- В семь? - предложил я, - у "Талитакуми"?
- Беседер. Забились. А как ты выглядишь?
Я объяснил.
- А ты?
Она тоже объяснила.
- Тачка есть? - добавила она.
- Есть, - сказал я, подумав, что за два часа успею попросить у Марголина его старую "Субару".
Мы встретились в начале восьмого; и вопреки моим дурным предчувствиям, "кошечка" оказалась девицей по имени Лена лет двадцати трех, с несколько неправильными чертами лица, но достаточно стройной и почти блондинкой. Я предложил ей на выбор либо остаться в каком-нибудь кафе прямо здесь, на улице Бен-Йегуда с ее шумом и уличными музыкантами, либо пройти чуть дальше до одного из внутренних двориков на Нахалат Шива. Но она отвергла оба варианта и спросила, почему я не хочу пойти с ней на Русское подворье. Я ответил, что места для парковки не было, припарковался я достаточно далеко, и на Русское подворье придется идти пешком. "Да нет, - сказана она, - типа совсем не влом". И мы перешли на другую сторону улицы Короля Георга. Прошли по булыжным мостовым Бен-Йегуды, мимо расходящихся переулков и шумных уличных кафе и вышли на Сионскую площадь к тесной праздной толпе и белому ряду стоящих такси. У самой площади пели и аскали знакомые хипы; приветливо помахали, что-то прокричали; один из них подошел к нам, жонглируя шишками, раскрашенными серебрянкой. Мне показалось, что он под кислотой, и я спросил его об этом. "А вот и нет, - ответил он, - но зато как мы вчера уторчались". Мы спустились чуть ниже и оказались в полутьме улицы Хавацелет, с ее дешевыми гостиницами, в которые иерусалимские проститутки приводят своих клиентов.
Я хотел отвести ее в "Майкс плейс", подумав, что живая музыка, хоть и не самая лучшая, все же лучше динамиков, но она почему-то снова отказалась. Мы сели на низкие диванчики в одном из баров у стола темного дерева и заказали по кружке пива. На ее вопрос, чем я занимаюсь, я придумал какую-то несусветную чушь, а потом спросил, чем занимается она. Оказалось, что она учится на медсестру. Потом мы выяснили, откуда мы из Иерусалима и из России, и обсудили глупость того чата, где мы познакомились, а потом и идиотизм абсолютного большинства чатов и всех тех, кто в них ходит. Я рассказал несколько историй о человеческой глупости, а потом еще несколько историй рассказала она. Мы начали смеяться. От стойки бара лился старый джаз, и тусклый свет скользил по неровному дереву стола. Но неожиданно, без всяких понятных причин, мне стало скучно, а необходимость слушать и отвечать - ощутимой как тяжелый груз, висящий на груди. Мне захотелось остаться одному, среди темного дерева и тусклого желтого света, и медленно погружаться в эту прозрачную, нервную и знакомую музыку. Я испугался, что нам скоро станет не о чем говорить, и спросил, танцует ли она; она сказала "да", и мимо полицейских машин и белых, светящихся в ночном свете стен Троицкого собора, с его нежными линиями и башенками на куполах-полусферах, мы отправились в "Гласность".
Несмотря на русское название паба, сюда приходили танцевать в основном шумные восточные девицы в узких мини, сопровождаемые запахом дешевых духов, и их приятели со щетиной на лицах и ножами в карманах. За стойкой мы выпили еще по кружке пива и присоединились к танцующим, локоть к локтю и спина к спине, на небольшом пятачке между стойкой бара и маленькой дощатой сценой. Пульсируя, скользя и разбиваясь о стены, подчеркивая ритм; вспыхивая сиянием звуков, переходящих в транс ритмичного и захватывающего биения, лилась музыка - громко, варварски, безвкусно, неистово и настойчиво. В душе замерло, разряженное внутреннее пространство мысли наполнилось вязким дыханием жара и ликования; я посмотрел ей в глаза, и она улыбнулась. Здесь гремела музыка, сталкивались ноги, пахло духами и потом; а в туалетах, вероятно для того, чтобы умерить приступы неожиданной страсти, были сняты двери. Мы долго танцевали, а потом я предложил ей выйти на свежий воздух; но во внутреннем дворике, куда музыка почти не доносилась, все еще танцевали и шумели.
Мы вышли на улицу; девицы, три часа назад продававшие входные билеты, курили в предбаннике, сидя на ободранном столе - уже без всякой кассы.
- Вы уходите? - спросили они.
- Да нет, просто ненадолго на свежий воздух, - ответил я.
- Пока, - сказал охранник, - приходите еще.
Было холодно, а небо - темным и прекрасным, звезды над головой горели мелкими хрустальными бусинками. И среди них, снова, как всегда, как в иллюстрациях к сказкам "Тысячи и одной ночи", с утомительной невероятностью, но и неизбежностью высветился этот странный, все еще немыслимый, перевернутый полумесяц, завалившийся на спину в припадке то ли ужаса, то ли ликования.
- Месяц таким быть не может, - сказал я себе как обычно, и она чуть выжидательно посмотрела на меня. Я поцеловал ее, сначала осторожно, потом решительно; она ответило быстро, страстно и умело. Мы протрахались полночи, а наутро, рассказывая за завтраком про себя и своих подруг, она сообщила мне о какой-то девице, тоже медсестре, которая работала в больнице Ихилов, когда был убит Рабин, и она даже видела те пули, которыми он был убит.
- Ну и как они выглядели? - спросил я.
- Да обычно; запечатаны в маленький пакетик.
- И что на нем было написано? - спросил я равнодушно.
- Какое-то сокращение английскими буквами; то ли "лонг.", то ли "лонгин.", а потом еще несколько цифр.
- Чушь какая-то, - подумал я и осекся.
3
То что я рассказал обо всем этом Марголину было несомненной ошибкой; он загорелся даже больше, чем я мог предположить заранее.
- Это нельзя так оставлять, - сказал он, - мы должны поговорить с этой девицей.
Впрочем, по каким-то причинам "кошечка" отказалась дать мне телефон своей бывшей подруги.
- Зачем тебе эта шармута? - сказала она. - Вот скажешь, тогда и дам ее телефон, если найду. Да и номер этот давно уже не отвечает; а про то, что тебя так интересуют пули Рабина, можешь рассказать своей бабушке.
К счастью, еще до этого она упомянула название того отделения, где ее приятельница работала, и мы туда позвонили, сказав, что ищем ее по поручению родственников из России, которые хотели бы ей вернуть некогда взятые в долг деньги. Мы получили телефон, который оказался съемной квартирой; жилец, говоривший с сильным украинским акцентом, после долгой торговли, посулов и угроз дал нам телефон своего квартировладельца, правда под клятвенное обещание не говорить последнему о том, что телефон дал именно он. Квартировладелец, услышав нашу историю, сказал, что часть этих денег причитается ему, так как предмет наших дум и мечтаний выехала, не заплатив за воду и электричество. Мы сказали, что у нас именной чек, но пообещали напомнить означенной девице о ее долгах, и тогда он продиктовал нам телефон ее родителей, с которыми, как оказалось, он сам договориться не мог ни о чем, поскольку они отвечали "ло иврит" или "по мирусия" и вешали трубку.
На поверку предполагаемые родители оказались бабушкой и дедушкой. Я объяснил, что я медбрат, работавший вместе с Леной в больнице.
- Ну и что тебе нужно? - спросил дедушка, как мне показалось, немного нелюбезно. Я ответил, что из больницы уже неоднократно пытались Лене дозвониться, но безуспешно, и попросил ее телефон.
- Мы по-местному не понимаем, - почему-то объяснил он и добавил: - А в больнице она уже не работает.
Я ответил, что мне это известно, но в больнице не могут понять, почему она не хочет получить деньги из фонда по повышению квалификации, хотя по всем правилам эти деньги ей причитаются.
- Чего там еще заплатить? - сказал он, но уже менее нелюбезно.
- Не заплатить, а получить, - объяснил я еще раз. - Если хотите, - добавил я, - я соединю вас с бухгалтерией, там есть русский парень.
- Да, - сказал Марголин после паузы, - она может получить деньги; мы уже и бланки выслали, а наша Керен, кажется, ей даже звонила.
- А вам-то что, - спросил дедушка, снова начиная подозревать какую-нибудь ловушку, - вам что, эти деньги руки жгут?
- У нас есть неиспользованные фонды, - ответил Марголин важным бухгалтерским голосом, - а нам нужно годовой отчет закрывать. Не используем - в будущем году все отделение меньше получит.
- А вы точно не из банка? - спросила бабушка, вмешиваясь в разговор. - А то они к Леночке все с какими-то чеками пристают.
- Нет, - сказал я, - мы тут с коллегой будем недалеко от вас проезжать, хотели бланки на выплату еще раз завезти. Так в котором часу Лена будет дома?
- В Канаде она, - сказал дедушка, - совсем в Канаде, но мы все бумаги обязательно передадим.