9
Олег Викторович снял накрахмаленную белую шапочку и аккуратно положил ее на покрытый толстым стеклом белый стол. Медсестра Люда Кийко вложила пальцы в пальцы и прижала их к груди.
- Вы совсем седой, Олег Викторович.
- Поседеешь тут, Людочка.
Олег Викторович взял серой алюминиевой ложечкой жидкое малиновое варенье из домашней баночки Люды и съел, оставив маленькую бабочку- коробочку на холодном стекле.
- Какой я неловкий, у тебя нет тряпочки?
- Сидите-сидите - я сама.
- Вкусное варенье. Зоя Ивановна варит?
- Да, мама. Кушайте еще.
- Спасибо, надо идти - сегодня мое дежурство на телефоне доверия.
Олег Викторович подошел к умывальнику, открыл холодную воду и с удовольствием несколько раз сполоснул лицо над нержавеющей раковиной.
- Олег Викторович, а тяжело работать на телефоне доверия?
- По-разному бывает, много пустых звонков, есть тяжелые случаи. Женщинам не всегда приятно работать, - Алевтина Семеновна вчера рассказывала: звонит мужчина, жалуется на обстоятельства, она его успокаивает, разъясняет, а потом по голосу чувствует, что клиент кончает.
- Как кончает?
- Эх, милая Людочка, все просто - мастурбатор звонил.
Олег Викторович чуть дольше, чем нужно, тер лицо полотенцем, ожидая, когда пройдет пунцовая смущенность Люды. Но Люда еще утром хихикала вместе с Алевтиной Семеновной под ее смачные подробности и ровные бублики никотиновых колечек, поэтому сейчас она всего лишь пошире раскрыла глаза и сказала:
- Кошмар!
Олег Викторович снисходительно улыбнулся, попрощался и уверенной походкой зашагал по голубому линолеуму больничных коридоров.
Люда Кийко лениво читала роман Дюма "Двадцать лет спустя" и параллельно думала о предстоящей вечеринке у Анжелки, которая специально для нее пригласила какого-то загадочного Вадима.
Грогин постучал в непрозрачное стекло белой двери и тут же ее открыл. Люда неодобрительно оторвалась от повзрослевшего Д'Артаньяна, но, узнав Грогина, разгладила на лбу складку недовольства.
- Здравствуйте, Люда.
- Здрасьте.
- Как поживаете?
- Ничего, вы к Юр Юрычу?
Грогин хотел сострить, что сам пришел полежать и подлечиться, но передумал.
Юрий Юрьевич уже полчаса играл в шахматы с Яковом Владленовичем. Ощутимый перевес был на стороне Юрия Юрьевича, но он подумывал, как бы аккуратно свести партию вничью или сдаться ввиду неожиданной потери, например, ферзя, потому что при проигрыше Яков Владленович был непредсказуем, и присутствие рядом санитара Москательникова совсем не гарантировало, что тяжелая, выкрашенная в зеленый цвет табуретка не окажется на голове удачливого противника, - Патронташев до сих пор ходит с обвязанной головой, время от времени выпрямляя спину и крича громким шепотом: "Ура!"
Юрий Юрьевич в третий раз подставил ферзя под бой коварного коня, но Яков Владленович опять двинул пешку на левом фланге, увлекшись красотой елочкообразных построений и переводя задачку о мате в три хода в задачку о мате в один ход. Юрий Юрьевич вздохнул:
- Я сдаюсь.
- Нет, давай играть, пока фигуры не кончатся.
- Как же они кончатся, если ты ничего не рубишь.
- А я не хочу пока.
Юрий Юрьевич заскучал и тоже стал выстраивать неровный кружок из пешек, слона и двух коней.
Санитар Москательников сунул мизинец в ухо, покрутил его там, потом вынул и внимательно рассмотрел, хотел понюхать, но постеснялся. Москательникову казалось странным, что люди, столь явно уступающие ему в умственном развитии, умеют играть в затейливую игру шахматы, а у него только от одного воспоминания о том, как ему показывали возможные передвижения фигур по клетчатому полю, начинала болеть голова. А эти двигают себе и двигают.
- Москательников, скажите больному Зыкову, что к нему пришел племянник.
Юрий Юрьевич облегченно поднялся из-за шахматного стола и в притворном сожалении развел руками.
- Рад бы продолжить, да родственники замучили интенсивными посещениями.
Яков Владленович взял короля Юрия Юрьевича и откусил ему голову. Москательников свел лохматые брови к переносице и, сглотнув неожиданно накопившуюся слюну, сказал:
- А ну не хулигань!
Яков Владленович взял своего короля и тоже откусил ему голову. Москательников проанализировал ситуацию и решил, что худенький, маленький Сорокин гораздо больше нарушает дисциплину, пуская из толстых губ пузыри, - строго подошел к нему и погрозил пальцем:
- А ну не хулигань!
Сорокин спрятал огромную, обритую наголо голову под подушку и перестал пускать пузыри.
- Здравствуй, дядя Юра.
- Здравствуй, Петя. Печеньки принес?
Грогин протянул пакет с печеньем Юрию Юрьевичу, хотел спросить о здоровье, но решил, что это будет не очень хорошо.
- Как живете, не скучаете?
- Не задавай идиотские вопросы.
Юрий Юрьевич не спеша жевал печенье, прихлебывая из кружки с отколотыми краями безвкусный чай, и совсем не слушал краткие однообразные новости Грогина о близких и не очень близких родственниках, глобальных и локальных событиях, погоде и занимательных случаях из жизни окружающих.
- Я вижу тебе не интересно.
- Почему же не интересно, напротив, вполне забавно слушать о вашей заунывной действительности.
- А здесь веселей?
- Что же это ты мне некорректные вопросы задаешь? Я человек, у которого душа болит, а ты тут на бульдозере разъезжаешь, тоньше надо быть! Какие конфеты принес? "Красную шапочку" или леденцовую мерзость какую-нибудь?
Грогин выложил конфеты на стол, машинально взял одну, развернул и съел ее. Юрий Юрьевич не сводил с челюстей Грогина взгляд, и Грогин стал ждать очередного возмущения, но Юрий Юрьевич хитро подмигнул Грогину и поманил пальцем:
- Петька, у тебя спичечный коробок есть?
- Зачем тебе?
- Заверну его в фантик и подсуну этому бугаю Якову - пусть изумляется всю оставшуюся жизнь.
- Тебе бы, дядя Юра, только людей обижать, в прошлый раз тетю Нину обидел, зачем-то написал на себя донос - ты же вполне можешь…
- Ну и скучный ты парень, Петька, тебя, наверно, девки не любят?
- Некоторые любят, некоторые не любят.
Юрий Юрьевич сделал из фантика маленький кораблик и пустил его в почти полную кружку Грогина.
- О чем беседовать будем, Петя?
- Не знаю.
- Давай поговорим о людях одного произведения.
- Хорошо.
- Ершова с его "Коньком-горбунком" я оставлю тебе на вечер, а вот, скажем, наш друг Джеймс писал дрянные стишки, не бог весть какие рассказики, и вдруг на тебе, пожалуйста: бессмертный "Улисс" - сначала слепой Гомер, потом слепой Джойс, кто ему надиктовал?
- Я бы не сказал, что стишки совсем никудышные, да и в рассказах, особенно в романе "Портрет художника в юности"…
- Ой, Петька! Избавь меня от своего занудства! По существу вся ценность "Улисса" в последней главе, во всех предыдущих Джойс воображает: я и так могу писать, и этак, и перетак, а потом козырь на блюдечке: получайте ваш поток сознания.
- Немного упрощенно…
- Чего?!
Юрий Юрьевич притянул к себе за шею насторожившегося Грогина и показал на идущую от них Люду Кийко:
- Петька, вот бы ее за ягодицу укусить!
10
Вадим разбивал яйца в кипящее на сковородке масло так, чтобы желтки оставались в объемном виде, а не растекались в безобразную плоскость, если же этого не удавалось, Вадим незло матерился.
- Так сколько мы не виделись?
Валера пожал плечами и стал вслух перечислять значительные события после школьного бала, в которых они с Вадимом принимали участие или не принимали участия.
Вадим разлил по маленьким рюмкам теплую водку и сказал:
- Валер, ты извини, я сегодня много не могу, Анжелка позвала в гости, - ты ее помнишь - немного косила правым глазом - обещала с классной подружкой познакомить.
- Да я и сам не собирался, так просто, думаю, дай зайду к школьному товарищу.
Валера и Вадим легко опрокинули рюмки, сильно сморщились и быстро съели прямо со сковороды шкворчащую яичницу.
- Как живешь?
- Да так себе, с женой все как-то…
- Так ты женат?
- Давно уже, ты не знал разве?
- Валер, извини, мне пора, ты в какую сторону?
- Я на проспект, два года уже женаты.
- Ну ты молодец, дети есть? Мне тоже на проспект, по пути заскочим к одному моему армейскому корешку, я ему кассету отдам.
- Заскочим. Детей нет.
Вадим небольно ткнул в бок Валеру кулаком.
- Что не заходишь? С женой-то что?
- Время нет. А с женой разведусь, пошла она!
Вадим и Валера зашли в подъезд дома номер четырнадцать, и на третьем этаже Вадим, пошарив рукой в темном углу, нащупал маленькую кнопку звонка.
- Сейчас, кассету отдам, и пойдем.
Спиридонов открыл дверь и удивился:
- А где Колям Рафиков?
- Какой Колям?! Это я - Вадим, ты что, зема, меня не узнаешь?
- Зема, Вадим, я тебя узнаю, заходи.
Вадим, Валера и Спиридонов прошли в комнату, в которой Саня сильно тер указательными пальцами глаза, а Ахмет обсасывал соленую- пресоленую голову селедки.
- Ахметка! Ох, обманули меня фраера, ох обманули!
- Саня, я миллион раз слушал, как тебя обманули.
- Ахметка! Они меня спрашивают: какую наколку на грудь хочешь? Я, дурак, говорю: орла хочу! Фраера резинку с трафаретом оттягивают и бац мне в грудь этими хреновыми иголками!
- Саня, я миллиард раз слушал…
- Ахметка, я сознание потерял от боли, а когда очнулся, смотри, что они сделали, падлы!