26
После того, как я почитала "Житие преподобной Евдокии – Евфросинии", мне стало не то чтобы веселей, но как-то спокойней. Пусть жизнь временами напрягает – человек должен не сетовать и не унывать, а просто делать то, что в данном случае лучше. Вот как сама Евдокия-Евфросиния: даже в чумной год пускала в Кремль грязную, оборванную толпу, хотя опасность заразиться была, на мой взгляд, очень даже реальной. Наши бомжи куда безобиднее. Я решила, что больше не стану их прогонять, а просто каждое утро, убрав двор и лестницы, буду еще мыть в придачу чердак. Конечно, там не чума или оспа, но и туберкулез нам тоже не ко двору. А чтобы уменьшить угрозу пожара, надо просто выбрасывать все натащенные ими бумаги, пенопласт, картон, тряпки, на которых они обычно спят. Тут уж ничего не поделаешь, придется бомжам каждый раз стелить себе новую постель. А больше на чердаке и гореть нечему.
Сложней мне было внутренне смириться с тем, что не звонит Леонид Сергеевич. Конечно, я первая не пришла на назначенную встречу, но ведь мало ли что могло случиться! В конце концов, школа моделей нужна мне гораздо больше, чем ему… точнее, ему она вообще не нужна.
Пока я так думала, шаркая во дворе метлой, мимо пробежал валькин Садик, а через пару секунд показалась и сама Валька. Вот уже несколько дней мою подружку было не узнать, настолько она преобразилась. Красавица – раз, самая счастливая – два. Если бы у нас так же, как конкурсы красоты, проводились конкурсы счастья, Валька и там и там заняла бы первое место.
Я смотрела на нее, любуясь своей подругой. Теперь в ней, во всей ее фигуре, сквозила вальяжная грация, по двору она плыла белой лебедью, лицо сияло довольством жизни. Глядя на нее, вспоминалось давнее, что мы когда-то учили еще с Иларией Павловной: "А сама-то величава, выступает, будто пава; месяц под косой блестит, а во лбу звезда горит…"
Месяца и звезды, конечно, не было, но зато в Валькиных глазах отражалось свое солнце: черноволосый, живой как ртуть, Садик, то отбегающий от матери, то возвращающийся, чтобы потянуть ее за руку, показать на что-то, добиться ее внимания. Хотя что там добиваться – Валька и так глаз с него не спускала. Очень интересно было наблюдать их вдвоем: сын был совсем не похож на мать, и в то же время в глаза бросалось, что они именно мать и сын.
– А чего ты не здороваешься с тетей Мальвиной? – протяжно, как она стала теперь говорить, спросила Валька.
– Здрассте, тетя Мальвина! – выпалил малыш и оглянулся на мать: так ли он сказал?
– Здравствуй, Садик! Вы что, гуляли?
– Мы были в поликлинике. Карточку пора заводить, – рассмеялась от счастья Валька. – Ведь теперь мы тут прописаны и будем лечиться по месту жительства. Ты помнишь нашу детскую поликлинику, Мальвинка?
Еще бы не помнить! Сколько прививок, осмотров, справок в детский сад, потом в школу… А зубы лечили… Впрочем, теперь, на расстоянии в двадцать лет, все воспоминания стали милыми. Как же это, наверное, интересно – привести своего ребенка в свою детскую поликлинику, если, конечно, без серьезного повода…
– Чтоб вам лечиться раз в год по обещанию, – пожелала я Вальке с Садиком. – А как здоровье бабы Тоси?
Валькино лицо помрачнело: это была единственная тучка, набегающая последнее время на ее ясный день. Бабка, конечно, страшно обрадовалась Садику, и это на какое-то время дало ей новые силы. Но ведь почти девяносто лет – не шутки. При том, что она уже месяц лежала, не вставая, надолго рассчитывать не приходилось.
– Бабка плохо. Лежит, лежит, потом вдруг вроде задремлет и начнет во сне бормотать: "Аш-два, аш-четыре, квадрат поражения! Начинаю наводку!" – и еще что-то такое, про войну…
Я даже не знала, что сказать. Для меня вдруг открылось, что знакомая с детства баба Тося принадлежит не только нашему времени, но еще больше тому, о котором мы только слышали и в книжках читали. Когда сознание меркнет, на первый план выходит внутренняя основа человека. "Квадрат поражения! Начинаю наводку!" Выходит, в Валькиной квартире сейчас живет подлинная частичка той великой войны, участницей которой была баба Тося…
Между тем Валькин подвижный Садик давно уже соскучился стоять возле нас и побежал на качели, потом подтянулся на низеньком турнике, сиганул в песочницу и раза три съехал с горки. Он наследовал наше с Валькой детство, как и мой ребенок когда-то будет наследовать…
И тут сверху раздался слабенький голос, старающийся погромче крикнуть: "Мальвина!". Я задрала голову и увидела на балконе Нюту, накрытую с головой маминой старой шубой. Было холодно, Нюта не решилась выйти на балкон в одном халатике. Она боялась простуды, значит, она больше не думает, что единственное возможное для нее будущее – скорая смерть.
Худенькая бледная Нюта выглядывала из маминой шубы как из мохнатого хвойного шалаша. Она махала руками, пытаясь что-то сигнализировать. Я крикнула ей, чтобы ушла с балкона, а я сама сейчас поднимусь в квартиру.
– Подойди к телефону, Мальвина! Он ждет!.. – все-таки докричалась подруга.
– Кто? – смущенно пробормотала я, хотя уже знала, что это именно тот звонок, которого я ждала все это время. Похоже, знала это и Нюта, иначе не стала бы звать меня со двора.
– Иди, сама узнаешь.
С надеждой и сильным волненьем я поднялась в квартиру и взяла трубку. Предчувствие не обмануло меня – это был он.
– Здравствуйте, Мальвина, – строгим невеселым голосом поздоровался Леонид Сергеевич. – Вот узнал ваш домашний телефон через интернет. Вы ведь мне мобильного не давали…
На это я промолчала: как было давать, если он не спрашивал.
– Я подумал, что, может быть, вы все-таки захотите сходить в школу моделей. Полагаю, это важно для вашего будущего, – он выдержал небольшую паузу. – Не бойтесь, это никак не связано с моей персоной. Я просто иду проводить вас, помочь на первых порах – вот и все.
– Я не пришла тогда потому, что застряла у Вальки. Она думала, баба Тося умирает…
– Баба Тося? – встрепенулся Леонид Сергеевич. – Что, ей так плохо? Как она сейчас?
– Пока жива, хотя с постели так и не встает. А знаете, Леонид Сергеевич, какую потрясающую новость я вам могу сообщить? Ведь вы еще не в курсе… Вальке Садика привезли!
– Вот это да! – Он был просто ошарашен. – Вот чего я никак не мог ожидать!.. Но каким образом, Мальвина?.. Ведь наша отчаянная акция провалилась. Как же она с ним справилась?..
Я стала рассказывать обо всем, что слышала сама, стоя на пороге бабы тосиной комнаты. Леонид Сергеевич не переставал удивляться, а потом вдруг развеселился:
– Так и сказал, что все шишки на него посыпались? Болезни, убытки, да еще и конкуренты убить хотят?.. И все потому, что старуха его прокляла?
– Я спрашивала потом: на самом деле она этого не делала!
– Конечно, нет. Баба Тося не такой человек, чтобы проклинать: скорее в лоб даст, насколько сил хватит… Просто, как говорится, на воре шапка горит. Суеверный человек с нечистой совестью расценивает свои напасти как чье-то проклятье.
– Значит, теперь, когда Расул исполнил свое обещание, его дела не наладятся?
– Думаю, наладятся, – неожиданно заявил Леонид Сергеевич. – В конце концов, мир вертится на основах справедливости, иначе он давно бы уже сорвался в пропасть… Привез ребенка – живи!
Мне тоже хотелось думать, что это именно так. И вообще: все хорошо, что хорошо кончается…
– А знаете, какая сейчас Валька счастливая! Наглядеться на своего Садика не может!
– Надо полагать, – согласился Леонид Сергеевич.
– Вы бы не узнали ее, если б встретили. Она просто, ну, преобразилась, что ли… Как в сказке Царевна-Лебедь! А Садик очень хорошенький, бегает у нас во дворе; все ему интересно…
– Вот и у вас, Мальвина, должен быть такой сыночек, – вдруг грустным голосом сказал Леонид Сергеевич.
– А знаете, я и сама об этом подумала… Может, когда-нибудь… А почему вы это так печально об этом сказали?
– Потому что я намного старше вас, – глухо отозвался он. – И многое в жизни испробовал, хорошее и плохое. Признаться, я не всегда был на высоте: и водочку порой принимал, и с вашим прекрасным полом… Словом, растратил себя. Вон даже бомжем довелось побывать, как вы сами знаете.
– Знаю, – грустным эхом откликнулась я.
Этот монолог мне совсем не нравился, потому что вел не к тому, что хотелось услышать, от чего сладко захватывало дух.
– Одним словом, нам с вами не по пути, – Леонид Сергеевич сделал паузу – ему тяжело было говорить. – А просто так, ради приятных ощущений… Это, знаете, не пройдет без последствий: ни для вас, ни для меня.
Я хотела возразить, что возраст и все прочее не так важно, главное – он думает обо мне всерьез, как и я о нем все время думаю! Но образ моего будущего сыночка, о котором упомянул Леонид Сергеевич, в самом деле нарушал целостность моих ощущений. Сыночек – нечто настоящее, реальное, вот как Садик у Вальки. Он не из мечты, в то время как Леонид Сергеевич в качестве близкого человека воспринимался мной не вполне реалистично. Можно представить себе, как мы любим друг друга, но нельзя – как он вселяется в нашу квартиру, сосуществует с мамой, которая, вероятно, ненамного старше его; как он катит коляску с нашим сыночком, ведет его в детский сад… Хотя почему нельзя? Все это могло устроиться. И в то же время чутье, опережающее сознание, не признавало Леонида Сергеевича частью моего будущего. Скорее всего, он останется для меня человеком неосуществленной мечты, а для сыночка нужно другое: "строить семью", как говорит моя мама.
– Так что давайте думать о вашем творчестве… только о вашем творчестве… в первую очередь о нем…