- Так и есть, - посмеивается Котька. - Пиво того и гляди, кончится, потому добрые люди о себе с утра заботятся. Но скоро дождь всех разгонит!
- Как же! Этим хоть потоп, пока всё не высосут, не разойдутся, - Милка нарочно с грозным видом устремляется через толпу, и мужики нехотя уступают ей дорогу.
- Не баба, а ледокол "Ленин", - слышится за её спиной. - Баба что мешок, что положишь, то и несёт.
Но стоило Людмиле обернуться, болтливые прикусили языки, полезли, толкаясь, вперёд.
На повороте в их Пролетарский тупик шедший впереди Котька чуть не столкнулся с пожилым мужчиной, одетым не по моде в белую косоворотку навыпуск, подпоясанную узким ремешком, и синие офицерские галифе. На ногах сверкали начищенные хромовые сапоги.
- Извиняюсь, - тихо проговорил старик и отступил в сторону. На Котьку глянули и спрятались под густыми бровями глаза с удивительно пронзительным взглядом.
Карякин узнал его. Чудаковатый старик был отцом нынешнего хозяина "замка", молодого секретаря горкома партии Леонида Савёловича Трофимова. Имя самого старика выговаривалось нынешним поколением с трудом - Савёл Фотиевич. Да и внешность его, как и одеяние, была необыкновенной: мощный бритый череп слегка наклонен вперёд, словно нацелен на удар головой; лицо худощавое, если не сказать - измождённое, с глубоким шрамом, как от удара шашкой, через всю правою щёку, надбровье и лобную кость. Даже веко казалось сшитым, и чудо, что после такого ранения уцелел глаз.
Народное радио, причём из верных источников: от фронтовиков, доносило, что весной сорок второго Савёла Фотиевича восстановили в звании комбрига и прямо из воркутинского лагеря направили начальником штаба стрелковой дивизии в Приморскую армию генерала Петрова, которая, захлёбываясь в крови, обороняла Севастополь. Потом были катакомбы Керчи, где тяжелораненый Трофимов глотнул немецких газов, и врачи ампутировали ему одно лёгкое. В сорок четвёртом он добился отправки на фронт, но уже интендантом. Под Балатоном чуть не попал в плен, наскочив на прорвавшиеся танки шестой армии СС. Дрался в окружении, а когда пробился с кучкой бойцов-водителей к своим, оказался в объятиях особистов. И лишь заступничество маршала Толбухина спасло его от возвращения в ГУЛаг. Маршал срочно отправил Трофимова на Урал получать новую технику. Там он и встретил весть о Победе. Но полностью реабилитировали отставного генерала только в пятьдесят шестом году.
- Экий суровый, - проводила старика вытаращенными чёрными глазами Вера.
- А мне его жалко, - вздохнула Людмила. - У него вид неприкаянного человека. Вроде всё чего-то сказать хочет, а не может.
- Кому сказать? - не поняла Вера.
- Нам! Кому же ещё? Для своих он давно - заноза в сердце.
- Много вы понимаете! - буркнул Котька, открывая калитку в воротах. - Милости просим, мамзели! И не наступите на Бурана, он тут разлёгся в тенёчке.
Во дворе их ждал Гункин. Нервно размахивая руками, не говорил, а причитал:
- Что творится! Пылища до небес поднялась. Ветер, как с цепи сорвался! На тополях сучки трещат. Как тут переезжать?
- Обождать придётся, - спокойно, будто речь шла о самом обыденном деле, проговорил Котька. - Ветер и впрямь крепчает, значит, пронесёт быстро.
- Что пронесёт? - остолбенел учитель, беспомощно опустив руки по швам. И только посиневшие губы его продолжали бесшумно шевелиться.
Котька растерянно переглянулся с Милкой, которой тоже показалось, что Гункина того и гляди хватит удар.
- Павел Борисович, - как можно беспечнее обратилась она к учителю, - перевезём мы вас сегодня, обязательно перевезём! Вот только гроза пройдёт.
- А как же машина, - пролепетал Гункин. - Шофер ждать не будет.
- Так он и сам в грозу не поедет, - Людмила поставила, было, банку с пивом на землю.
- Куда? - строго глянул на неё Котька. - Пиво в погреб! - И уже мягче заявил Гункину: - Хуже, ежели вас дождь в дороге настигнет. Машина-то открытая?
- Без тента, - будто очнулся от беспамятства Павел Борисович, и все увидели, как обильно выступили капельки пота у него на висках. Не к кому не обращаясь, он вдруг громко вскрикнул: - Ремонт да переезд хуже пожара!
В этот момент порыв ветра, будто сорвавшись с крыши, метнулся по двору, в ярости качнул акацию и кусты сирени, пригнул к земле цветы и, натянув бельевые верёвки, бухнулся о старый высокий забор, серые доски которого задрожали, как клавиши пианино с оборванными струнами.
Котька машинально глянул в ту сторону, и нехорошие предчувствия шевельнулись в душе его.
VI
За высоким забором тоже обратили внимание на порыв ветра. Леонид Савёлович Трофимов наливал в ванну горячую воду, когда сильно хлопнула створка приоткрытого окна, и в ванной комнате запахло уличной пылью. Поморщившись, он быстрым и точным движением опустил шпингалет в запорную скобу, подёргал для достоверности раму и занавесил окно шторой. Ванная сразу погрузилась в полумрак, и стало тихо, как в его служебном кабинете.
Леонид Савёлович был рад, что в доме никого не было. Жена выпросила в горкомовском гараже дежурную машину и укатила по своим делам, в которые он никогда не вмешивался, позволяя Грете Генриховне таким образом ощущать свою полноценность. Отец, затеяв очередной спор, рассердился на неприятие молодыми очевидных для старшего поколения истин, хлопнул дверью и ушёл бродить по городу. Остужать своё пылкое, но больное сердце.
Домработница отпросилась погостить у внуков. Покладистая и аккуратная женщина устраивала Трофимовых, хотя Савёл Фотиевич уверял, что та числилась агентом Конторы - серого здания Комитета Государственной Безопасности. Впрочем, какая разница: домработница или шофер. Без пригляда Конторы никто не оставался.
При мысли о водителе, Леонид Савёлович призадумался. Присел на край ванны, потрогал пальцами воду. Потом бросил под струю горсть морской соли и принялся раздеваться.
"Что старик говорил в запале о водителе? О нагловатой ухмылке, сальных шуточках? На что намекал, повторяя, будто дежурным по вызову Греты оказывался один и тот же шофёр?" - неохотно вспоминал утренний шумный разговор с отцом Леонид Савёлович. - "И что за история с проникновением постороннего человека в их сад? Почему она так напугала Грету?"
В "проникновение" секретарь горкома не верил. В детстве он и сам попадался на воровстве чужих яблок - обычное мальчишеское озорство!
"Но почему домработница ничего не замечает за водителем? Или замечает и молчит? А что, если они молчат об одном и том же, да ещё с молчаливого согласия кого-то третьего?"
Безрассудная, но очень уж проникновенная мысль на какое-то время огорошила Трофимова. Он даже ощутил, как задрожали кончики пальцев на руках.
Погружение в горячую воду немного расслабило его. Он намочил волосы и ополоснул лицо. Закрыл глаза и не шевелился.
Он не считал себя искушённым политиком. Хотя не нужно иметь семи пядей во лбу, чтобы не понимать, как с приходом Брежнева менялась конъюнктура власти. Для него, тогда главного инженера завода, как для многих других "технарей", мимолётное высказывание Косыгина о том, что идеологи мешают сдвинуть воз экономики! - стало определяющим принципом в работе. В спёртом воздухе социалистического хозяйственного уклада запахло реформами.
Впрочем, о реформах заговорили ещё в начале шестидесятых. Народ устал от бедности, а повышение цен лишало его всяких надежд на лучшую жизнь. Когда дело дошло до того, что в пору вводить карточки на продовольственные товары, рабочие вышли на улицы.
Не прекращался массовый исход крестьян из деревень: измордованные колхозники получили в руки паспорта и бежали из рабства, куда глаза глядят. Рост производства продолжался исключительно за счёт притока людских резервов.
Инженеру Трофимову были понятны и близки идеи учёного Либермана о необходимости впрыскивания в плановую экономику страны элементов рынка. Премия производителей, по его мнению, напрямую должна была увязываться с прибылью, которая стояла бы выше плана. И Косыгин говорил об использовании прибыли в развитии производства. Но эти нововведения пришлись не по вкусу многим директорам заводов. Их интересовал только вал, а не спрос на производимую заводами продукцию. Вал щедро финансировался государством, а за выполнение плана сыпались премии.
Правда, в отличие от других директоров, Судаков долго и дотошно расспрашивал Трофимова о возможностях использования прибыли самим предприятием. Понять предлагаемую схему, по которой часть денег можно было направлять на развитие социальных проектов и прежде всего на жильё для своих рабочих, было не просто. Ведь это означало то, что важная доля государственных функций непосредственно передавалась на места, в исполнение трудовых коллективов. Иными словами, понял Судаков, передавалась в его руки.
Поделиться своими мыслями с остальными руководителями Судаков не спешил. К тому же реформа проталкивалась сверху, и открыто заявить о том, что она им не выгодна, красные директора не смели. Вот тут-то главный инженер Трофимов и почувствовал, что настал его час…
В гостиной зазвонил телефон. Леонид Савёлович представил, как мигом кинулась бы к аппарату домработница, чтобы первой получить информацию с другого конца провода. Параллельный телефон стоял в его рабочем кабинете на втором этаже дома, и по характерному пощёлкиванию в трубке он не раз подмечал, что разговор подслушивают. Пришлось установить тумблер, отключающий параллельную связь.