Наш маленький автобус совсем не был похож на автобус для переселенцев. Мой нежно-голубой любимый чемодан Marks & Spencer для летних поездок нелепо выделялся на фоне клетчатых огромных сумок, которые забили собой весь проход вплоть до потолка. Автобус оказался интернациональным по составу – со своего заднего сиденья я видела черные головы двух африканских студентов, каким-то чудом оказавшихся в этих краях, возможно, это были студенты одного из донецких вузов, чуть дальше в салоне виднелся затылок человека в кипе. Кроме них и водителя, мужчин в нашем полностью забитом автобусе больше не было. Практически одни женщины.
Все эти клетчатые сумки до потолка, африканцы, человек в кипе, женские крики, изредка раздававшийся детский визг в очередной раз больше напоминали съемки голливудского боевика где-то в сердце Африки, чем реальную жизнь. Не хватало только какой-то козы, морда которой торчала бы из окна, особенно когда мы проезжали мимо скрученных в бараний рог некогда желто-голубых высоковольтных столбов, длинные нити черных проводов от которых лежали на выжженном поле. Рядом со мной сидела сотрудница одного из аграрных холдингов. Она рассказала, что тем летом был выращен самый крупный урожай зерновых за всю историю наблюдений, урожай, который убрать так и не смогли…
Мы ехали мимо черных окон разрушенных домов Марьинки, мимо раскоряченной в ходе боев и хаотично разбросанной среди неубранных полей военной техники, мимо блокпостов с противотанковыми ежами, дзотами и мешками песка. Вдали дымился крупнейший в Европе маслоперерабатывающий гигант Cargill, гордость Донбасса, в него попал снаряд, и Cargill дымился уже которую неделю.
Этой дорогой я много лет ездила на дачу, место моего по-детски безмятежного счастья. Теперь эта дорога связывала мое прошлое и мое будущее. Я тогда еще не понимала, сколько я оставляю в этом городе и сколько всего у меня отобрала эта война.
Мимо нас в сторону Днепропетровска пролетали с включенными мигалками и сиреной на полной скорости санитарные машины, навстречу шли автобусы с нашими солдатами. Армейские автобусы по внешнему виду больше напоминали наш полуразбитый сельский автобусик, которым мы обычно ездили на дачу.
Ощущение полного апокалипсиса меня не покидало.
Я пыталась себя убедить, что я не "переселенец", я – путешественник, и Днепр (Днепропетровск) – это всего лишь пункт номер один в плане моего путешествия. План у меня был очень смутный. В Днепре я хотела записать лекцию "Опровергая Дугина". Дугин был идеологом этой новоявленной "Новороссии". Я считала, что каждый должен бороться как может. Стрелять я не умела. Я владела только словом. В Днепре друзья мне вызвались помочь в записи лекции. Что делать дальше, я пока себе плохо представляла.
Я ехала к "своим" и "нашим", и еще не понимала, что самое трудное для меня только начиналось.
История вторая. Поиск героя
Столица "Новороссии"
Первые несколько месяцев после отъезда из Донецка прошли у меня достаточно сумбурно. Я металась между городами, смотря правде в глаза, не столько с целью решить какие-то дела, а скорее, чтобы спрятаться от себя. Я реально не очень понимала, что делать дальше. Меня не пугали дороги и новые города, я так жила практически всю свою жизнь. Я упорно не хотела себя признавать "переселенцем". Я решила, что я "путешественник".
Плана у меня особо никакого не было. Я понимала, что без квартиры продолжать жизнь свободного художника мне будет тяжело, значит, нужна работа, а с моими абстрактными философскими дипломами работу мне проще всего будет найти в Киеве, к тому же там были уже кое-какие договоренности, сделанные еще весной. Мои самые ближайшие киевские друзья, у которых я могла остановиться и просуществовать до того момента, как найду работу, находились на Тибете, вне зоны доступа. Больше мне остановиться было не у кого. И моя ближайшая задача состояла в том, чтобы перекантоваться где-то до того момента, пока они со своей Шамбалы не спустятся на грешную землю.
Поэтому я с великой радостью воспользовалась предложением друзей помочь мне записать лекцию в Днепропетровске. У меня там были родственники, и я напросилась к ним пожить.
Папа был родом из Днепропетровской области, и через Днепр мы ездили в деревню к бабушке и дедушке. Раньше я была здесь всегда проездом. Мы пересаживались на электричку, добирались до нужной нам станции, а дальше шли пешком вдоль канала Днепр – Донбасс. Приезжали обычно рано утром. Мы только подходили к дому, а бабушка уже стояла у калитки и встречала нас. Она или чувствовала, что мы приедем, или постоянно выглядывала, но ни разу нас не пропустила. Ни бабушки, ни папы уже нет в живых. А я эту картину вижу перед собой как сейчас. Летнее утро, много света, мы садимся завтракать за стол во дворе. Бабушка выносит обожаемые папой пирожки с творогом, как-то по-особому запеченные в домашней сметане. Двор увит виноградом, лучи солнца проходят через листья и подсвечивают виноградные гроздья, дворовой пес радостно виляет нам хвостом. Меня он любил – я его кормила арбузными корками, это было его любимое блюдо.
С приездом в деревню у меня начиналась самая настоящая казацкая вольница с катанием на велосипеде, купанием в канале и полной свободой. Видимо, я ощущала зов предков. Папины далекие прадеды, согласно семейным легендам, были из осевших запорожских казаков.
Бабушка у нас была удивительная – мудрая, все понимающая, очень тактичная, с очень непростой судьбой. Мой прадед, если использовать советскую терминологию, был "кулак". Где-то в степях бывшей Екатеринославской губернии затерялись наши сто гектаров земли с прудом, толокой, на которой когда-то пасся наш небольшой табун лошадей. Когда началась революция, прадед, как умный человек, прекрасно понимавший, что ничего хорошего их не ждет, решил всей семьей эмигрировать в Канаду. Приехали в Одессу, но не успели – последний пароход ушел. Вернулись обратно, и прадеда забрали. Больше его никто не видел. А мою прабабушку с детьми усадили на телеги и отправили в Сибирь. В этот момент на авансцену нашей семейной истории вышел мой дедушка. Он взял бабушку за руку и сказал: "Ця дівчина буде моєю дружиною". Бабушка осталась и оставила с собой своих младших братьев и сестер. И дедушка их всех принял в семью.
Собственно, этими воспоминаниями мои представления о Днепропетровске и заканчивались. С родственниками я практически не общалась, мы жили в разных городах, у нас у всех была своя жизнь. А тут волей судьбы пришлось напроситься к ним в гости.
"Жовто-блакитный" Днепропетровск жил войной. "Жовто-блакитный" в прямом смысле этого слова: все машины с украинскими флажками, практически с каждого балкона свисал украинский флаг. Дом, в котором я остановилась, находился рядом с военным госпиталем. "Скорые" с мигалками и пронзительным звуком непрерывно въезжали в больничный двор. В парке гуляли раненые солдаты, уже идущие на поправку. В городе часто встречались люди в военной форме; к моей великой радости, они были без георгиевских ленточек и без оружия. Я была среди "своих".
Неспешный и старый ретрорайон Днепра, в котором расположен госпиталь, много людей в военной форме, еще по-летнему прекрасные теплые осенние дни с уже желтеющими листьями. Иногда мне казалось, что я в машине времени и сейчас в эвакуации где-то осенью 1943-го на мирной территории воюющей страны. Сейчас сорок третий, но потом будем и сорок пятый. Тогда мне так еще казалось.
Наш зять был волонтером, он поддерживал ребят под Донецким аэропортом, постоянно ездил на линию фронта. Он был человек очень далекий от армии, имел свой бизнес, семью, детей. Но сейчас делал все от него зависящее, чтобы война не пришла в его дом. Все понимали: следующим после Донецка и Луганска будет Днепропетровск.
Спокойный и уравновешенный человек, он мало рассказывал об увиденном. Но иногда даже он не мог скрыть свои эмоции. На меня сильное впечатление произвела одна история.
Это был рассказ наших ребят, освободившихся из плена. Их держали в каком-то донбасском городке в милицейской клетке-обезьяннике. Охраняли их чеченцы и местные "ополченцы". "Ополченцы" тайком делились сигаретами, подсовывали хлеб. Один даже переписал номера телефонов, чтобы позвонить по домам и сказать, что они живы. А чеченцы – назовем их "кадыровцы" – срывали чеку с гранаты и играли ею, будто бы бросая в клетку-обезьянник. "Ополченца", который собирал номера телефонов, повесили в назидание другим. Это была не выдуманная "байка", история эта – лишь часть страшной реальности, в которую мы окунулись все, кто соприкасался с войной.
Живя войной, находясь в постоянном напряжении, Днепропетровск не был унылым и печальным. Город был радостным, светлым, но дыхание войны постоянно чувствовалось во всем: в разговорах людей (кто-то только приехал с фронта, кто-то только уехал на фронт), в постоянных "скорых" с мигалками (все знали – это везут раненых с фронта в военный госпиталь), в многочисленных блокпостах на подъездах к городу.
После пустого Донецка с комендантским часом, с постоянными взрывами – сияющий огнями Днепропетровск с праздно гуляющими парочками, с кафешками, наполненный детскими голосами – казался раем. Я так соскучилась по нормальной мирной жизни – по людям на улице без оружия, по кафе, красивым магазинам, по обычным, пусть даже бесцельным прогулкам по городу. Первые дни я гуляла вечерами чуть ли не до полуночи. Пила кофе, ела пирожные и тупо шаталась по улицам.
Я вспомнила свою старую московскую привычку и облюбовала для работы кафе. Сказать честно, первые дни я больше наслаждалась жизнью, чем работала. Рядом со мной проводили переговоры то сетевые менеджеры, то распорядители свадеб – в этом моем кафе протекала обычная мирная жизнь, о которой я уже стала забывать и в которую заново была рада окунуться.