Уезжая, я была искренне уверена, что вернусь через неделю в освобожденный Донецк. Мне казалось, что все шло к этому. "Правый сектор" уже укрепился в Песках. Защитники Донецкого аэропорта стойко держали оборону. Говорили, что по городу работают наши разведывательные отряды. Но судьба распорядилась иначе: я вернулась в свою квартиру только для того, чтобы забрать вещи и уехать на очень, очень долго.
Я отправилась к маме на дачу. В моей жизни начались удивительные последние каникулы детства. Дача была на украинской территории. К маме ранее уже приехала передохнуть от взрывов папина коллега и ученица. Мы жили дружным женским коллективом, с книжечками валяясь в шезлонгах в папином яблочном саду. Соседи нас снабжали парным молоком, мама пекла свои знаменитые пироги с яблоками.
Дача была для меня всегда местом полного безмятежного счастья. Все мои проблемы оставались за ее калиткой. Это было, безусловно, детище моих родителей. Я там только занималась декором домика – красила стулья и стены в разнообразные цвета. Нашу дачу мы в шутку называли, "зеленым экотуризмом". Домик был совсем простой, маленький и совсем не походил на современные традиционные дачные постройки, но в нем имелось все необходимое, даже две "русские" печки, отапливаемые углем, в спальне и на кухне. Домик построил отец, у него были золотые руки, начинал еще во времена перестройки, когда с материалами было совсем плохо. Папа собирал деревянные ящики на рынке и из них делал облицовку домика. Как-то его забрали даже в милицию с этими ящиками. "Профессор Донецкого политехнического университета", – представился отец, и его отпустили.
Папа всегда мечтал о большом саде и пасеке. Яблоки, березы, дубы, туи, ели и можжевельники были высажены его заботливыми руками. "Сад Клода Моне" – так он шутя называл свое детище. А местные селяне именовали нашу дачу "сад профессора".
Мама обожала цветы. С ранней весны до поздней осени сад был полон ими. Нарциссы и тюльпаны сменяли пионы, ромашки, лилии, ирисы, розы, георгины и астры. Территория была большая. У нас не было асфальтированных дорожек – сад, зеленые газоны и цветы.
Когда приезжали гости, мы выносили еще оставшийся от бабушки старый круглый стол в сад, и наша дача превращалась в настоящее французское шато: круглый стол в яблочном саду, мамины цветы в вазе, вино, переливающееся на солнце в разноцветных бокалах.
Я очень любила эти бокалы – салатовые, желтоватые, какие-то непонятно фиолетово-"бурчачные", на ножке и без ножки. Они тоже перешли нам в наследство от бабушки. Одни из них пережили прошлую войну, другие были послевоенные. Как-то подруга даже спросила: "Зачем вы их держите на даче, они же уже почти антиквариат?" Но дача в нашей семье святое, и семейные обеды – святое, и эти бокалы были частью ритуала. С ними обедали еще у бабушки. А потом на даче. Помню, как после того, как продали бабушкину квартиру, привезли их в старой алюминиевой выварке с крышкой, кто-то обернул их в пожелтевшие страницы из старых журналов "Огонек". У бабушки была целая кладовка со старыми журналами. На даче бокалы разместили в подвесном шкафчике на стене вместе с любимыми бабушкиными подстаканниками. И мама и бабушка очень любили пить чай из стаканов с подстаканниками. Шкафчик сделал еще в советское время папа сам. У моих родителей всегда были сложные отношения с советской мебельной эстетикой.
По вечерам мы доставали старинный самовар на углях, разжигали костер в чугунном мангале, смотрели на огонь и пили чай.
С приездом на дачу тем самым странным летом в моей жизни я с радостью окунулась в атмосферу семейного уюта и словно почувствовала себя маленькой девочкой, отдыхающей с мамой на летних каникулах. После постоянных ночных обстрелов Донецка я наконец смогла выдохнуть. Взрывы на даче тоже были слышны. Но это было где-то далеко.
Рядом с нами стояли украинские военные. Они приезжали в нашу деревню за продуктами и не только на какой-то развалюхе с огромным украинским флагом. Красивые, загорелые, в банданах и широкополых шляпах а-ля пустыня Сахара. "Берегите себя", – как-то при встрече сказала я им. "А вы себя", – ответили они.
Спокойствием я наслаждалась недолго. Наступило 24 августа, российские войска захватили Новоазовск, и линия фронта сместилась прямо к нашей деревне. Шли тяжелые бои под Еленовкой и Марьинкой. Раскатистые взрывы слышались где-то совсем рядом.
Бой под Еленовкой
Теперь во время велосипедных прогулок я наблюдала дым над Еленовкой, недалеко от нас. Однажды, катаясь на велосипеде, я попала на перекличку "Градов". Стояла посередине поля, прямо как в песне "Вышел в степь донецкую…". Происходило все так далеко от меня, что слышала только слабые отголоски взрывов. Зато визуальная картинка впечатляла. С одной стороны горизонта вылетали белые ракеты – и противоположная сторона становилась черной. Потом все повторялось, только в обратном направлении. Я посередине поля, над головой пролетают ракеты, вокруг только что убранное золотое поле пшеницы. Все происходящее больше напоминало кадры из фильма о войне, чем реальность.
Приближалось первое сентября, мы решили возвращаться в Донецк. Уезжать не хотелось. Погода была чудесная. Никто особо не понимал, что делать дальше. Мы растягивали удовольствие последних летних дачных дней перед Донецком, наслаждаясь каждым моментом.
Этот день я запомню на всю жизнь. Были сумерки, садилось солнце, вокруг стояла просто звенящая деревенская тишина. Я только пришла из магазина, перед нашим двором в своем огороде копалась соседка со своими дочками. Классический мирный сельский пейзаж в лучах заходящего солнца.
Из кухни доносился запах маминого яблочного пирога. Я пришла и плюхнулась в шезлонг: наконец-то после жаркого дня наступила легкая прохлада. Я полулежала в шезлонге и смотрела в голубое небо сквозь ветви папиного яблочного сада. Неожиданно эту звенящую тишину нарушают звуки, я слышу свист, и прямо над моей головой пролетает какое-то серое облако. Потом раздается взрыв. Дальше я помню плохо. Я хватаю маму, тяну ее к речке, на край нашего участка. Речка давно обмелела и превратилась в овраг. "Как в окопе", – сказала мама. Потом еще взрыв, еще. И наконец тишина.
Я осторожно вышла за ворота. Один снаряд приземлился практически перед самым входом на дачу. Второй – чуть дальше. Основной удар взрывной волны взял на себя папин сад. Папа и сейчас защитил нас, теперь уже своим садом. От деревьев у забора остались одни стволы – ни веток, ни листьев. Мне навстречу шел сосед. "Юлю убили", – сказал он. "Кого убили?" – не поняла я. "Дочь мою убили", – стал он кричать. Это была одна из девочек, мимо которых я прошла за несколько минут до обстрела. Ее убило осколком.
Стали сходиться люди. Я как сейчас вижу эту картину. Деревья без листьев, люди и тело, покрытое белой простыней.
Мы ночевали у соседей. Наш домик остался цел, но вылетели все стекла. Шкафчик с моими любимыми бокалами упал со стены, и бокалы все разбились. Как мне потом сказала одна умная женщина: "Хорошо, что забрали только бокалами"…
Друзья помогли найти мне машину. Утром она забрала нас, и мы вернулись в Донецк. Вез нас бодрый и разговорчивый дядька-сталкер. Он дрейфовал по линии фронта и работал перевозчиком. Дядька знал и видел много, нехорошими словами крыл всех: и "этих" с ленточками, и наши добровольческие батальоны. Единственные, о ком он отзывался с уважением, это парни, мобилизованные в ВСУ. Дядька скоро собирался уезжать в Россию, ему там предложили работу.
Донецк сильно изменился за неделю моего отсутствия. Стало больше военной техники на улицах, город наполнился российскими военными. Я давно научилась отличать наметанным женским взглядом профессиональных военных от доморощенных сутулых ополченцев в тапках на носки. Профессионалов легко было отличить по военной выправке и обуви. На смену людям в камуфляже и резиновых тапках с носками пришли люди в военных берцах. Они теперь стояли на блокпостах. Вели себя эти люди сдержанно и по-военному сухо.
Идя знакомыми с детства улицами к маме, я хотела по привычке срезать угол, я так ходила еще в школу и после никогда изменяла этому маршруту, а в тот день наткнулась на какие-то военные сооружения, баррикады из мешков с песком, проход был закрыт, а вокруг было много военных. И мне вспомнился Мандельштам:
Я вернулся в мой город, знакомый до слёз,
До прожилок, до детских припухлых желёз…
После Новоазовска стало понятно, что ждать освобождения бесполезно. Я приняла решение уехать. За окном непрерывно слышались взрывы. Я нервно собиралась, просто кидая какие-то вещи в чемодан, не понимая, на сколько я уезжаю, куда и зачем.
Донецк провожал меня сурово, как и положено военному городу – без воды (снова повредили насосные), проверкой документов у шофера моего такси, а из района аэропорта доносились непрерывные "бахи".