Ее голубые глаза как-будто потемнели, она опустила голову.
- Я неприятна тебе, - сказала она задумчиво. - Я неприятна тебе.
- Ну что вы, - попытался я успокоить безумицу. - Что вы, фрекен… Кстати, как вас зовут?
- Брунарда, милый, - ответила она.
- Вот и славно, - сказал я ободряюще. - Брунарда… Чудесное имя.
Она счастливо улыбнулась - как нищенка, которой вложили в руку тысячную купюру - счастливо и испуганно: а вдруг, сейчас отнимут! вдруг, это только шутка!
Мне понравилось это сравнение. Я похвалил себя за наблюдательность и в который раз подумал, что не ошибся в выборе своего жизненного пути.
- Чудесно, милая Брунарда, - сказал я. - Ну а теперь…
- Милая! - воскликнула она, вся подавшись ко мне. - Ты сказал "милая"!
- Ну… ну да, - испугался я. - Да, но… Тысячи мужчин называют так незнакомых женщин, и это их ни к чему не…
- Что мне до других! - перебила она. - Ведь это ты назвал так меня!
Я не люблю, когда меня перебивают. Мне неприятна в женщинах излишняя экзальтация. Но я решил, что не стоит лишний раз волновать эту сумасшедшую.
- Да, - кивнул я. - Да, милая Брунарда. Вы действительно довольно милы и… и непосредственны, как дитя, но… Впрочем, "милая" - это только слово. Оно состоит из слогов, букв, звуков…
- Но когда ты произносишь его, - снова перебила она, - то в твоих устах оно звучит как в устах бога.
- В самом деле? - я никогда не замечал, что произвожу на женщин такое впечатление. Это открытие было, конечно, приятно, но оно… оно несколько выбивало из колеи.
- Спасибо за комплимент, - сказал я и прикоснулся к шляпе, давая понять, что хотел бы откланяться.
- О нет! Не уходи, прошу тебя! - воскликнула она, молитвенно слагая руки. - Не уходи, любимый! Я не смогу больше жить без тебя, ни единого дня, ни единого часа!
Что же мне было делать, скажите на милость? Довольно странное и неприятное положение, согласитесь…
Уже заметно стемнело. Озеро нахмурилось и смутно отражало пока еще бледный лунный свет. Мне стало немного жутко, признаться, и я едва не бросился бежать. Следовало предпринять что-то решительное, но я не знаю - что.
- Мне, конечно, приятно было поговорить с вами, - сказал я ласково, - но время, знаете ли… Темнеет… Хочется чаю… Я мог бы проводить вас немного, если хотите. Вы недалеко живете?
- Здесь, - ответила она, поведя рукой в сторону черневшего в полумраке озера и рощи за ним.
- Здесь?.. То есть, вы хотите сказать…
- Здесь, - повторила она и я снова заметил как странно и безумно блестят ее глаз. - Здесь, - в озере, в роще…
Теперь, окончательно убедившись в ее безумии, я не на шутку испугался, но в то же время обрел некое хладнокровное спокойствие, как бывает это с храбрыми людьми в минуту опасности.
- А! понимаю, - кивнул я. - Понимаю… Ну что же, в таком случае…
- Не покидай меня, - попросила она.
Но хитрость - моя спасительница - уже посетила мой ум.
- Это ненадолго, - успокоил я. - Только до завтрашнего вечера.
- О нет! - воскликнула она. - Я не доживу! Любовь погубит меня!
- Гм-гм… Милая моя Брунарда… - я старательно подыскивал слова. - Видите ли, любовь - это… как бы вам сказать… любовь предполагает некоторое…
- Любовь погубит меня, - повторила она уже спокойно. - Фея не может прожить без любимого более двенадцати часов… Я умру на заходе солнца…
Вот так она и сказала. Ну не сумасшедшая ли она была, подумайте?!
- Феи бывают в сказках, - сказал я, улыбаясь, и даже погладил ее по голове, как дитя.
А она вдруг схватила мою руку и прижалась к ней губами. Мне стало совсем неловко и я готов был рассердиться, но напомнил себе, что с больным человеком следует быть ласковым и терпимым.
- Любовь из всякой женщины делает фею, - сказала она.
Мне эта фраза показалась несколько вычурной.
"Но впрочем, - подумал я, - если ее немного подкорректировать…"
- А из феи, - продолжала она, - любовь делает самую обыкновенную женщину; и как самая обыкновенная женщина, фея не может жить, если с ней рядом нет любимого человека… Только фея не умеет плакать, она - умирает…
- Феи бывают в сказках, - повторил я ласково. - вы не умрете до завтрашнего вечера, а завтра вечером, еще до захода солнца, я приду сюда, обещаю… А теперь мне нужно идти, право, нужно.
Она совсем погрустнела, отпустила мою руку и спросила, заглядывая мне в глаза:
- Но ты ведь правда придешь перед заходом солнца?
- Ну разумеется, - ответил я.
А в голове моей уже родился план действий.
- Я не прошу тебя любить меня, нет, - сказала она. - Позволь только, позволь мне любить тебя. Позволь мне жить тобою.
- Несколько странно… - ответил я. - Но если уж… конечно, конечно…
- Позволь мне знать только, что моя любовь не пугает тебя, что она не неприятна тебе. Позволь иногда видеть тебя, думать о тебе, надеяться на встречу с тобой.
- Ну конечно, - отвечал я. - Вы можете…
Она улыбнулась счастливой улыбкой.
"Вот и славно! - подумал я. - Кажется, мне удалось утихомирить эту сумасшедшую… Хитрость, хитрость - вот что нужно в общении с такими людьми!"
- Я знаю, что ты разобьешь мне сердце, - сказала она, печально улыбаясь. - Но сейчас я счастлива! Я люблю тебя и я счастлива. Поцелуй меня на прощание?
- Поцеловать?.. Видите ли…
"Хитрость, хитрость!" - напомнил мне внутренний голос.
- Да, - кивнул я. - Отчего же…
Я наклонился к ней и поцеловал ее в лоб.
- До завтра, - сказал я.
Она снова улыбнулась мне, уже лучезарно, и ответила:
- До вечера, любимый.
Я поторопился уйти, пока она не выдумала еще чего-нибудь. Никогда не знаешь, чего ожидать от таких женщин…
Дома я первым делом позвонил на станцию и заказал билет на утренний поезд. Потом выпил чаю.
Жаль было, конечно, уезжать вот так, на середине отдыха, но что поделаешь. Остаться - значило потерять рабочее настроение, потерять покой, постоянно подвергаться давлению со стороны какой-то красивой, но совершенно безумной женщины…
Короче говоря, утром я уехал.
Мне отлично работалось в поезде, вытанцовывались замечательные любовные сцены…
Да… Вот я и говорю вам: хитрость!.. А все эти феи, оборотни, русалки…
Кстати, пьеска моя имеет большой успех, сходИте - не пожалеете.
Такси обратно
Глаза у него были совершенно невообразимого голубого цвета. Таких голубых глаз не бывает просто. Хотя нет, у детей такие глаза встречаются. Но не тогда, когда ребенок сидит на барабане посреди пустынной ночной улицы. Это был очень красивый барабан - огромный, красный по бокам, с золотистыми галунами (или как там называются эти веревочные штуки, натянутые по периметру?) и желтой лентой для надевания его на шею. Тут и там в его боках посверкивали золотистые же клепки, крепящие шнуры к стенкам.
- Зачем тебе барабан? - спросил я, заглядывая в его бездонные глаза
Он рассматривал свои ногти, матово поблескивающие в свете фонаря, когда я обратился к нему с моим несомненно глупым вопросом. Мой вопрос не меньше двух минут безответно висел в воздухе, прежде чем он осветил мое лицо голубым светом своих глаз. Это я так выражаюсь, красиво. На самом деле он не освещал моего лица, он просто посмотрел на меня. Его взгляд не выражал ничего. Ни любопытства, которое было бы закономерным в такой ситуации, ни удивления, ни интереса - ничего.
- Какой барабан? - спросил он через минуту.
- Ну как же, дружок, - удивился я вместо него. - Тот барабан, на котором ты сидишь.
Ребенок медленно и как-будто неуверенно перевел взгляд с моего лица на огромный барабан, такой огромный, что ноги мальчика едва доставали до мокрого, после недавнего дождя, асфальта.
- А, этот… - небрежно бросил он, снова поднимая взгляд на меня и, кажется, приготовясь к долгому раздумью.
- Да, да, этот! - подтвердил я, несколько, признаюсь, нетерпеливо. Есть у меня один недостаток - я бываю нетерпелив с детьми.
Взгляд мальчика стал на миг напряженным и даже, мне показалось, испуганным. Но только на миг, потому что в следующую секунду он широко улыбнулся.
- Это я трамвай жду, - ответил он просто, безынтересно и даже со скукой в голосе. - А его все нет и нет.
- А, - кивнул я.
Что-то показалось мне странным, но я так сразу не мог понять, что именно. Дошло же до меня только после того, как я мимоходом (или мимолетом? как лучше сказать? впрочем, и то и это неправильно, поскольку я не шел и не летел в тот момент, а просто стоял, наклонившись к странному мальчику с небесно-голубыми глазами)… В общем, дошло до меня только после того, как я случайно оглянулся по сторонам.
Во-первых, там, где сидел на барабане мальчик и стоял я, там просто не было трамвайной остановки. Во-вторых, по этой улице вообще не ходили трамваи. О последнем, впрочем, мальчик мог и не знать, ведь ему было от силы лет десять или одиннадцать. Кроме того, он и вообще мог быть приезжим.
- А, - кивнул я еще раз. - А мама твоя знает, куда ты поехал?
Мальчик неуверенно пожал плечами, посмотрел зачем-то в один конец пустынной улицы, потом - в другой.
- Наверняка ей кто-нибудь сказал, - ответил он через минуту раздумий.
- А, - произнес я в третий раз.
Собственно, разговор можно было считать законченным, поскольку спросить больше было нечего. Да и взгляд мальчика, который он бросил на меня, не располагал к дальнейшим расспросам. В этом взгляде явно читалась усталость от моих, наверное, казавшихся ему глупыми и нудными, вопросов.