Мне она показалась такой прекрасной, что я не мог отвести от неё глаз.
- Ты очень хорошо поешь, - проговорил я наконец.
- Спасибо…
Я провёл рукой по волосам. Впервые с тех пор, как оказался на этом острове, я вдруг подумал о том, как я выгляжу. Не брился я уже больше недели.
- Кажется, я заблудилась, - призналась она.
Незнакомка вскинула голову, и на лице у неё появилась растерянная гримаска.
- Как тебя зовут? - спросил я.
Она остановилась.
- Разве ты не видишь, что я Туз Червей? - Она хитро улыбнулась.
- Конечно вижу… - Я помолчал. - Это-то и странно…
- Что же тут странного?
Она наклонилась и сорвала очередной цветок.
- Между прочим, а ты кто? - спросила она.
- Меня зовут Ханс.
Она задумалась.
- Тебе кажется, что быть Тузом Червей более странно, чем Хансом?
Я не знал, что ответить.
- Ханс? - повторила она. - По-моему, я что-то похожее когда-то уже слышала. Или мне кажется… Это было так давно…
Она наклонилась и сорвала ещё один голубой цветок. Потом я решил, что у неё началось нечто вроде припадка эпилепсии. Дрожащими губами она произнесла:
- Внутренняя коробка вмещает наружную, а наружная - внутреннюю.
У меня создалось впечатление, что Туз Червей бессознательно произнесла эту бессмысленную фразу. Слова просто вылились из неё, помимо её воли. Сказав это, она снова стала самой собой и показала на мою матросскую форму.
- Но ведь ты совершенно голый! - испуганно воскликнула она.
- Ты имеешь в виду, что у меня на спине нет никакого знака?
Она кивнула. Потом вскинула голову:
- Надеюсь, ты понимаешь, что не можешь меня побить?
- Я бы никогда и не стал бить даму, - сказал я.
- Не говори глупостей! Никакая я не дама!
На щеках у неё появились ямочки. Меня околдовала её неземная красота. Когда она улыбалась, её зелёные глаза сверкали, как изумруды. Я не мог отвести от неё глаз.
Но вдруг по её лицу скользнула тревога.
- Надеюсь, ты не козырь?
- Нет, я всего лишь матрос.
Тут она зашла за дерево и скрылась из глаз. Я хотел броситься за ней, но она как сквозь землю провалилась".
ЧЕТВЁРКА ТРЕФ
…лотерея, в которой видны только выигрыши…
Я отложил книжку-коврижку и стал смотреть на Адриатическое море. Прочитанное вызвало у меня столько вопросов, что я не знал, с какого конца начинать думать.
Чем больше я читал о карликах на таинственном острове, тем более загадочными они становились. Ханс Пекарь встретился с трефовыми и бубновыми карликами. И наконец встретил Туза Червей, но она вдруг исчезла прямо у него на глазах.
Кто они, все эти карлики? Каким образом и откуда попали на этот остров?
Я был уверен, что книжка-коврижка в конце концов ответит на этот вопрос. Но было тут и кое-что ещё: карлики-бубны выдували стекло, и мне показалось, что я неспроста и сам только что побывал на стекольном заводе.
Я чувствовал некую связь между моей поездкой через Европу и всем описанным в книжке-коврижке. Но ведь всё описанное в ней Ханс Пекарь рассказывал Альберту много-много лет тому назад! Неужели существовала некая таинственная связь между моей земной жизнью и великой тайной, которую хранили Ханс Пекарь, Альберт и Людвиг?
Кто он на самом деле, этот старый пекарь, с которым я познакомился в Дорфе? Кто такой карлик, который подарил мне лупу и к тому же всё время появлялся во время нашей поездки? Я чувствовал, что между пекарем и карликом тоже должна быть какая-то связь, о которой, возможно, не подозревают даже они сами.
Я не мог рассказать папашке о книжке-коврижке, во всяком случае прежде, чем дочитаю её до конца. И, тем не менее, мне было приятно, что рядом со мной в машине сидит философ.
Мы как раз проехали Равенну.
- Папашка, ты веришь в случайности? - спросил я.
Он посмотрел на меня в зеркало.
- Верю ли я в случайности?
- Так точно!
- Но ведь случайности - это именно то, что происходит совершенно случайно. Когда я выиграл в лотерею десять тысяч, мой номер выпал среди тысячи других номеров. Конечно, я был весьма доволен результатом. Но то, что деньги выиграл именно я, была чистая непредвиденная случайность.
- Ты в этом уверен? А ты забыл, что тем утром мы нашли четырёхлистник, который означает удачу? И если бы ты не выиграл этих денег, ещё неизвестно, смогли ли бы мы поехать в Афины.
Он хмыкнул, а я продолжал:
- А случайно ли твоя тётя поехала на Крит и там неожиданно увидела мамину фотографию в модном журнале? Или в том был некий смысл?
- Ты хочешь узнать, верю ли я в судьбу? - спросил он, и, по-моему, он был доволен, что его сын интересуется философскими вопросами. - Я отвечу - нет.
Я подумал о стеклодувах-бубнах и о том, что сам побывал на стекольном заводе перед тем, как прочитал о таком заводе в книжке-коврижке. Кроме того, я вспомнил о карлике, подарившем мне лупу незадолго перед тем, как я получил книжку с микроскопическими буквами. Мало того, я вспомнил и то, что произошло, когда моя бабушка проколола в Фроланде велосипедную шину, и что случилось потом.
- Я не считаю случайностью то, что я родился, - сказал я наконец.
- Перекур! - объявил папашка. Очевидно, я сказал что-то, чем спровоцировал очередную мини-лекцию.
Мы остановились на холме с изумительным видом на Адриатическое море.
- Садись! - велел мне папашка, когда мы вышли из машины, и показал на большой камень.
- Итак, тысяча триста сорок девятый год. - Вот первое, что он сказал.
- Эпидемия чумы, - подхватил я. Я достаточно хорошо знал историю, но не мог понять, какое отношение эпидемия чумы имеет к случайностям.
- О’кей, - сказал папашка и продолжал: - Ты наверняка знаешь, что во время этой чумы вымерла половина населения Норвегии. Но кое о чём в этой связи я тебе ещё не рассказывал.
Когда он так начинал, я понимал, что лекция будет долгой.
- Ты знаешь, что у тебя в то время было много-премного предков?
Я удивлённо покачал головой, не понимая, как это возможно.
- У человека бывает двое родителей, четверо дедушек и бабушек. Восемь прадедушек и прабабушек, и так далее. Если считать в обратную сторону, то до тысяча триста сорок девятого года их наберётся очень много.
Я кивнул.
- Хорошо. Вернёмся к той эпидемии чумы. Смерть шла от селения к селению, и больше всего она косила детей. Некоторые семьи вымирали полностью, в других один или два человека выживали. В то время, Ханс Томас, у тебя было много предков, и все они выжили.
- Откуда ты это знаешь? - удивлённо спросил я.
Он затянулся сигаретой и сказал:
- Потому что сейчас ты сидишь здесь и смотришь на Адриатическое море.
Опять он сказал нечто столь поразительное, что я не знал, как на это реагировать. Но я понял - он прав, потому что, если бы хоть один из моих предков умер в детстве, они уже не могли бы быть моими предками.
- Шансов на то, чтобы ни один из твоих предков не умер в детстве, бывает один на миллиарды, - продолжал он, и дальше слова из него хлынули, как водопад: - И дело тут не только в эпидемии чумы. Фактически все твои предки выросли и родили детей, несмотря на тяжелейшие природные катаклизмы, несмотря на чрезвычайно высокую детскую смертность. Многие из них, конечно, болели, но всегда справлялись с болезнью. Таким образом и ты, Ханс Томас, был на волосок от смерти не один миллиард раз. Твоей жизни на этой планете угрожали дикие животные и насекомые, метеориты и удары молний, болезни и войны, наводнения и пожары, отравления и покушения на убийство. В одной только битве под Стиклестадом ты был ранен много сотен раз. Потому что твои предки участвовали в ней с обеих сторон - собственно, ты воевал против самого себя и своей возможности родиться тысячу лет спустя. То же самое, как ты знаешь, происходило и во время Второй мировой войны. Если бы во время оккупации норвежские патриоты застрелили твоего дедушку-немца, то ни я, ни ты никогда бы не родились на свет. Дело в том, что в истории такое происходит много миллиардов раз. Всегда, когда в воздухе свистели стрелы, твои возможности родиться резко уменьшались. И всё-таки ты сидишь тут жив-здоров и разговариваешь со мной. Ты это понимаешь?
- Я в это верю, - сказал я. Во всяком случае, мне казалось, я понимаю, как важно, что шина бабушкиного велосипеда спустила во Фроланде.
- Я говорю об одной длинной цепи случайностей, - продолжал папашка. - На самом деле эта цепь уходит в прошлое, к первой клетке, которая разделилась надвое и таким образом дала толчок всему, что растёт и живёт сегодня на этой планете. Шансы на то, что именно моя цепь не разорвётся в течение трёх или четырёх миллиардов лет, так ничтожны, что это даже трудно себе представить. Но вот я живу, чёрт меня подери. И прекрасно понимаю, как мне повезло, что я живу на этой планете вместе с тобой. Я понимаю, как должен быть счастлив даже самый ничтожный червяк на этой планете.
- А что бывает с тем, кому не повезло? - спросил я.
- Их просто не существует! - почти проревел папашка. - Они так и не родились. Жизнь - это лотерея, в которой видны только выигрыши.
Он замолчал и долго смотрел на море.
- Ну что, поедем дальше? - спросил я его через несколько минут.
- Нет! Помолчи, Ханс Томас, это ещё не конец.