- Да! - вздохнул Павел Петрович. - Стоило сушить двадцать лет! Как там у вашего Маяковского: и стоило пить, и работать не стоило? Наливай вторую, чтобы не хромать… За Викторию, за Сергея-Даура, за Андрюшатика, за Салтыка…
Не успели мы всех помянуть, как нам и не хватило.
- Видишь как… человек предполагает, а Бог располагает! Хотел я последнюю во здравие оставшихся выпить, ан и нет на нас благословения! Какой сегодня день?
- Кажется, суббота.
- Не люблю субботу!
- Это еще почему?
- Люди не работают.
- И что, плохо, что ли?
- Людей много. А мне всегда только субботники выпадали.
- За что ты людей так не любишь?
- Разве? Я сказал, что субботу.
- Ну, тогда за что все-таки субботу?
- За то, что Творец в субботу сотворил человека.
- Чем тебе человек так не нравится?
- А ты думаешь, Творцу он нравится?
- Что же ты любишь?
- Творца. А еще понедельники. Это для меня праздник.
- Почему?
- Люди на работе, а я нет.
- А теперь ты хнычешь, Пепе! Благословение, не благословение… - И я снова потянулся за рюкзачком.
- Так ты и вторую принес? Не знаю, радоваться или огорчаться: я уже было точку поставил…
- Принес, а как же. Твоя наука.
- У меня наука теперь другая.
- Ладно, географию мы прошли… теперь какая наука?
- Как НЕ пить!
- Так, что ли? За здравие живых! - И я хлопнул. И он, помедлив. Закусили мануфактурой, то есть занюхали рукавом.
- Прошла! - выдохнул Павел Петрович. - Зря Бога гневил…
- Хорошая наука - непить… - согласился я. - Как нечисть. Доктора Д. помнишь?
- Как не помнить! Птица - вот героическое существо! Она-то меридиан от параллели всегда отличит… Что, и он умер??
- Упаси Господи! Он тоже ногу потерял.
- И ему! Ну и как он?
- Ничего еще. Курит, выпивает, мыслит.
- Мыслит? Это хорошо. Боец! Значит, в бою потерял… Так выпьем за вторую, чтоб ходила!
Выпили за вторую.
- А ты это, браток, того, завязывай давай, пока обе целы. Это я тебе как врач прописываю… Стоп! У нас же один хромой уже был в отряде, барабанщик, как его?
- Владимир Петрович. Знаменитейший стал человек, теперь стучит по всему миру.
- А этот твой друган в Америке, ты все его цитировал, как выпьешь? Навсегда запомнил: "Дело в том, что дьявол хочет погубить всех, а Господь хочет спасти каждого" - живые слова!
- Юз? Этот живее всех живых! Учит Новый Свет, как стать старосветским помещиком.
- Значит, и доктор Д., и ВП, и он, и нас двое… не так мало нас и осталось! И еще один на атасе стоит… - Павел Петрович кивнул в сторону входа. Я обернулся: в дыре уже смеркалось. - Ты что, не узнал его, что ли? Это же Миллион Помидоров!
- Не может быть! Я его сначала за старца принял…
- Скажешь… Он теперь покруче любого старца будет!
- То есть?
- Кличка, как и имя, недаром дается! Смеялись все над ним, смеялись, а он теперь над всеми надсмехается, превратил-таки свою нищету в богатство: натренировался на помидорах, да и продал их по доллару. Теперь он миллионер взаправдашний.
- Зачем же ему тогда твою нищету охранять?!
- Кому же еще. Не любит он "маслин", вот и сбежал.
- Каких "маслин"?
- Ну, "оливок". Говорят, у вас в Москве теперь на каждого олигарха по "маслине" положено, иначе он как бы и бедняк.
- Откуда у тебя такие познания… это ты про киллеров, что ли? У тебя же в пещере и телевизора нет.
- Зачем он мне? Слава Богу, хоть этого беса здесь не водится. Я же, как дерево, на одном месте. Но знаешь, какую я математику скажу… сколько раз ты видел дерево, столько раз и оно тебя видело, сколько людей его видело, стольких и оно видело - великое тождество! Дерево - вот божественное существо, нелетающая птица! В двух средах живет: и укоренено, и к небу тянется. Я на том же Сахалине одно дерево в прибое подобрал - голое, белое, отмытое волной, как кость… так не мог понять, где корень, а где крона: полная симметрия! Вот и я одеревенел, отсюда и знаю все, не вылезая из пещеры. На рассвете с веточкой моей беседую. Веришь ли, она не только от ветра, она и в штиль отвечает, когда я к ней обращаюсь. Солнце ко мне заходит, когда восходит… Луна заглядывает. Опять же пациент со своими бедами. Вот тебе и телевизор! - Он протянул руку к дыре. - Впрочем, это не телевизор. Это мой единственный и последний пейзаж! Света только иногда не хватает. А без света как цвет возьмешь? Без красок, впрочем, тоже… Да ты взгляни! - Павел Петрович махнул рукой в угол. - Там папка.
Я стал листать. Все это было беспомощно, как когда-то. В черном проеме пещеры, который использовался как рамка, плавала какая-то муть.
- Это что, луна? - спросил я, чтобы спросить.
- Это не просто луна! - рассердился Павел Петрович. - Это Луна, зашедшая за облако.
- А это… по-видимому, солнце? - Абсолютно черный проем был заполнен ярко-золотым кругом.
- Угадал. Эта получше. Пациент мне охры как гонорар принес. Ну, я весь тюбик и извел.
- Прямо Малевич. Только круглый.
- Да не лучше, чем у Малевича, - вздохнул Павел Петрович. - Вот жулик был! Не чета нашему Миллиону Помидоров. Только он мне больше красок не выдает, чтобы не измазался. Теперь всех шмонает. Хотя что мне здесь писать? Портрет пациента? Я не Ван Гог, на портрет никогда не решусь. А мне мно-о-го-о краски надо! Я хотел бы музыкальной живописью заняться.
- Не понял. Скрябин, кажется, что-то экспериментировал с цветомузыкой…
- Это не то. Я хочу, чтобы сама живопись воспроизводила свою музыку. О-о-очень много краски…
Я не стал вникать, небрежно перебирая листы… И вдруг!
Это был портрет ветки в проеме… Именно портрет! Не пейзаж… Твердый карандаш, как резец гравера; рисунок очень выписанный, очень реалистический, но совершенно неправдоподобный, как бы вывернутый наизнанку и непонятно в чем отраженный. Вход в пещеру был вырисован снаружи, каждая трещинка, каждый камушек, как раковина… а ветка была нарисована внутри, и свет из тьмы пещеры как бы от ветки исходил на нас. И каждый листик ее был тоже вывернут и прозрачно светился всеми своими жилочками. И шевелился, шелестел, звучал… и это был взгляд любви! На кого она смотрела? И кто смотрел на нее?..
- Нравится? - обрадовался Павел Петрович.
- Очень! Рука Леонардо!
- Да, больше так не получится. Возьми себе! На память…
- Что ты! Это же великая вещь!
- Зачем она мне… я с живой еще поговорю.
- Вот спасибо! А Миллион Помидоров, значит, сторожит тебя как спонсор?
- Почему как спонсор? Я хоть и не богач, но самодостаточен. А он - нет. Богач, он ведь почему богач? Потому что он всегда нищ, поэтому всегда должен быть еще богаче, у него из всего… до катастрофы это называлось дело, после нее пост, а теперь биз-нес (в смысле "без нас"), т. е. узаконенное воровство. В отличие от вора в законе, где все-таки соблюдаются так называемые понятия. Но бизнесмен, как всякий вор, всегда обратит ценность в стоимость - это всего лишь форма сбычи краденого, - ему прикрытие нужно. Вот Миллион Помидоров тут у меня и подрабатывает… Царь, но еще немножко богаче, чем царь, помнишь? Надо еще немножко шить. Господи, какие бородатые у меня анекдоты! Как я сам. Расскажи, ты же обещал, свеженький! Под него и выпьем, вместо огурчика…
- Свеженького ничего теперь нет. Все такие, как ты сейчас вспомнил, только хуже. Плебейский, низкий пошел анекдот - только про новых русских. Без чувства юмора, без гуманности. Ни тебе Чапаева, ни чукчи, ни армянского радио. Ушло вместе с империей.
- А еврейские куда тогда делись?
- Не знаю. Может, уехали на историческую родину.
- Значит, ни литературы, говоришь, ни анекдотов? Это все от свободы слова, - всерьез сказал Павел Петрович. - Но ты не нуди. Уныние есть самый грех. Язык-то наш куда денется? Вспомнил я последний хороший, какой слышал. По твоей части, филологический… про двойное утверждение, знаешь?
- Не помню.
- С удовольствием повторю. Профессор читает лекцию: во всех языках, говорит, двойное отрицание означает утверждение, но нет такого языка, в котором двойное утверждение было бы отрицанием… И голос из аудитории: "Да ладно!"
И вдруг весело нам стало! Легко.
- Да ладно!
Вот это уже тост.
Выпили за родной язык как за последнего нашего живого героя.
- Хорошо прошло!
- Это хорошо, что анекдотов больше нет, - снова стал рассуждать Павел Петрович. - По крайней мере, это не страх, а все еще ожидание. Тут главное - историю не торопить.
- Матушка моя любила повторять к месту и не к месту, - вспомнил тут я, - потребуются три поколения, три поколения! Я думал это у нее от склероза, теперь понемногу стало доходить, что она имела в виду.
- Старческий склероз, между прочим, не такая бесполезная вещь, как все думают. К уходу надо подготовиться, это я тебе как врач говорю.
- Возможно. Она меня уже и за брата своего принимала, и за мужа, которого давно похоронила, и за отца своего, который умер еще за двадцать лет до моего рождения…