел, повалился и, скуля от боли, стал уползать под стол, собираясь, наверное, отлежаться там от иванова гнева. Но Ивана еще не отпустило. Он шагнул к ментенышу и несколько раз отдуши пнул его, особо не разбирая куда. Потом быстро нацепил на себя аккордеон, поднял старика в охапку и вывалился с ним из опорника.
Он оставил деда в одном из дальних тихих дворов на Транспортной. Он бы утащил его обратно до церкви, но несподручно было - старик совсем ослабел, обмяк и почти не передвигал ног. Оставил его Иван на скамейке в твердой уверенности, что больше никогда живым его не увидит.
Очень беспокойно было Ивану, пока он окольными дворами, через Бекетовскую и Кирова, пробирался к трамвайному кольцу. Беспокойно от того, что вступил он в конфликт с властью в лице двух этих п****нышей, что преступил он некую грань, за которой кончается его более или менее спокойная жизнь и начинается новая - неизведанная, неспокойная, нервная и, наверное, короткая, которая теперь и гроша ломаного не стоит. Не забудут два эти выродка Ивана никогда, а участковый при желании всегда сможет его найти в этом городе. А значит, одна теперь дорога у Ивана - прочь из этого города, в поля, "в деревню, в глушь, в Саратов"…
Но не мог же он, в самом деле, уйти и оставить им инструмент. Кто он, что он без своего аккордеона? Да ничто - тьфу…
На углу Комсомольской он кое-как умылся в луже почище, доковылял до цветочного ларька и долго стоял, безнадежно вглядываясь в ценник возле пышных белых цветов. По шестьдесят рублей штучка стоили хризантемы. Сто восемдесят рублей - это ж целое состояние, это только весной-летом можно наиграть столько часа за три-четыре, да и то если погода хорошая, да и то если повезет очень, да и то возле рынка или на привокзальной площади. А сейчас где их взять? Все, что было с утра у Ивана - это два потрепанных червонца в брючном кармане, да и те остались в опорнике, у ментов.
Несколько минут Иван рассматривал еще и киоскершу - бледную худую барышню, - пытаясь по лицу угадать, можно ли у нее выпросить хоть один цветочек в долг. Но нет, судя по всему, дамочка была не склонна к благотворительности, не смотря на всю свою хрупкость и томную бледность.
В тоске он дошел до Космонавтов и там завернул в пивнушку. Он и сам для себя не мог бы объяснить, зачем он зашел в это совершенно чуждое безденежному человеку место. Может быть, он просто замерз и подсознание заставило его найти теплое место. А может быть, сам Господь Бог снизошел с небес, чтобы принять посильное участие в ивановой судьбе.
Пивнушка, не смотря на послеобеденное время, была совершенно пуста. Только за одним столиком, у самой стойки, у окна, одиноко стоял какой-то мужик перед двумя кружками, одна из которых была уже пуста, а вторая - едва почата. Когда Иван вошел в провонявшую кислятиной забегаловку, мужик сразу махнул ему рукой с зажатой меж пальцев сигаретой - так махнул, словно его только и ждал, словно они заранее условились о встрече в этом злачном месте.
Иван недоуменно пожал плечами, собираясь присесть на низкий подоконник, отдохнуть да погреться, но мужик не унимался. Он снова призывно махнул рукой и позвал:
- Эй, земеля, давай сюда.
- Да я так, - смущенно отозвался Иван, едва справляясь с распухшими губами и прикрывая ладонью явно раздувшуюся щеку.
- Давай, давай, - настаивал незнакомец. - Ходи на моя сторона.
Иван нехотя поднялся и приблизился к мужику. Тот, вглядываясь в иваново лицо, присвистнул и покачал головой.
- На шпану нарвался, что ли? - спросил он.
Иван только кивнул неопределенно. Ну не рассказывать же первому встречному, что он уложил в опорнике двух ментов.
- Да, братан, нынешняя шпана - это ого-го… Зверьки. - Посочувствовал мужик.
Он помаячил рукой в сторону стойки и минут через пять, пока Иван курил предложенную им сигарету, матерая буфетчица принесла и поставила на стол две кружки пенного напитка.
- Угощайся, старик, - кивнул мужик на кружки. - И рассказывай.
- Что рассказывать? - вопросил Иван.
- Ну вообще, - пожал тот плечами. - Как до жизни такой докатился.
- До какой "такой"? - насупился Иван. - Нормальная у меня жизнь.
- Да я ж не говорю, что она у тебя ненормальная, - примиряюще улыбнулся иванов угощатель.
Был он уже в возрасте, за сорок ему точно было. Нетороплив и, кажется, обстоятелен. Не алкаш на вид, не бомжеват нисколько, одет не с иголочки, конечно, но вполне себе прилично - в солидном черном плаще с белым кашне. И курил не какую-нибудь там "Приму", а - нормальную "Яву". И смотрел на Ивана без излишнего любопытства, без настороженности и без особой приязни, которая, в силу своей необъяснимости, выглядела бы подозрительно.
- Нормально докатился, - ответил Иван, отхлебывая пива. - Медленно, но верно.
- Угу, - кивнул собеседник. - Это понятно, что медленно. Иначе бы вид другой был.
- Какой? - поинтересовался Иван.
- Затравленный, - пояснил мужик. - А ты в себе уверен. Значит, пообвык уже, пообтерся; значит, без неожиданностей все случилось… Меня Николаем зовут.
Иван назвался. Не хотелось, но вежливость обязывала. Не врать же и не отмалчиваться перед человеком, чье пиво ты сейчас пьешь.
- Играешь? - спросил мужик, кивая на аккордеон у Ивана за спиной.
- Нет, просто так, поносить взял, - ответил Иван нарочито грубовато, как разговаривал всегда, когда предчувствовал дилетантские рассуждения о музыке или просьбы "сбацать что-нибудь".
- А Брукнера можешь? - спросил собеседник, не обращая внимания на иванову грубость.
Иван дернулся недоуменно, посмотрел удивленно мужику в глаза, покачал головой.
- Я заплачУ, - спохватился тот.
- Да не, - помотал головой Иван. - Не в этом дело. Не умею я Брукнера.
- Жаль, - задумался тот, прихлебывая пиво.
- Люблю Брукнера, - добавил он через несколько минут молчаливого пития, сопровождаемого лишь ивановым сопением из покореженного и забитого спекшейся кровью носа. - Жена у меня очень его любила и меня приучила… Может и не саму музыку его люблю, а… Память о НЕЙ люблю, может…
- Ушла? - вежливо полюбопытствовал Иван, чтобы поддержать беседу.
- Ушла, - кивнул собеседник. - В мир иной и, как говорят, лучший, чем этот… Как думаешь, не врут?
- А хрен его знает, - пожал плечами Иван. - Везде хорошо, где нас нет… А как там на самом деле, кто его знает… Давно ушла?
- Ну да, - согласился Николай. - Не знает никто, кроме хозяина… Да уж год как. Вот в этот день и ушла. Так что ты, считай, на поминки попал.
- Любил ее? - произнес Иван скорее утвердительно, чем вопросом.
- Любил, - кивнул собеседник. - Очень жалко ее было. Так жалко, что чуть руки на себя не наложил… Пока она угасала, - болела она долго, - так я думал: сдохнуть бы вот сейчас, раньше, чем все случится, чтоб не видеть, не мучиться…
Помолчали.
- О тебе пожалеет кто-нибудь, когда ты уйдешь? - спросил Николай.
Иван пожал плечами.
- Понимаешь, старик, - вздохнул собеседник, закуривая и кладя пачку перед Иваном, - я думаю, что жизнь надо прожить так, чтобы было кому сожалеть о твоем уходе. Вот если найдется хоть один, совсем неизвестный и посторонний тебе человек, который пожалеет о твоем уходе и оплачет тебя, вот тогда, наверное, ты не зря приходил… Понимаешь, о чем я? Не о близких и родных говорю, у них профессия такая - тебя оплакивать, сколько полагается. О чужом тебе человеке толкую.
- Понимаю, - пьяно кивнул Иван. Две кружки пива - это было первое, что попало сегодня в его желудок, давно просивший есть. И с двух кружек пива его сейчас хорошо повело.
- Вот Андрюша Миронов, - помнишь его? - может быть совершенно спокоен там: он приходил не зря, царствие ему небесное. Потому что по крайней мере один человек, - это я - точно его оплакал. Напился я тогда вдрызг и ревел белугой, когда он помер… Будто лучшего друга потерял, вот такое было чувство…
- Понимаю, - снова кивнул Иван, раскуривая николаеву "Яву".
- А вот обо мне никто плакать не будет, старик… - продолжал тот. - Никто… То есть, получается, что жизнь моя была совершенно напрасной… А?
- Ну мы ж с тобой не артисты, чай, не ученые и не политические деятели, - вступил в его монолог Иван. - Кому мы нужны на этом свете, кроме родных да друзей. А если таковых не имеется, то считай, что и все - жил не жил ты, никто и не вспомнит.
- И это страшно, - кивнул Николай и снова замаячил рукой в сторону буфета.
- Не-не-не, - запротестовал Иван, заметив его жест, - я больше пить не буду… Меня с голодухи что-то повело совсем.
- Извини, - спохватился его компаньон, - не додумал. Сейчас организуем пожрать.
- Не-не-не, - замотал головой Иван. - Не, мне идти надо… Понимаешь… Понимаешь, есть человечек один, который… Который, может быть, и вспомнит и поплачет, если со мной что случится… Мне цветов нужно добыть…
- У-у-у, - понимающе произнес Николай. - Невеста?
- Нет, Коль. Девочка. Соня. Сирота. Она цветы любит. Хризантемы.