10
Валька вернулась домой и, не раздеваясь, бухнулась в постель, прямо в шикарном голубом костюме. Мать стала орать, что так им не хватит на жизнь даже при деньгах ее "черномазого хахаля"; мол, встань, повесь в шкаф хорошую одежду, а потом валяйся, как свинья, если хочешь. Мать была в принципе права, но упоминание о хахале прошлось ножом по сердцу – той самой финкой, о которой Валька теперь никогда не сможет забыть. Ну и ответила матери так, что та завизжала. Тут пришла бабка, в самый раз, чтобы они не схватили друг дружку за грудки.
Кончилось тем, что мать, причитая, ушла в ванную делать педикюр, а бабка притащила из кухни молока с медом, которое она считала безотказным средством во всех случаях. Но Валька не стала пить молоко, натянула на голову одеяло и отключилась. С ней сделалось что-то вроде кошмара: в жутком сне возникла девчонка-подросток из скверика, оказавшаяся потом дочкой врача. Как будто девчонка приходит к Расулу наниматься в секретари, а она, Валька, кричит этой малолетней дурочке: беги отсюда прочь, не то Расул потом увезет у тебя сына! И сама кричит, и сама же себя не слушает, потому что девчонка – это не только дочка узиста, но и одновременно сама Валька. В общем, кошмар, иначе не скажешь.
Потом Вальку разбудили. Оказывается, к ней пришли подружки, Мальвина и неизвестно откуда взявшаяся Нюта, которой было не видно, не слышно несколько лет. Валька ее поначалу испугалась: когда над тобой склоняется настолько худая и бледная доходяга, можно подумать, что это твоя смерть.
Бабка предложила девчонкам чаю, но Мальвина отправила на кухню только одну Нюту, а сама осталась возле Вальки:
– Слушай, чего скажу. Один умный человек дал совет: надо еще раз поговорить с Расулом. Но только не тебе, а знаешь кому?
– Не знаю и знать не хочу, – страшным шепотом захрипела Валька. – Отстаньте от меня все со своими советами!
– Но у меня есть план, чтобы все кончилось по-хорошему…
– Не будет по-хорошему! – Валька почти рычала в подушку, которую от ярости стала рвать зубами. – Я уже пробовала по-хорошему, а вышла куча дерьма! Отстаньте от меня все, не то я с собой покончу!
После этих слов у Вальки сделалось нечто вроде истерики: она билась на постели и давилась застревающим в горле криком. Мальвина побежала за водой, в которую бабка накапала из пузырька валокордин. Нюта испуганно моргала, не зная, чем помочь, – у нее ни на что не было сил. Потом Вальке влили в рот капли, а Мальвина повела домой Нюту. Краем сознания Валька зацепила мысль, что Нюта нуждается в каком-то особом уходе и надо бы Мальвинке в этом помочь. Но через секунду все посторонние мысли опять заслонила собственная напасть.
Потом она, кажется, заснула и долго спала – или ей казалось, что долго? В прихожей хлопнула дверь: мать ушла или принесло кого на ночь глядя?
– Ба-аб! – позвала Валька: голос вернулся к ней, она могла крикнуть так, чтоб слышно было на кухне.
Шаркая тапками, бабка вошла к ней.
– Чего тебе? Может, молока с медом выпьешь?
– Далось тебе это молоко! Без него тошно!.. Лучше скажи, кто пришел? Сейчас дверь хлопала…
– Никто не пришел, – покачала головой бабка. – Мальвинка ушла.
– Да Мальвинка с Нютой давно ушли, а это сейчас …
– Говорю тебе – Мальвинка ушла. Она потом, как Нюту проводила, опять вернулась. Ты-то спала, не слышала.
– Заче-ем? – протянула Валька. – Для чего она второй раз приходила? Я ж ей сказала – никаких больше разговоров!..
– А она и не с тобой говорить хотела. Со мной.
– Знаешь, баб, мне ведь не до шуток…
– Какие шутки? – спокойно переспросила бабка. – Мальвинка твоя со мной разговаривала. По важному делу.
Валька посмотрела на бабку, не рехнулась ли та умом.
– С тобой? Чего это она? Ну и о чем вы говорили?
– Ты вот что, – сказала вдруг баба Тося, склонившись к Вальке и глядя с серьезной важностью, ну прямо тебе икона. – Ты если не хочешь ни о чем знать, так и ладно. Только вот что: когда этот Расул навестить тебя надумает, ты не воспрещай.
– Ах, вот чего вам всем хочется! – в голос закричала Валька. – Чтобы Расул ходить не перестал! Перестанет – мы без денег останемся, так ведь? Ну, бабка, я еще от матери могла ожидать, но не от тебя!..
– Да уж молчи, дуреха, – без злобы огрызнулась баба Тося. – Ты знай слушай, что тебе говорят. В общем, так: теперь я сама за твое дело взялась. Надо бы раньше, да не додумалась. Прости бабку… А теперь, как Мальвинка-то мне сказала, я и поняла наконец…
– Что ты поняла? – охрипнув от удивления, продолжала допытываться Валька. – Что тебе Мальвинка сказала – чтобы ты за какое дело взялась?
– Она мне наказала с Расулом твоим потолковать… Да тут, я уж знаю, толку не будет. Дальше я уж сама надумала…
– Что надумала, баб? – шепотом спросила Валька, которую вдруг забила нервная дрожь. Бабка была сейчас какая-то особенная – собранная, серьезная. Да и вообще она обычно слов на ветер не бросала. Вопреки очевидному Вальке подумалось, что, может быть, вправду еще есть какая-то надежда…
– Не скажешь, баб Тось? – как маленькая, поканючила она.
– Не скажу. Ты знай в себя приходи, а это не твое дело. Может, принести молока-то?
Валька махнула рукой. Бабушка снова показалась ей такой, как всегда – обычной, подчас суматошной и надоедливой, изученной до последней черточки. Но через несколько минут из соседней комнаты донесся ее старческий, надтреснутый голос, который она безуспешно старалась приглушить:
– Але! Почта? Это Кабанова вам звонит, из двадцать восьмой квартиры, дом четыре по улице Героев войны. Позовите Веру, которая пенсии носит!.. – Прошло немного времени, и бабка опять заговорила: – Вера? Здравствуй! Ты когда мне пенсию понесешь – завтра? Возьми с собой такую бумагу, чтобы телеграммы писать. Ага, бланк… Только не забудь, слышишь? А я тебя тогда поблагодарю! Да ладно тебе "не надо", ты мне просто так, и я тебе просто так. Ну, будь здорова.
Валька выслушала этот монолог с напряженным вниманием. Что еще там задумала бабка, для кого телеграмма? Тем не менее, ей стало легче. Это у нее в крови с самого детства: когда баба Тося всерьез берется за какое-нибудь дело, ей, Вальке, можно не волноваться. Однако даже и представить себе нельзя, как бабка сладит с Расулом. Ведь у него ум… сила… охрана… деньги, наконец! А у бабки за спиной почти девяносто лет и всякие старческие болезни. Только что она зенитчицей когда-то была, умеет воевать. Но ведь сейчас зенитки только в музеях…
11
Как уж там умудрился наш нетипичный бомж в тулупе, что он там наговорил одеяльным бизнесменам про Нюту, но они согласились ее принять. На жестких условиях: новенькая должна шить, сколько надо, вести себя тихо и не просить никакой заработной платы. Вместо платы ей будет кров и пища. Поскольку Нюта была прямо-таки одержима идеей попасть в родные стены, этот договор показался нам приемлемым. Временно, конечно, а там видно будет.
В первый же вечер, когда я привела Нюту к нам, мы с мамой ее выкупали. Я терла ей спину – до чего ж она оказалась тощенькой! Словно вынутый из целлофана цыпленок с туго-натуго прижатыми к спине крылышками.
Потом мы решили Нюту постричь, потому что в ее светлых и слабых, совсем детских с виду волосах могли оказаться вши. Нюта сама рассказала, что "там" люди спали все вместе, в одной большой комнате. Бросали на голый пол по двадцать, по двадцать пять матрасов, которые никогда не проветривались. И никаких тебе одеял-подушек…
Потом мы ужинали и укладывали Нюту спать. В моей пестрой ночной рубашке с оборками она выглядела словно тоненький пестик внутри пышного цветка. Мальвы, например. Перед тем как смежить белесые реснички, Нюта вполне отчетливо произнесла:
– Спасибо вам за все. Но завтра я ухожу домой. Мне надо домой. Я хочу быть дома! – и после этого сразу заснула.
Я тоже стала готовить себе постель, потому что мою заняла Нюта. Укладывая на пол запасной матрас, белье, одеяло, я представляла себе большой зал, где спят по двадцать – двадцать пять человек зараз. Неукрытые, без подушек, вшивые. Но человек, как известно, ко всему привыкает. Вот и мои старые знакомые – бомжи… Они тоже считают верхом комфорта чердак, когда их оттуда не гонят. Интересно, как там бомж в тулупе, пришел ночевать? Все-таки он очень помог нам с Нютой, без него мы бы нипочем не справились с ситуацией…
Этой ночью мне приснился сон, который я уже несколько раз видела раньше. На середине комнаты лежал больной, вокруг которого стояли сочувствующие в белых халатах – хотя их длинные, ослепительно белые одеяния напоминали халаты лишь отдаленно. Да они и сами были особенные: все знали, все могли, кроме того, чтобы собственной силой дать больному выздоровление. Могли навевать прохладу, как будто у них есть крылья, и сыпать в палате веселый первый снег.
Узнать о больном приходили посетители, тоже весьма необычные: люди в старинных княжеских нарядах, и в военном доспехах, в монашеских черных рясах. Это были не только мужчины, но и женщины. С прошлого раза я запомнила троих: худую стремительную странницу в красной кофточке и зеленой юбке… Потом старушку, со светящейся улыбкой в слепых, как будто прищуренных глазах (хотя можно было не сомневаться – она все видит!)… И еще одну женщину, одетую как древнерусская княгиня. Сейчас мне казалась, что эта последняя, глядя, как все они, на больного, отдельно взглянула и на меня.